Симеон

Да, я знаю эти стихи и прозу —
Получше Либания, похуже Мелеагра, —
Но сейчас мне не до них.
Я случайно
Проходил мимо Симеонова столпа.
Христиане толпились, молились, млели,
А я вздрогнул: нас
Еще не было на свете, а он
И стоял, и стоит тридцать пять лет
На столпе, чтобы ближе слышать Бога.

Но из поэтов я больше люблю Ламона.

Посидония

В городе Посидонии
У Тирренского моря
Жили древние греки,
Но потом смешались с тирренами,
Забыли обычаи и язык
И лишь раз в году
Собирались на греческий праздник,
Садились в круг,
Вспоминали слова, кто какие знал,
Горько плакали,
А потом расходились по домам.
Так об этом сказано у Афинея.

В ожидании варваров

– Отчего народ в перепуге?
     – Идут варвары, скоро будут здесь.
– Отчего сенаторы не у дела?
     – Идут варвары, их и будет власть.
– Отчего император застыл на троне?
     – Идут варвары, он воздаст им честь.
– Отчего вся знать в золоте и каменьях?
     – Идут варвары, они любят блеск.
– Отчего ораторы онемели?
     – Идут варвары, они не любят слов.
– Отчего не работают водопроводы?
     – Идут варвары, спрашивайте их.
– Отчего все кричат и разбегаются?
     – Весть с границы: варвары не пришли,
          Варваров вовсе и не было.
Что теперь будет?
С варварами была хоть какая-то ясность.

Предстоящее

У Аполлония Тианского сказано:
Боги знают грядущее,
Люди настоящее,
А мудрецы предстоящее —
То, что на пороге, всего страшней.

БАЛЛАДЫ, 2

Книжка Збигнева Херберта, из которой переведены эти стихи, называлась «Пан Когито» (cogito: «мыслю, следовательно, существую»): «чуть глуповатый, сильно озадаченный и всегда искренний», говорилось на обложке о ее герое. Я переводил эти стихи, заглядывая в английский перевод; при нем был отзыв Бродского: «Херберт хоть и поляк, но не романтик: он не накаляет температуру стихов, а понижает, пока они не начинают обжигать восприятие читателя, как железная изгородь на морозе». Я – тоже не романтик, глуповат и озадачен, поэтому стихи мне понравились. Переводил я их для собственного удовольствия, то есть с конспективными сокращениями, помеченными на полях. Два мифологических стихотворения были в сборнике напечатаны как проза, но я их тоже разбил на верлибры.

ЗБИГНЕВ ХЕРБЕРТ
Пан Когито смотрится в зеркало 20/28

Кто выделывал наши лица? Кто
постническую душу
заслонил обжорливым подбородком?
Это он, а не я сдвигал глаза
из кустов, выслеживая пришельцев,
и топырил уши, ловя далекий
топот мамонтов по степям.
Низкий лоб, мало мыслей: женщины,
золото, земля, князь за всех,
не давай себя сбить с коня, —
и сквозь ветер, сквозь стены, с криком
в пустоту они рухнули в меня.

Я румянил и пудрил себя салонностью,
подпускал в глаза зеленого веронеза,
чистил уши Моцартами, а ноздри
ароматом старых книг, но опять
вижу в унаследованном лице
средневековые грехи, древнекаменные страхи,
яблоко от яблони недалеко —
я побит в поединке с своим лицом.

Пан Когито и его бездна 11/39

Дома все хорошо, а за дверью – бездна.
Не Паскаля, не Достоевского, а своя.
Не бескрайняя, не ужасная, зато рядом —
(как пес, как сыпь на коже) —
у прилавка в булочной, за газетой в кафе.
Она узенькая, ноги не просунуть,
но ведь вырастет, и тогда будет худо.
А пока ее можно засыпать горстью песка,
но пан Когито этого не делает.
Возвращаясь домой, он бережно
укрывает ее ковриком у порога.

Пан Когито и его мысли 11/28

Говорят: шевельнулась мысль, —
но это преувеличение.
Мысли не шевелятся.
Они неподвижны,
как деревья в сером пейзаже,
как одноногие цапли на пустом берегу
мыслей, но чужих.

Неподвижны, потому что идти им некуда.

И они сидят на камнях и ломают руки
под тусклым небом
черепной коробки.

Пан Когито видит сны 12/19

Сны мельчают. Деду и бабке снились
мраморные лестницы, пурпур, факелы,
сердце птицей, в руке серебряный меч,
а на лицах маска первой любви.
Им гремел пророк Исайя из клубов дыма,
ужас был, как татарское нашествие,
счастье было, как дождь золотой.

А мне снится: я бреюсь перед зеркалом,
вдруг звонок, счет за газ, а я без денег,
и я вижу себя в зеркале и с криком вскакиваю.

Ах, приснился бы мне красный палач,
чтоб вздохнуть с облегчением.

Пан Когито представляет себе мифологию

Царевич Минотавр,
законный сын царя Миноса,
рос с большой головой дебила.

Модный мастер Дедал,
изобретший архитектурную педагогику,
выстроил ему лабиринт —
коридоры индукций и дедукций,
лестницы абстракций,
от простого к сложному на всех уровнях —

Минотавр ничего не понимал.

Чтоб избавиться от такого позора,
Минос выписал киллера Тесея,
и тот сделал свое нужное дело.
И тогда у головы Минотавра
в выпученных глазах
вспыхнул ум —
порождение жизненного опыта.

Так рассказано в надписи линейным шрифтом А,
до сих пор не расшифрованным.

