– Вот умничка, – почти восхитилась тетка. – А вот завтра и пойдешь. Основы-то ты у меня выучила. И не делай большие глаза, будто не знаю, что ты по моим книгам шарилась. Пускай, от того польза одна. Так вот, сперва по вечерам, недельку-другую посовмещаешь. Ничего, поработаешь, ты еще молодая, так что не уработаешься. Потом вовсе в аптеку перейдешь, заодно и практика…

Практики не хотелось.

И в аптеку тем более. Но Ниночка уже понимала, что пойдет, что никуда-то она не денется. Да и… если тетушка права, и все сложится именно так, как она описала, то… может, и неплохо будет?

– Ведешь себя тише воды, ниже травы. От аптеки тебя в комсомол рекомендуют, не вздумай не попасть! А там уже, после практики, заявление в ковен подашь. Сперва на испытательный срок…

Ниночка поморщилась. Это, получается, ей даром работать надо? Но тетушка погрозила пальцем:

– Пройдешь и получишь разрешение на индивидуальную практику. А там уж только от тебя зависит, как оно сложится…

Об этом Ниночка и думала остаток дня, изредка поглядывая в затуманившееся зеркальце – Гришка, небось, в обыкновенном магазине брал, вот чары в стекле и сбоили, все знают, что на хорошие зеркала в очередь записываться надо, но и стоят они столько, что Гришке не потянуть.

А может…

Человечек он тихий, наивный и вправду на тетушкиного супруга чем-то похож. Этою вот, что ли, покорностью судьбе? Готовностью служить, что родине, что матушке? Нет, не будь матушки с сестрицею, Ниночка даже не задумалась бы.

Но они были.

И исчезать не собирались, а тащить Гришеньку в коммуналку… от этой мысли Ниночке даже подурнело.

Она вытянула губы трубочкой, потом растянула щеки пальцами, тренируя дружелюбную улыбку, и сказала себе:

– Мы поспешим, но торопиться не станем…

В конце концов, тетушка в одном права: незамужних ведьм не бывает.

Глава 3

У нового жильца вид был столь лихой и придурковатый, что Виктория сразу поняла: наконец-то ей повезло. По-настоящему. И от осознания этого сердце екнуло, а коленки ослабели. И она не устояла на ногах, подалась вперед, спеша рухнуть в объятья человека, предназначенного ей, Виктории, судьбой. Ибо иначе никак невозможно.

И лучшим доказательством тому стал факт, что упасть ей не позволили.

Подхватили.

Подняли.

И выдохнули на ухо со скрытой страстью:

– Осторожнее.

– Я… простите, – Виктория почувствовала, как краснеет, и сразу расстроилась, ибо с этой вот привычкой своей, краснеть по любому мало-мальски значимому поводу, она боролась давно. Даже уксус пила по чайной ложечке и натощак, как это рекомендовали в одном журнальчике, совершенно несерьезном, конечно, из тех, которыми сестрица баловалась.

– Ничего.

Он смотрел на Викторию сверху вниз.

И вновь же в синих очах виделось ей обещание удивительной и долгой совместной жизни, всенепременно счастливой и полной свершений. Виктория моргнула. И с трудом сдержала желание немедля броситься на шею, заверив, что она на все согласна.

И на лишения.

И на страдания, без которых путь гения невозможен, а человек, стоящий перед нею, был, несомненно, гением. Он выглядел точь-в-точь, как Марчевский. За Марчевского с невероятною поспешностью выскочила Жужа, с которой Виктория посещала вечерние курсы. И не посмотрела, что он старше ее на двадцать лет, а еще рассеян и вовсе странен до невозможности.

– Что ты понимаешь, – сказала ей Жужа тогда. – Он же гений! Его просто досмотреть надо. И помочь немного.

И ведь не ошиблась.

Живет теперь в Москве, в собственной квартире, числится при институте каком-то заведующей лабораторией.

В общем, зависть, конечно, чувство нехорошее, но весьма полезное в плане целеполагания. Над целеполаганием Виктория давно поработала, более того, она и к планам перешла, но вот подходящего материала, чтобы планы эти в жизнь претворить, пока не попадалось.

До сегодняшнего утра.

– Святослав, – представился незнакомец и даже поклонился.

– Виктория, – сказала Виктория, как надеясь, с нужною степенностью. – А вы в гостях?

