От этих слов меня разрывает на части. Просто уносит.

Благородный мужчина, меценат, усиленно занимающийся благотворительностью. Его фонд действительно помог очень многим…

Читала. Знаю. Но. Почему мне его убить сейчас хочется?!

– Господин Умаров готов оплатить лечение ребенка своей лживой бывшей любовницы?!

Шиплю дикой кошкой, а он смотрит на меня своими глазами дымчатыми, звериными, а меня колотить начинает от его запаха, от близости, от любви, что испытывала когда-то, которая переросла в столь ослепительную, выжигающую нутро ярость.

Его рука сжимает с каждым мгновением все сильнее, от мужчины, нависающего надо мной, веет силой, властью, и, черт возьми, сексом!

Даже сейчас. Когда я хочу впиться и расцарапать его лицо, все внутри меня дрожит от одного касания…

– Почему ты мне лжешь, Оля? – спрашивает хрипло, а сам нижнюю губу мою ласкает большим пальцем, не знаю, отдает ли себе отчет в том, что делает. – Почему так стремишься, чтобы разорвал тебя на части?!

А я словно бороться перестаю. Принимаю свою участь. Будь что будет, если я достучаться до него не могу, все равно единственный, кто в состоянии нам помочь – это он… Марат…

Качаю головой и спрашиваю со всем отчаянием, плещущимся внутри:

– Почему ты ни на секундочку не можешь допустить мысль, что Мира твоя дочь?

В глазах у него в этот момент что-то вспыхивает и гаснет. Хватка на моем подбородке усиливается.

Меня прошивает насквозь осознанием, что Марат даже мысли не допускает, что он может быть отцом моей девочки…

– Без вариантов, Оля…

Мотаю головой, пытаюсь отделаться от его хватки. Кажется, что я сейчас готова биться с ним на смерть.

– Я твой вариант! Марат! Я! – повышаю голос, почти рыдаю. – Мне не нужны твои проклятые деньги! Миллионы твои не нужны!

Бьюсь в его руках, пытаюсь вырваться, а он меня все сильнее сжимает, не отпускает.

– Ненавижу! Тебя! Забирай свои миллионы и убирайся из моего дома, проваливай! Сожалею, что решилась прийти к тебе, если бы ты знал, как я сожалею…

Ударяю кулачком по его плечу, но больно делаю лишь себе, а он словно с ума сходит, подхватывает меня за попу и на столешницу бросает, одним ударом колена ноги мне раздвигает и становится посередине, нависает скалой, а я теряюсь.

Как когда-то давно, когда его плечи от меня все закрывали, и я впивалась в них, царапалась и уплывала в пелене наслаждения…

Смотрит так, что у меня все внутри переворачивается.

– Сожалеешь, значит…

Проговаривает грозно. У него настроение меняется резко. От леденящего душу холода до обжигающего пламени.

Марат давит. Подавляет.

– Да. Сожалею, – отвечаю с вызовом, с яростью, и вижу, как лицо Умарова искажается от эмоций. Кадык дергается на мощной шее, скулы белеют, верхняя губа приподнимается, как у хищника, который обнажил клыки в оскале.

– Мне не деньги твои нужны, а биоматериал отца моей дочери! Твой биоматериал!

Цепляюсь за его широкие плечи, царапаю, пытаюсь оттолкнуть, но Умаров похож на скалу, даже на миллиметр сдвинуть не получается.

Ударяю его по плечам и в какой-то момент просто срываюсь в истерику. Я столько себя сдерживала, столько держалась, чтобы сломаться вот сейчас, под немигающим взглядом бездушного мужчины.

Меня колотит, накрывает со всей силы, и я закрываю лицо руками, вздрагиваю и трясусь, гашу свои рыдания, чтобы не потревожить ребенка.

Нельзя быть сильной все время. Видимо, я держалась за надежду, за то, что смогу все же достучаться до отца своей девочки, а сейчас, столкнувшись с таким каменным отказом, меня накрывает…

Истерика набирает обороты, я же кусаю запястье, чтобы не начать выть, намеренно причиняю себе боль и в какой-то момент кажется, что прогрызу кожу до крови, но именно в этот миг слышу, как Марат ругается.

– Оля!