Пан Когито еще раз представляет себе мифологию

Прометей
пишет мемуары
о месте героя в системе необходимостей
и как согласовать экзистенцию и судьбу.

В печке огонь, в кухне жена,
к ужину придут священник и доктор.

На стене чучело орла и письмо
с благодарностью от кавказского тирана,
огнем
выжегшего взбунтовавшийся город.

Прометей улыбается:
этот мир ему не нравится, но что делать?

Пан Когито представляет себе историю 18/30

Калигула говорит:

Я любил моего коня-сенатора.
Он сиял незапятнанною попоной меж сенатской сволочи.

Он не говорил речей, был душою стоик
и, наверно, ночью в стойле читал философов.

Я хотел женить его на моей Цезонии,
чтобы вывести цезарей-кентавров,
но не вышло: оттого Рим и пал.

Я любил его так, что хотел распять,
но мешало его благородное телосложение.

Я хотел объявить его божеством,
но десяток дураков с мечами были против.

Он спокойно принял весть, что я умер,
он с достоинством претерпел изгнание
и скончался бездетным на бойне в Анции.

О посмертной судьбе его конины
история умалчивает.

Пан Когито рассказывает про искушение Cпинозы 36/65

Барух Спиноза из Амстердама,
шлифуя стеклышки, искал Бога.

Он увидел Бога и стал его расспрашивать
(и расширился его дух)
и о естестве человека
(Бог рассеянно поглаживал бороду),
и о первой причине
(Бог посматривал в бесконечность),
и о последней цели
(Бог покашливал и похрустывал пальцами),
а когда Спиноза умолк,
Бог сказал:

– Барух, ты хорошо говоришь,
и твоя геометрическая латынь мне нравится,
но давай-ка лучше
о самом главном.

Руки у тебя дрожат и в порезах,
глаза слезятся,
ты голодный, и кафтан твой в заплатах.
А ты купи себе новый дом,
не сердись на венецейские зеркала,
что они лишь отражают наружности,
не сердись на цветы, вино и песни,
будь расчетлив, как Декарт, и хитер, как Эразм,
посвяти трактат французскому Людовику
(он его все равно не прочтет),
успокой неистовство разума
(от него меркнут звезды и рушатся троны),
заведи жену, роди сына —
это, Барух, и есть самое главное.
Я хочу, чтоб меня любили
неуч и насильник,
потому что только им я и надобен.

Занавес упал, свет в выси погас,
Спиноза – один,
только слышен скрип вниз по лестнице.

Иногда пан Когито получает странные письма 25/52

Госпожа NN из Дармштадта
просит помочь
найти прапрадедушку,
пропавшего на войне.

Имя Людвиг I, фамилии нет,
профессия – великий герцог,
замечен в последний раз
в имении Еленя Гура, в 44‐м —

в раме, в мундире, в лосинах,
перед беседкой,
опершись на сломанную колонну,
небо в тучах и зарево на горизонте.

Пан Когито думает:

Интересно,
сохранил ли он гордый вид,
когда ноги его лизнуло пламя?

закричал ли, когда его тащили
через двор и грязь?

рухнул ли на колени,
когда целились
в угловатую звезду на груди?

Пан Когито беден воображением:
он не видит лица, лосин, мундира,
а лишь видит
небо в тучах и зарево на горизонте.

Пан Когито ищет поддержки 14/39

В толстых книгах      нет мне подмоги,
там миры и атомы,      но нет меня:

в великом знании      великая печаль.
И вот я бреду      в дедовский Брацлав
к черным подсолнухам      в субботний вечер,
когда распахивается      новое небо.

– Я ищу вас, равви —

Его здесь нет,      говорят хасиды,
он там, в шеоле,      он так прекрасен,
он бродит, черный,      из угла в угол
с пылающей торой      в костлявых пальцах.

– Я ищу вас, равви, –      болит мое сердце —

Он помог бы мне,      равви Нахман,
но как найти его      в стольких пеплах?

Пан Когито размышляет о последнем

В нижнем круге ада —
ни тиранов, ни матереубийц,
ни даже эпигонов.

Там художники,
зеркала, мольберты и лютни,
концерты, выставки,
что ни месяц, то новый авангард.

Сатана гордится искусством:
где сияет искусство, там сияет
и правительство.

Скоро будет фестиваль двух миров,
и посмотрим,
что останется там от Данта и Баха.

Сатана покровительствует искусству:
всем художникам – покой, стол и дом
и ни слова о т. наз. адских муках.

РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ, 1

Перевод из Рильке – заказной: «Иностранная литература» печатала серию разных переводов этого стихотворения размером подлинника и попросила сделать точный перевод верлибром в качестве общего знаменателя к ним. Такая практика мне понравилась, и я постарался преодолеть ради этого свое отношение к Рильке. Остальные стихи – отходы от занятий русским символизмом.

ЛЕКОНТ ДЕ ЛИЛЬ
Виланель

Время, пространство, число
С черного неба пали
     В мертвое темное море.

Время, пространство, число
     Стерты безмолвным
     Саваном мрака.

В темное недвижное море
     Праздным грузом
     Канул разум.

     Канули в нем и с ним
Время, пространство, число,
     Память и надежда —
В темное недвижное море.

СЮЛЛИ-ПРЮДОМ

Тень 7/14

Я иду, а она пластается,
Смотрит слепо, слушает глухо,
Как и я, частица той же ночи,
Вижу, не разумея, и вторю, не творя.

Я – тень ангела, ангел – отблеск Бога,
А за мною, в ином небытии,
Тень моей тени тянет свою тень.