Сердце опять екнуло, подсказывая, что эта конкретная мужская особь не могла просто взять и завестись на кухне. Явно к кому-то пришел.

К Эвелине?

Или к… нет, Маркова в рейсе и прибудет лишь завтра. Толичка? Он порой приводил приятелей, но… не таких, определенно. Владимира к ним присматривалась на предмет устройства собственной неустроенной женской судьбы.

Или…

Астра?

Она поджала губы. За нею-то прежде гости не водились, но…

– Живу я здесь, – признался Святослав. – Со вчерашнего вечера. В третьей квартире.

От сердца мигом отлегло, правда, ненадолго. Конечно, если он живет, то, стало быть, не в гостях, а значит, свободен от всякого рода обязательств и, как Виктория надеялась, даже холост. Но… она разглядывала гостя и с тоской осознавала, что слишком уж он хорош, чтобы другие сочли его негодным для бракоустройственных планов.

Вот Жужин гений был невысок, пухловат и имел дурную привычку чесать голову. Не будь та лысою, можно было бы подумать о насекомых. Он носил затертые костюмчики, одинаково неказистые и равномерно грязноватые, пихал в нагрудные карманы платки и часто сморкался, что не добавляло облику романтизму.

А Жуже – конкуренции.

Этот же…

Он был высок и строен. Сложен отменно, хоть ты рисуй… и ведь Владичка всенепременно захочет его нарисовать. Для вышивки. Она вечно лезла туда, куда не нужно.

И лицо такое, душевное. Волосы облачком, губы пухлые, которые так и тянет поцеловать. А ведь Виктория – женщина твердых моральных устоев и к своим двадцати двум годам целовала лишь знамя и одногруппника Пашку, но его в щеку, поэтому не считается.

– Может, – вдруг заробев, предложила Виктория. – Вы чаю хотите? С пирожками.

– Не соглашайтесь, – звонкий Владушкин голос заставил поморщиться. – Пирожки у нее с кулинарии, наверняка позавчерашние.

Вот ведь… вечно она…

С самого детства.

Стоило чему-то у Виктории появиться, так и Владе это что-то сразу требовалось, причем немедля. И родители становились на ее сторону.

Мол, уступать надо.

Делиться.

И если пирожками, которые Владушка, несмотря на их черствость, не брезговала, даже не утруждаясь разрешения спросить, Виктория готова была делиться, то гением своим – нет. Пирожки пирожками, их в кулинарии хватает, а гении в жизни попадаются редко.

– Лучше бутербродика, с колбаскою, – Владушка каким-то одним ей понятным способом умудрилась оттеснить Викторию. – У меня колбаска имеется отличнейшая. Вчера угостили.

Ага… угостили.

Как же.

За доступ к спецфонду рассчитались и за то, что запрос Владушка выполнит не в пять дней, как оно положено, а за час-другой.

– Вы присаживайтесь, присаживайтесь…

Ишь, вьется, небось, тоже перспективу почуяла.

– …я чаю сделаю, – решилась Виктория, не способная безучастно смотреть, как Владушка уводит ее, Виктории, гения, с которым она в мыслях и пожениться успела, и увезти его, беспомощного, ослабшего без должной женской заботы, в Москву. Небось, Жужа не откажется помочь старой приятельнице, пристроит Святослава в свой институт, а дальше…

Он ведь гений.

– Только не из крапивы, – Владушка не собиралась молчать. – А то она вечно из крапивы чаю норовит заварить, только пить его невозможно!

– Крапива полезна.

– Не в таких количествах, – Владушка уперла руки в боки, и светлые ее кудряшки затанцевали.

– Что за шум? – подавив зевок, поинтересовалась Калерия Ивановна и кухню обвела взглядом строгим, под которым истаяла вся Владушкина прыть.

Сестрица Калерию Ивановну побаивалась.

– Знакомимся, – ответил Святослав. – С соседушками… очаровательные они у вас.

И ручку поцеловал Владушке.

И к Владимире потянулся, но она свои руки за спину убрала, ибо никак невозможно человеку твердых моральных принципов свои руки на целование давать. Святослав, к счастью, не настаивал.

