Как часовой на посту, он не спит. Ночь пропитана злом:
Погромы, землетрясения, казни. Скоро он умрет,
А над Европой сумасшедшие матери стоят у котлов,
Чтобы бросить в них младенцев. Только его стихи,
Может быть, их удержат. Надо работать. В выси
Нежалующиеся звезды вели свою светлую песнь.

X. Л. БОРХЕС

Шахматы

1      Два игрока в своем важном углу
Двигают должные фигуры. Доска
До зари навязывает им жесткий устав:
Черный и белый цвета – враги.

     Строгая магия исходит от их форм:
Гомерическая ладья, веселый конь,
Одинокий король, ратователь-ферзь,
Уклончивый слон и пешка-солдат.

     Когда игроки поглощены игрой
И время съедает их одного за другим,
Это не предлог, чтобы кончить обряд.

     Начал эту войну Восток.
Теперь ее кормит вся земля.
Как всякой игре, ей нет конца.

2      Тонкий король, гибкий слон, горький ферзь,
Рукопашная пешка, линейная ладья —
На расчерченных черных и белых полях
Они ищут боя и навязывают бой.

     Они не слышат, что властная рука
Игрока над доской вершит их судьбу,
Не знают, что за твердокаменный рок
Правит их выбором и мерит их путь.

     И такая же прихоть водит игроком
(Сказал Хайям) по расчерченной доске
В черные ночи и белые дни.

     Мы движем пешки, нас движет бог,
А кто над богом начинает этот круг
Праха и времен и снов и смертей?

Пределы

Есть строчка Верлена, которую мне уже не вспомнить,
Есть ближняя улица, на которую не ступить,
Есть зеркало, видевшее меня в последний раз,
Есть дверь, закрытая мною навсегда.
Среди книг на этих полках (вот они)
Есть такие, которых я больше не раскрою.
Этим летом мне исполняется пятьдесят:
Смерть сужает меня со всех сторон.
От меня уходят пространство, время и Борхес.

МАРГАРЕТ ЭТВУД

Начало

Начинается так:
вот рука,
вот глаз,
вот на бумаге
синяя рыба, почти
как глаз. Вот рот,
как «О» или как луна.
Если луна, то желтая.

За окном дождь,
зеленый, потому что лето.
За дождем деревья и мир,
круглый,
цвета девяти карандашей.

Этот мир – он большой и трудный.
Правильно: черти его красным,
он в огне.

Вот ты выучил эти слова,
а слов больше, чем можно выучить.
Слово «рука»
плывет над рукой,
как над озером маленькое облачко.
Я держу твою руку, как теплый камушек,
меж двух слов.

Вот твоя рука, вот моя, вот мир.
Он круглее и цветнее, чем кажется.
У него есть начало и конец.
Вот
то, к чему ты хочешь вернуться:
твоя рука.

X. М. ЭНЦЕНСБЕРГЕР

Финское танго

Что было вчера      оно еще есть      и его уже нет.
Лодочка уплывает      Лодочка приплывает
Волосы у щеки      они чужие
Легко сказать      так всегда
Серое море      это серое море
Свежий хлеб вчерашний      сегодня черствый
Никто не танцует      никто не шепчет      никто не плачет.
Дым растаял      и не растаял
Серое море      уже голубое
Кто-то кричит      кто-то смеется      кого-то нет
Совсем светло      а были ведь сумерки
Лодочка не вернется назад
Все как было      и все не то
Кругом никого      Камень есть камень
Камень уже не камень
Камень вновь будет камнем
Так всегда      ничто не исчезнет
и не останется      Что было то есть
и не есть и есть      Никому
не понять      Что было вчера
Легко сказать      Как светло
это лето и как ненадолго.

ЭДНА СЕНТ-ВИНСЕНТ МИЛЛЕЙ

Плач

Детки, слушайте:
Папа умер.
Из его пиджака
Я сошью вам курточки,
Из его старых брюк
Выкрою штанишки.
По карманам у него
Много всякой мелочи:
Там в табачной пыли
Монетки и ключики.
Дэн возьмет монетки,
Положит их в копилку,
Энни возьмет ключики,
Будет ими звякать.
Жизнь должна идти вперед
И не помнить мертвых,
Жизнь должна идти вперед,
Даже если мертвецы —
Хорошие люди.
Энни, кушай завтрак.
Дэн, прими лекарство.
Жизнь должна идти вперед —
А зачем, не помню.

ХИЛЬДА ДОМИН

Марионетка

Радугою дуга,
натяжкою нить,
а на другом конце

образ из сна,
кукла из плоти и крови

с распростертыми руками:
всегда
с распростертыми руками.

О нас

В будущем прочтут о нас в книжках.

Никогда не хотела я в будущем,
чтобы школьник сказал: «как их жаль»,
чтобы так
быть записанной в школьной тетрадке.

Мы, осужденные
знать
и ничего не делать,
нашему праху
не стать землей.

«Срежь себе веки…»

Срежь себе веки:
будет страх.

Сшей себе веки:
спи.

«Умирающий рот…»

Умирающий рот
силится
правильно выговорить
слово
чужого
языка.

ЛЕЯ ГОЛЬДБЕРГ

Тель-Авив, 1935

Крыши, как Колумбовы мачты, на каждой ворон,
и каждый каркает о другой стране.

И чужие языки
режут жаркий хамсин холодными лезвиями.

Маленький город, как ему вместить
столько памятных детств, столько брошенных Любовей?

