– Ладно, узнает. Короче, как только Питер родился, когда про нас шел разговор, то всегда говорили, что я нормальный, а он большеголовый. Ну типа Питер особенный, а я нормальный. Да вот так оно ко мне и прилепилось, что я нормальный. Правда, потом оказалось, что я приемный и мы вроде как не братья. Хотя некоторые даже не знают, что Норм, это не мое имя. Питера вообще-то тоже Петром зовут, Питером его Джессика называла, британка. Но тут все понятно.

– Эй, – окликнул их Всеслав из другой комнаты, – вы чего там застряли?

– Пойдем, – Адам взял Зою руку, – не бойся.

Зоя действительно боялась. Она понимала, что приоткрывает завесу тайны в жизни этих ребят, и теперь как бы становится частью их странного сообщества. Конечно, почти каждый третий студент сейчас состоял в какой-нибудь партии, или кружке с очередным дурацким названием и радикальными взглядами на все подряд, но о каких-то серьезных вещах или действиях, кроме посещения обязательных для членства мероприятий, речи вообще не шло.

И только немногие, такие, как Всеслав и Адам были жрецами этих утопических идей, творцами и хранителями уклада повседневной жизни молодежи. Им завидовали, их обожали, и Зоя чувствовала, как бы сказала ее бабушка, пятой точкой, что лучше бы ей вообще в это все не лезть. Но кто слушает эту интуицию, когда впереди столько новых впечатлений и незабываемых неприятностей?

Зоя шагнула в дверной проем, как в неизвестность. Что же она собиралась там увидеть? Она сама не знала, может быть старого сморщенного гидроцефала, похожего на Йоду… Всеслав жестом позвал ее поближе.

– Познакомься, Зоя, это Питер. Питер, это Зоя.

– Очень приятно, Питер, – сказала Зоя с удивлением, глядя на своего нового знакомого. Это был ребенок, большеголовый ребенок лет шести.

Больные дети всегда вызывали в ней острое чувство жалости, и долго смотреть на таких маленьких страдальцев она не могла, старалась как можно быстрее уйти, или хотя бы отвернуться. Но этот мальчик не был похож на больного, он просто был другой. Такого пронзительного синего цвета глаз она никогда не встречала, вообще эти глаза были особенные – они занимали большую часть лица и как будто подсвечивались изнутри. Маленький нос и тонкие губы только усиливали впечатление, что эти глаза просто нереально большие, но уродством это можно было назвать с большой натяжкой.

Вообще, ребенок выглядел довольно милым. Хотя, Зоя подумала, все малыши милые, наверное, это их защита – быть няшными, как смена окраски у хамелеона, всем хочется их беречь и заботится о них. Маленькие волчата и крокодильчики потом вырастают в злых хищников, но, когда они еще детеныши, не у всякого поднимется рука их убить. Она тут же сама удивилась своим мыслям – сравнить бедного больного ребенка с крокодилом.

– Я очень хотела с тобой познакомиться, – с улыбкой сказала Зоя и протянула Питеру руку.

Но Питер не поддержал ее жест рукопожатия, и она, не дождавшись его ладони, просто опустила руку.

– Я так не думаю, – сказал он, – ты удивилась, когда меня увидела. Постарайся больше не врать, это не приносит пользы.

– Это не вранье, – возразила Зоя. Она даже почувствовала, что краснеет от смущения по тому, как начали гореть кончики ушей, и ей понадобилось некоторое время, чтобы самообладание вернуло ее температуру в норму.

Зоя подумала, что Питер был маленьким самодовольным принцем, таких она встречала очень часто среди отпрысков папиных коллег и друзей. Но это был не просто избалованный мальчик, он настолько был уверен в своей исключительности, что просто, как говорится, нюх потерял. Все вокруг в этом доме приходили именно к нему, разговоры шли только о нем, и он, видно, решил, что так заведено.

– Это не вранье, – повторила она ровным тоном, – это элементарная вежливость.

– И зачем, по-твоему, нужна вежливость? – спросил Питер, это был не риторический вопрос, он действительно хотел получить ответ.

– Когда люди вежливы, они таким образом выказывают друг другу уважение. Можно сказать, либо призывают к сотрудничеству, либо просто к мирному сосуществованию.