– Чай, – всполошилась Владимира. – Чай есть и без крапивы. Обыкновенный…

Тоже доставшийся ей от одного командировочного, которому требовалось снять копии с пары журналов, а копировальный кристалл давно уж сбоил, да и запись на копирование стояла немалая. Но Владимира помогла.

Не ради чая.

Человеку посочувствовала. А он отблагодарил.

Вот.

– Ду-ду-ду… – пронеслось по коридору до боли знакомое, заставив поморщиться и Владимиру, и Викторию, и даже Калерию Ивановну, которая уж на что была привычна, а вот к этим распевкам относилась без одобрения. Но Эвелинке на одобрение плевать было. – Сидит ворон на дубу…

– Не обращайте внимания…

Огонь обжился на стопке дров, запыхтел медный чайник, а Владушка уже пластала колбасу тончайшими полупрозрачными ломтиками.

– … это Эвелина распевается…

Низкий басовитый голос замолк, чтобы тут же смениться привычным тонким визгом. Святослав дернулся. Эк он…

– Хватит визжать! – заорал Толичка, вползая на кухню и озираясь с видом растерянным.

Был он лохмат, помят и слегка вонюч.

Визг сделался тоньше.

Проникновенней.

И задребезжали стаканы в древнем буфете.

– Вы кушайте, кушайте, – Владичка подсунула и колбасу, и хлеб, и кусок масла, которое, между прочим, Виктория покупала, вчера, на рынке. А Владичка еще пеняла за растратность, мол, масло можно и в магазине взять. Оно-то можно, только там его наполовину с маргарином вымешают, вот и будет вроде и то, а все равно не это.

– А вы… – к великой радости Виктории, Святослав глядел не на сестрицу. – Присоединитесь? А то мне, право слово, неловко… погодите…

Он поднялся и вышел, как—то так потеснивши Толичку, которому вздумалось замереть посреди прохода.

– Это кто? – шепотом поинтересовалась Владичка.

– Жилец новый, – также шепотом ответила Виктория. – Не лезь. Он мой.

– Это еще почему?

– Потому.

– Потому – по качану, – Владичка и язык высунула, дразнясь, как в детстве. – Обойдешься. Раз кольца нет, он не твой, а ничейный.

Появится.

Виктория точно знала, что сделает все, чтобы кольцо это появилось. В конце концов, гениями не разбрасываются.

Свят жевал колбасу, которая и вправду оказалась неплоха, явно не из кулинарии – сухая, терпкая, щедро сдобренная чесноком, – и разглядывал женщин. Те в свою очередь, пользуясь случаем, разглядывали Святослава.

Хмурилась Калерия Ивановна, явно терзаемая недобрыми предчувствиями. Притом взгляду своего со Свята не спускала, а черпак в руке сжимала с такою решительностью, что поневоле становилось неспокойно.

– А вы, значит, жить будете? – в третий, кажется, раз поинтересовалась Владимира.

– Будет, – мрачно ответила ей Виктория, доливая в кружку кипятку. – В третьей.

– Сосед, стало быть? – Толичка от Калерии Ивановны держался подальше, а к холодильным шкафам, которых на кухне обнаружилось целых три, поближе. И взгляд его блуждающий то и дело на оных шкафах останавливался.

Тогда Толичка вздыхал.

И шевелил бровями.

Он бросал на эти самые шкафы взгляды, исполненные незамутненной страсти. Но те оставались равнодушны.

– Куда полез?! – рявкнула Калерия Ивановна, когда нервы Толички все ж не выдержали.

Откуда-то из коридора доносилось пение. Следовало признать, что голосом гражданка Водянская обладала мощным, мягким и по-своему завораживающим. Однако всецело заворожиться не позволяло нервное позвякивание черпака о край кастрюли.

– Да я так… – Толичка потупился и руки убрал за спину. – Я ж… за своим!

Мысль эта, забредшая в похмельную его голову – а перегаром от Толички пахло крепко – показалась ему на диво разумной. Он даже взбодрился и грудь выпятил.

– А есть там твое? – вкрадчиво поинтересовалась Калерия Ивановна.

– Толичка у нас хулиганит, – поджавши губки, пояснила Владимира. – Вечно норовит стащить чужой кусок.

Калерия Ивановна вытащила черпак и помахала им над кастрюлей. Темные капли супа – кто завтракает борщом? – сорвались с металла, но плиту не замарали.