Папина аппаратная расположена на шестом Уровне. Я до этого никогда там не была, и очень обрадовалась, что теперь я уже такая большая, что мне можно туда входить.

Аппаратная оказалась огромной комнатой, куда больше, чем даже наш зал. Но уж очень загромождённая. Почти всё её пространство занимали разные приборы и всякие механизмы, и столы с экранами, которые мерцали то цветными, то чёрными пятнами в полумраке – светильник на потолке еле-еле светился: только чтоб можно было пройти, не споткнувшись или не ударившись об аппараты.

Мама позвала:

– Сергей. Мы пришли.

Папа отозвался откуда-то снизу, и я только сейчас заметила открытый люк в полу с крышкой из ребристого железа, прямо в центре комнаты. Папин голос звучал глухо:

– Да, дорогая, сейчас иду. Я уже закончил.

Папа поднялся к нам по лестнице, закрыл люк и вытер руки, испачканные в смазке, о тряпку. Тряпку бросил на один из стульев. Я подошла и обняла папу за пояс – мне почему-то показалось, что так будет правильно.

Папа нежно прижал меня, и погладил по голове. Сказал:

– Ты уже большая, Кэт. Тебе шесть лет. Пора тебе наконец узнать, почему мы с мамой всё время говорим о врагах. Понять и увидеть, чего они нас лишили. И узнать о том, что нам, или тебе, нужно будет сделать, чтобы отомстить им. Идём.

Мы прошли к центральному экрану, и папа включил что-то сбоку него, на большом пульте. На экране появилось изображение. Это оказался кусок пустыни – она выглядела в точности такой, как показывала мне мама на картинке в книге «Ландшафты»: необъятное море песка, покрытое словно застывшими волнами-барханами. И даже колючие кусты были такие же, как там, в книге. Только вот они почему-то были не зелёные, а ослепительно-белые.

Я подняла руку с указательным пальцем, собираясь спросить, но папа опередил мой вопрос:

– Они белые потому, что мёртвые. И их освещают наши прожектора. А прожектора я включил специально – чтоб ты увидела то, что там, над нами. Снаружи. На поверхности.

Я долго молчала, не зная, что сказать. Ведь получалось, что если бы папа не включил прожектора, я ничего бы не увидела. Снаружи, то есть – на поверхности, было бы темно: ну, точно так же, как в туалете, когда выходишь, и гасишь там свет… В остальных-то наших комнатах хоть какая-то подсветка есть всегда: чтоб не спотыкаться в темноте.

Папа тоже молчал, к нему подошла мама, и они обняли друг друга, продолжая смотреть на экран, и папа сжал руку мамы. Мама отвернулась от экрана, и снова опустила голову, и я увидела, как заходили желваки на её щеках. И тогда папа сказал:

– Мы тебе рассказывали, а сегодня мама и показывала тебе, как оно всё там, наверху, выглядело, пока… Пока на нас не напали враги.

Это они, враги, сделали так, что пропал весь свет. И снаружи теперь вечная Ночь. И мы ждём, пока они снова не снимут свой силовой Кокон, чтобы отомстить им. Взорвать их корабли. И всю нашу планету.

– А почему мы не можем взорвать их сейчас? – я уже предвидела ответ, но всё равно спросила – я знала, что папа хочет мне это объяснить.

– Мы не можем взорвать их сейчас потому, что не можем ни преодолеть, ни пробить тот Кокон, вернее, то поле, которое они установили вокруг нашей планеты. Там, в небе. Оно непроницаемо для излучений и ракет. Нет, не так: поле – односторонне проницаемо. Это только свет и тепло солнца перестали поступать к поверхности. А вот уходить от поверхности планеты тепло – может. И поэтомувсё живое там, наверху, замёрзло.

Птицы, звери, трава, деревья, реки и моря. Даже насекомые, хотя некоторые из них жили даже в Антарктиде, подо льдами…

Когда Кокон захлопнулся, наши лучшие учёные пытались разобраться, что это такое, и как нам пробиться сквозь него снова к солнцу. Или как уничтожить поле Кокона.