– Я понял, что ты хочешь сказать, Зоя. Я тоже рад знакомству. Это призыв к мирному сосуществованию – я не хочу, чтобы ты причинила мне вред, сотрудничество с тобой мне пока не интересно.

– Питер! – воскликнул Всеслав. – Я не думаю, что можно разбрасываться подобными словами, в конце концов, у тебя не так много друзей. Даже люди, которые всего лишь хорошо относятся к тебе – уже являются ценностью. Запомни это. Зоя – очень хорошая девушка, моя подруга, постарайся поладить с ней, это пойдет тебе на пользу.

Зоя мысленно отметила, что польза по-видимому является для Питера весомым аргументом.

– Всеслав, а где Вера? – неожиданно спросил мальчик. – Теперь она вместо твоей Веры?

Зоя взглянула на Всеслава, тот удивленно поднял брови, но тут же на его лице появилась улыбка:

– Считается, что большеголовые люди более честные, чем мы – что думают, то и говорят, без подтекста. А тут передо мной заправская интриганка! Матерь Божья, что происходит?

Питер тоже улыбнулся, несколько натянуто и неестественно.

– Мне нравится, что ты никогда не сердишься, Всеслав, даже, когда я неправ. Я постараюсь подружиться с твоей новой подругой, потому что согласен с тобой – новые знакомства полезны, они дополняют общую картину мира.

Всеслав посмотрел на Зою и развел в стороны руками, как бы говоря: «вот так и живем, милая, так и живем». Девушка ничего не ответила, ни словами, ни глазами, ни жестами. Питер не был похож на обычного ребенка, он был нечто средним между аутистом и избалованным маленьким умником, но не надо забывать, что пацаненку всего шесть.

Вообще, Зоя, осознав, что ей придется просидеть часа два в комнате с этим большеголовым вундеркиндом, впала в уныние. Отмотать бы время назад и опять так весело поиграть в шпионов, походить в музее одежды вместе с всезнающим циничным Адамом, покрутится на остановках, потолкаться в очередях… Боже, как же было хорошо.

Всеслав сразу заметил скуку в ее глазах, хотя на лице у нее застыла отработанная полуулыбка. Надо отметить он был неплохим психологом, из него бы вышла приличная гадалка или полицейский.

Он подсел поближе и взял ее за руку.

– Зоечка, малыш, я бы хотел объяснить, что мы здесь вообще делаем, – напел он полушепотом ей на ухо. – Мы учим его.

– Что? Это ведь опасно!

Зоя искренне возмутилась, причем, хоть возмущалась она как бы шепотом, но услышали ее почти все, причем Питер тоже.

– Опасно? – несколько театрально повторил за ней Всеслав. – Я, например, в его возрасте, учился в школе, таком специальном заведении, где только и делаешь, что учишься и учишься, и со мной там находилось еще под тысячу детей, и ничего – смотри, я жив. Большинство из этих детей, кстати, тоже, не умерли, ну, может, только те, кто слишком плохо учился.

– Всеслав, я хочу поговорить с тобой наедине, – сдержанно попросила Зоя.

Всеслав бросил взгляд на присутствующих в комнате, все как один таращились на него и Зою. Он невольно вздохнул и жестом пригласил девушку последовать за ним.

Когда они вышли на балкон, Зоя сразу уточнила:

– Всеслав, я не стесняюсь своих слов, что это опасно, но не хотела при мальчике говорить о его болезни.

– И что у него корь или ветрянка?

– Это не смешно, Всеслав, Питер особенный мальчик, он … он может заболеть, потому что вы внушаете, ему, что он здоров.

Всеслав в некотором недоумении взъерошил волосы на затылке – в голове сразу пронеслись все его не только пламенные, но и как он думал, осмысленные речи, на которых присутствовала Зоя; и он искренне не понимал, как его новая подруга может сомневаться в этих убеждениях.

– Зоя… – он даже не знал, что сказать, – я похож на идиота, или маньяка? Можешь не отвечать, потому что я знаю, на кого я похож – на человека, сделавшего прививку от государственного зомбирования. Как ты относишься к аболиционистам?

– В каком смысле?