Грубые слова слетают с его губ, а затем он отдергивает мою руку, не позволяет навредить себе, и я не успеваю сориентироваться, не успеваю понять, что происходит, когда горячие губы накрывают мои дрожащие и соленые от слез.

На меня будто лавина обрушивается, сметающая все на своем пути, дикая, свирепая. Фиксирует мое тело, как в тисках, пальцами в мои волосы впивается, натягивает так, что искры из глаз летят, когда целует со всей жестокостью, словно наказывая, заставляя прийти в себя, выбивает меня из лап истерики самым действенным способом.

Марат не ласкает. Это наказание. Жесткое. Яростное. Несколько секунд моего замешательства, которые он использует, забивая язык мне в рот, целуя так, что перед глазами искры зажигаются, фиксируя рукой мой затылок, чтобы не могла отпрянуть, чтобы чувствовала его… Его запах, вкус… и это все отголосками болью в сознании, потому что не забыла…

Потому что помню, каким горячим и страстным может быть этот бездушный мужчина…

Кусаю его за губу, пытаюсь отпрянуть, шиплю, а он за шею меня держит, заставляет сердце колотиться и сходить с ума.

Целует так больно, что я дергаюсь, а он рычит, все сильнее меня сжимая, кажется, еще чуть-чуть и кости раскрошит в дикой хватке.

И я вдруг понимаю, что отчаяние и истерика отпускают…

На смену им приходят злость, желание бороться…

Наконец, оттягивает меня от себя за волосы и смотрит на меня. Глаза в глаза. И взгляд у него какой-то сумасшедший. Дикий. Будто сжигает дотла или придушить готов. У меня все тело мурашками покрывается от голода, который проскальзывает в этом яростном взгляде.

На мгновение кажется, что мы опять в нашем прошлом. В том самом дне, когда Умаров меня выгнал. Так же смотрел. В тот самый миг, когда сказала, что беременна. Словно убить готов.

А мне казалось, что любил…

Ненависть это, припорошенная похотью. Желанием обладать.

Секундное помутнение проходит, и Марат делает шаг назад, отпускает меня, а я неуклюже слезаю со столешницы.

Жуткий писк заставляет вздрогнуть. Чайник пищит, сигнализируя, что кипяток готов.

– Выключай, – командует Марат и голос опять холодный, а мужчина выглядит совершенно собранным.

Выключаю плиту и убираю чайник в сторону. Моя истерика проходит, а я вытираю дрожащими пальцами щеки, все жду, что Умаров развернется и уйдет, хлопнув дверью, но он медлит.

– Тебе действительно нужен мой биоматериал? – спрашивает холодно, ударяет в спину.

Поворачиваюсь к нему, чтобы просто кивнуть.

– Да. Не твои деньги, Марат. А ты. Твоя кровь, если хочешь.

Хмурится и продолжает сканировать меня взглядом. А я буквально нутром чувствую его внутреннюю борьбу, его неверие и что-то еще проскальзывает в его глазах… то, чему у меня нет объяснения.

– Каков твой план? Твои предложения? – наконец, спрашивает, словно мы на совещании и не он только что так яростно вбивался в мой рот, пробуя меня на вкус, будоража мое тело, которое после него словно в спячке было.

– Завтра с утра мы отправляемся в больницу, в которой лечится моя дочка, ты сдаешь все анализы, и мы ждем ответ и надеемся на совместимость.

Кивает. Но это не ответ. Словно мои слова к сведенью принимает.

– Название больницы?

Спрашивает по-деловому. И я даю всю информацию, вплоть до адреса строения.

– Имя лечащего врача?

– Виталий Генрихович, мы можем быть у него с самого утра и…

Марат опять приближается, заставляет меня буквально вжаться попой в столешницу.

Хмурится. Лицо – маска. Не прочесть.

– Мы сделаем не так, моя дорогая… – выдает спокойно, пальцами к моей щеке прикасается, ласкает, мягко, но за этой нежностью скрывается каменная хватка, – я проверю информацию относительно недуга твоей дочери, к утру вся информация будет у меня, а дальше…

Делает паузу, ловит большим пальцем мою слезу, которая скатывается по щеке…

– Будет другая клиника и врач, которому я доверяю, анализы и ответ…

Его огненная рука соскальзывает с моей щеки и опускается на горло, где с бешенством бьется яремная венка, Марат ласкает, но за этой лаской скрывается нечто иное, темное, жгучее, от чего у меня внизу живота все полыхает…

– Если ты мне лжешь, Оля… Если только ты мне лжешь…

Пальцами вцепляюсь в его руку, царапаю, чтобы отпустил, но, конечно же, ничего не добиваюсь.