Но никто ничего так и не смог придумать или сделать.

И не только потому, что времени не хватило. Технологии врагов намного… э-э… превосходят наши. Ну, вернее, превосходили то, что было создано к моменту нападения.

Тогда учёные, строители, и военные и создали наше Убежище. Чтоб последние выжившие могли хотя бы отомстить!

– Папа… – я сглотнула, чтоб продолжить, потому что, как мне казалось, поняла, как тяжело папе и маме быть последними людьми из тех миллиардов, про которые мама мне рассказывала, – А почему? Почему там, на поверхности, никто не выжил?

– Это просто, малышка. Они все задохнулись. Потому что когда перестал поступать свет солнца – прекратился и фотосинтез. Ну, то есть, я хочу сказать, что водоросли в океане, и деревья на суше перестали вырабатывать – ну, проще говоря, делать, кислород. А те из живших на поверхности, кто не задохнулся, просто замёрзли.

– Но почему?!

– Ты сегодня начала изучать природоведение. И вот тебе второй урок.

Свет и тепло к поверхности нашей Земли приносили солнечные лучи. Когда их не стало, температура, из-за того, что отсюда, с поверхности, тепло наружу уходить могло, и уходило, очень быстро опустилась до почти космической: снаружи сейчас минус сто шестьдесят по Цельсию. Я знаю – тебе пока это ни о чём не говорит, но когда мы с тобой через пару лет будем проходить химию и физику, я всё объясню. А пока просто знай: при такой температуре там, наверху, никто и ничто не может и не сможет жить. Даже океаны сейчас покрыты коркой льда толщиной в целых пятьдесят метров.

И даже когда Кокон уберут, и солнце снова сможет согреть поверхность, нужно будет ещё несколько тысяч лет, чтоб климат восстановился. До такого состояния, как было раньше.

– А как мы узнаем, что Кокон убрали?

– Очень просто, Котик. Этот большой Центральный экран, – папа указал рукой, – и без наших прожекторов снова станет показывать пустыню Мохаве, которая сейчас над нашими головами, на высоте пяти километров. – папа поднял руку теперь к потолку, – А мы сейчас живём за счёт того тепла, что сохраняется в глубинах земли, из-за близости к поверхности магмы. (Ну, про магму я тебе тоже расскажу позже. Или мама расскажет: вы же уже закончили первый урок? Иначе не пришли бы ко мне?)

Здесь, в нашем Доме, всё работает на электричестве. Оно даёт и свет, и двигает все наши механизмы жизнеобеспечения. И остальные аппараты – позже расскажу, какие. А получаем мы его, то есть, электричество, с термопар – ну, это такие устройства, которые вырабатывают ток из-за разницы температур. Одни приёмники этих устройств находятся в шахтах под нами – поближе к магме, а другие – на поверхности, где сейчас очень холодно. Поэтому ток у нас будет всегда. Ведь даже на подводных лодках ресурс ядерных реакторов – всего восемьдесят лет. А мы живём в нашем Убежище уже сто пятьдесят.

– Папа! – меня словно раскалённой иголкой ткнули в мозг, – Вы с мамой живёте уже сто пятьдесят лет?!

– Разумеется, нет, малыш, – у папы дёрнулась щека, и он быстро глянул на маму, – до нас здесь жили наши родители – то есть, те, кто родили нас. Твои дедушка и бабушка. А до них – их родители. То есть – прадедушка и прабабушка. А всего таких поколений в нашем Убежище сменилось семь.

И все они жили только с одной Целью.

Дождаться, пока Кокон снимут. И отомстить.