Выцвели в негативы
зимние звезды, летние дожди,
утренние сумерки заморских городов.

Все шаги вокруг тебя – как захватчики.
И кажется: обернись —
в море встанет церковь твоего города.

ПОЛЬ ЭЛЮАР

Здесь

Улица но без людей
Улица вся глубь и голь
Где не умник а дурак
Нужен видеть впереди
Дни без хлеба и тепла

Здесь концы концам под рост
Столько умных за глупца
Но весь правый здравый смысл
По ту сторону ничто
День безмерно вспухший день

Эта улица как взрез
Ран которым не остыть
Ширящихся из суббот
Это небо не для нас
Оно царь чужой страны

Небо роз небо блаженств
В полноте и красоте
Над улицею без завтр
Рвет мне сердце пополам
Нож ведет меж мной и мной

В этой улице – в ничьей.

А. Э. ХАУСМЕН

Революция

Катится на запад черная ночь.
Лучащееся знамя вскидывает восток.
Призраки и мороки страшных снов
Золотым потопом захлестывает день.

Но над сушей и морем, все дальше от глаз,
Скользит над миром туда, за океан,
Свернутая в конус вечная тьма,
Дурацкий колпак, задевающий луну.

Смотри: вот солнце вздыбилось над головой.
Слушай: к полдню гремят колокола.
И мрак по другую сторону земли
Миновал надир и всползает ввысь.

XАЙНЦ ПИОНТЕК

Простые предложения, 1968

1 Каждому дано увидеть, что он —
против эпохи.

Один протестует с лозунгом
«долой лозунги».

У другого равнобедренные
треугольники в голове.

Просвещение набирает силу.
Становится темно.

Будущее пусть будет рыжим.

О будущем поговорим завтра.

2 Каждый знает решение.
Он учащийся.

Старые люди только твердят
старые истории.

Семинарист и некая процентщица
в Петербурге:

классика, это хорошо для кроссворда.

Ничто так не тяготит,
как хорошее.

Скоро войдет в моду
топор под пальто.

Все говорят об избытке.

Наверно, снова
появятся избыточные люди.

3 Ежедневная дефлорация
под напором лозунгов.

Каждый день мы меньше себе понятны.

Ежедневные газеты еще выходят
ежедневно.

«Мир» – это такая комедия.

Уже не имеет смысла
эмигрировать.

Простые предложения
не станут проще.

Под ножом

Остроумие отыскало дело
для отчаявшихся:
     оправдывайся.

А тринадцать букв
складываются в
     невозможность.

Нередко мертвые
заправляют мертвым языком
права.

Ветер
перелетает через
белые их тени.

Я бесправен —
значит,
лжив.

На меди

Каменные нагроможденья —
штрих на штрих —
именовались городом.

Мое самое давнее впечатление,
пережитое
не мной:

счет песчинок,
сушащих чернила на моем
смертном приговоре;

барабаны, звучащие piano;

и в сиянии Град обетованный —
совсем рядом.

ЙОРГОС СЕФЕРИС

Последний день

Был пасмурный день. Никто ничего не решал.
Дул ветерок. «Это не грего, это сирокко», – сказал кто-то.
Худые кипарисы, распятые на склоне, и там за ними
серое море с лужами света.
Заморосило. Солдаты взяли к ноге.
«Это не грего, это сирокко», – и больше ни о чем ни слова.
Но мы знали: на рассвете нас не будет.
Ничего: ни женщины, пьющей сон возле нас,
ни памяти, что мы были когда-то мужчинами.
Завтра – ничего.
«Этот ветер напомнил весну, – сказала подруга,
шедшая рядом и глядя вдаль, – весну,
средь зимы налетевшую в закрытое море.
Так внезапно. Прошло столько лет. Но как мы умрем?»
Похоронный марш заплетался под мелким дождем.
Как умереть мужчине? Странно: никто не думал.
А кто думал, те словно вспоминали летописи
крестовых походов или битвы при Саламине.
И все-таки смерть: каждому своя и больше ничья —
это игра в жизнь.
Гас пасмурный день: никто ничего не решал.
На рассвете у нас ничего не будет: все предано, даже наши руки,
и женщины наши – рабыни у колодцев, и дети —
в каменоломнях.
Подруга шла рядом, напевая бессвязно:
«весною… летом… рабы…»
Старые учители оставили нас сиротами.
Мимо прошла пара, было слышно:
«Уж темно, я устала, пошли домой,
пошли домой, включим свет».

КАРЛ СЭНДБЕРГ

Трава

Громоздите трупы под Аустерлицем и Ватерлоо,
Забросайте землею и оставьте их мне.
Я – трава: я покрываю все.

Громоздите трупы под Геттисбергом,
Громоздите под Ипром и под Верденом,
Забросайте землею и оставьте их мне.
Два года, десять лет – и пассажиры спросят у проводника:
«Где это мы едем? Что это за место?»

Я – трава.
Дайте мне делать мое дело.

ЭРНСТ МАЙСТЕР

Положись на себя

Полагаюсь на себя.
Город бродит по собственным улицам.
Гора лезет в свою же высь.
Взлет качелей застывает в задумчивости.
Река спрашивает: «Куда мне течь?»
Бог говорит: «Не могу больше, мама. Жарко».
Шоссе говорит: «У меня больше нет бензина».
Вечер землю забрал в забор и сказал: «Добрый вечер».
Матери хором твердят:
«Все на свете само себе опора».
Им смешно.