Смотрю в дымчатые глаза мужчины и спрашиваю с отчаянием:

– Почему ты не хочешь даже допустить мысль, что Мира твоя дочь?

Тянет губы в улыбке, злой какой-то, горькой.

– У меня диагноз, Оленька, не на пустом месте. И не в одной клинике я обследовался. Лучшие врачи. Лучшие! И я не только про страну. Я про мировой уровень! Даже больше скажу, в свое время не осталось анализов, которые не сдал, и результат был приговором. Моя сперма непригодна даже для ЭКО. Я бесплоден на девяносто девять и девять десятых процента, как это принято говорить в медицинских кругах.

Выговаривает все и отпускает меня, а я сопротивляться перестаю, отталкивать его прекращаю. Смотрю в потрясающе глубокие глаза мужчины и переварить пытаюсь услышанное.

По лицу Марата рябь словно проходит и на долю мгновения что-то откликается в моем сердце.

Каково это, быть настолько могущественным человеком и иметь такой диагноз, без возможности иметь наследников и познать счастье отцовства…

Для такого мужчины, как Умаров, безусловного лидера, не умеющего уступать ни в чем, этот приговор действительно тяжкое бремя.

– Ты поэтому меня выгнал тогда? – вопрос слетает с губ прежде, чем я понимаю, что именно сказала.

Каменеет весь, плечи, кажется, что шире становятся.

– Я не терплю лжи, Ольга. Не прощаю, когда меня хотят обвести вокруг пальца. Любой, кто рискует – получает отпор. Я стираю в порошок конкурентов и врагов. Не щажу. Но тебя… тебя я пожалел тогда… отпустил…

– Ты это называешь “пожалеть”, Умаров?! – выдыхаю со всей яростью.

Ухмыляется.

– Ты даже не подозреваешь, насколько жестоким я могу быть…

Качаю головой. Как раз я-то и понимаю, но ничего не говорю. Умаров играет по законам своего мира. Тогда… В нашем прошлом… Я помню, каким взглядом его провожали женщины и с каким благоговейным ужасом смотрели мужчины.

Так просто на верхушку пищевой цепи не забираются. Можно быть бесконечно наивной, но не видеть очевидного просто невозможно.

– И сейчас тебя спасает только твоя дочь, ради которой ты идешь на это безрассудство.

Смотрит на меня и его дымчатые глаза словно инеем покрываются. Ненависть. Злость. Вот, что я вижу. И приговор, который Марат мне вынес. Ничего не изменилось.

– Ноль одна десятых процента, Умаров, а что если твое семя дало плоды, что если наивная глупышка, которая любила тебя, для которой ты стал первым – забеременела? Что, если я носила под сердцем твоего ребенка, а ты выкинул нас на улицу, посчитав, что мы тебе не нужны?!

Теряю самообладание и повышаю голос, мне кажется, что на осколки сыплюсь сейчас, разбиваюсь вдребезги, когда Умаров на меня смотрит дико, алчно, скользит по мне взглядом и неожиданно бьет кулаком по столу. Сильно. Так, что огромный старый деревянный монолит подпрыгивает и ударяется ножками об пол.

– Не лги мне! – рычит зверем. – Не смей!

Отшатываюсь, когда шаг ко мне делает. Леденею вся, а он мне в глаза смотрит.

– Один к миллиарду. Один к триллиону.

Вскидываю подбородок, готовая биться за свое.

– Я не была ни с кем, кроме тебя! – почти рыданием. – Черт возьми, я до сих пор не спала ни с кем, Умаров!

Нависает надо мной, проводит пальцем по моей скуле, к губам и за подбородок ловит. У него ноздри вздуваются, растерзать меня готов, ссорились пару раз с ним, когда Умаров меня ревновал, такие столкновения всегда заканчивались сексом, когда Марат брал меня дико, неистово.

– Пусть крохотный, невозможный, но шанс! Чудо! А что, если Мира – твое чудо?! Единственный шанс на отцовство?! – голос дрожит, ноги слабеют от него такого.

Горячего. Сексуального. Необузданного.