– В самом простом, как ты относишься к их борьбе против рабства?

Зоя пожала плечами.

– Положительно. Ты сравниваешь себя с ними?

– А к немцам, укрывавшим евреев во время второй мировой? А что ты думаешь о добрых христианах, не желающих сжигать ведьм на кострах?

– Всеслав, это разные вещи.

– В чем же они разные, моя милая подруга? Как нормальный адекватный человек, воспитанный на христианской морали, где «возлюби ближнего своего» не просто слова, а заповедь, как такой человек может убить другого за цвет кожи или национальность? Допустим, можно найти таких садистов и шизофреников, но… почему общество поддержало их, не просто промолчало, а одобрило это бесчинство?

В людях, Зоя, на мой взгляд, заложено сострадание. Человек упал на улице – вероятнее всего ему сразу помогут, будет хулиган мучить котенка – его хотя бы будут ругать, потеряется ребенок – он не останется без внимания, ты знаешь. Нищие в подземных переходах пользуются человеческим состраданием, и какие бы не были социальные льготы или пособия, в переходах всегда будут нищие, потому что сострадание – это наша неотъемлемая часть.

Как же тогда, мы такие сострадающие, допустили все это? В концлагерях уничтожили миллионы еврейских детей, чернокожие дети рождались рабами, и их можно было продать на рынке, как корову. Почему сегодня, Зоя, большеголовые дети – это изгои общества? Потому что кто-то важный, уважаемый однажды сказал нам, что делать, привел аргументы, и общество поверило, закрыло глаза своему состраданию, и поплыло по течению. Общество управляемо, у него нет своего мнения, это, как эффект толпы, только растянутый во временных рамках.

Зоя смотрела на Всеслава, у него был настолько печальный и глубокомысленный взгляд, что, казалось, в нем переродился Будда. Она не могла поверить, что для него это все настолько серьезно, эти гидроцефалы, которым не дают учиться, митинги. Для нее большеголовые люди были просто больными, инвалидами, которым было плохо, но у них такая судьба. Всеслав же искренне считал, что они может и больны, но плохо им, потому что общество их уничтожает.

– Я… я не знаю, Всеслав, – после некоторой паузы проговорила Зоя, – если ты прав, то это ужасно, как мы обращаемся с большеголовыми людьми. Если никакого гена агрессии нет, то это просто фарс и …но, а если тебе просто хочется так думать? Ведь над их болезнью работают ученые, медики, ты ставишь под сомнение честность этих людей, многих людей. Допустим, это не заговор, как ты говоришь, а большеголовые люди действительно больны, и у них этот ген агрессивности, запускаемый, от информации. У тебя ведь нет доказательств. Ты хочешь доказать свою правоту на этом маленьком мальчике, проводишь на нем эксперимент. Мне жаль, что он болен, но он просто жертва, я не знаю пока, чья именно, может государства, а может и твоя.

Я не пропустила ни одного твоего слова Всеслав, не думай, что мне не интересна твоя партия, и вот это вот все. Но мне нужно время, чтобы определиться со своим мнением. Мне очень неудобно, что так получилось. Но пока принимать какое-то участие в жизни этого ребенка я не могу, я боюсь причинить ему зло.

– Что ж, это твое решение. Ты, как и многие другие страусы, прячешь голову в песок, – резко выразился Всеслав.

– Я не прячу голову, Всеслав, – возразила Зоя, проходя мимо него в сторону двери, – я пытаюсь здраво мыслить. Если ты прав, я приму твою точку зрения.

– Очень интересно, – было видно, что Всеслав разозлился, – как ты будешь искать ответ на это вопрос, вернее у кого? Спросишь папу?

– Может, и спрошу, это мое дело. Но не переживай, я никогда не расскажу о Питере, никому.

– Мало верится.

– Извини, Всеслав, мне надо идти.

После того, как Всеслав закрыл за ней дверь, он еще некоторое время стоял, как в оцепенении. Меньше всего он ожидал именно такой развязки, вернее такой развязки событий он не ожидал вообще. Его вывел из мысленной комы Адам.

– Офигеть, правда? – спросил его интеллигентный, образованный друг, и Всеслав был с ним полностью согласен.

Глава 12