Спала я в ту ночь очень плохо. Всё ворочалась в тишине – вернее, не тишине. Её здесь, в Доме, никогда не бывает: слышны равномерные вздохи системы подачи криогенной жидкости, гудение водяных и масляных насосов, шелест лопастей системы вентиляции, басовитый гул генератора, пощёлкивания термодатчиков каждой комнаты, и много-много других звуков, которые я научилась выделять из общего фона, и про которые папа объяснил мне, какие механизмы их производят.

Так что абсолютно тихо здесь, конечно, никогда не бывает. Но когда с детства слышишь всё это, как-то и не замечаешь его…

А тут я ловила себя на том, что начинаю чутко вслушиваться: нормально ли гудит генератор? Не замедляют ли вращение вентиляторы?! Не слишком ли жалобны всхлипы помпы?

Потому что теперь-то я отлично понимала: если что-нибудь из этих замечательных механизмов испортится, мы с мамой и папой можем просто… умереть! Ведь мы целиком зависим от того наследия, которое сто пятьдесят лет назад построили и разместили здесь безымянные инженеры и техники. Которые отлично понимали, что сами они умрут – в Убежище, как объяснил папа, могло прожить одновременно не более десяти человек.

И – не более ста двадцати лет.

Вот над этим я как раз и думала: почему нас – только трое. И куда делись остальные семь положенных для Дежурной вахты человек?

Ответов получалось только два: или они умерли от какой-то болезни… Или сами покончили с собой.

Догадаться, что это могло быть сделано для того, чтоб оставшихся ресурсов, как их всегда называет папа, хватило подольше, мне было нетрудно.

Не помню, как я заснула, но просыпалась часто, и на подушке было мокро – от слёз. Я даже два раза переворачивала её.

Утром мы умывались и завтракали без папы: он уже ушёл в машинный зал, так как срочно что-то важное там должен был доделать. За завтраком, ещё до начала занятий, я спросила маму:

– Они все убили себя сами? Ну, те, кто жил здесь, в Доме, до нас?

Мама, как мне показалось, растерялась. Потом взглянула мне прямо в глаза:

– Знаешь что, лапочка моя, лучше я не буду тебе врать. Да, они убили себя сами. Это было добровольное решение наших праотцов и праматерей. Шесть человек, вытянувшие короткие спички… ушли из жизни. Это случилось пять поколений назад – ну, то есть, почти сто лет. Ты уже всё поняла сама: они так поступили, чтоб оставшиеся в живых четверо смогли прожить подольше. Потому что запасённых ресурсов пищи и кислорода хватило бы только на сто двадцать лет. Учёные не рассчитывали, что нам придётся ждать так долго… Да и никто не мог подумать, что придётся ждать так долго!

– А почему они не подумали об этом, и дали вам так мало ресурсов?

Мама снова долго молчала, глядя прямо мне в глаза. Сказала:

– Знаешь, для шестилетней девочки ты как-то… Слишком быстро начинаешь ухватывать самую суть наших проблем. А ведь я ещё не начала второй урок.

Доедай-ка. И пойдём.

Я всё расскажу тебе.

На втором уроке мама рассказывала мне, как устроено наше Убежище.

Наш Дом.

Она достала огромные листы чертежей, и показывала их мне. Но в чертежах мне было трудно разбираться, и я ничего не поняла. Я маме так и сказала, сдерживая слёзы – я знала, что ей будет неприятно, что она про себя подумает, что не может мне ничего толком объяснить. Она всегда говорит, что она – не папа, и не может просто и доходчиво объяснять технические детали.

Но потом мама придумала, как сделать.

Она включила запасной компьютер на столе, и вывела на него схему. Я увидела, как передо мной медленно поворачивается всеми своими сторонами голубая очень сложная штуковина, напоминающая чем-то конструктор из лего – такой я собирала ещё когда мне было четыре. И теперь я сразу поняла, что было начерчено на чертежах: та же конструкция, но – поэтажно. То есть – каждый Уровень – просто был на листках начерчен отдельно! Я обрадовалась, и так маме и сказала, что теперь всё вижу и понимаю.

Мама вроде тоже обрадовалась, и стала показывать, и объяснять: