– Ты только, бога ради, Василий Иваныч, не подумай, чтобы здесь что-нибудь…

– Ну вот… будто я без понятиев к жизни. Не понимаю я будто, что ты человек вдовый и мужчина в соку.

– Уверяю тебя, что она сродственница, в сватовстве приходится.

– А ты капиталы-то береги… Поприпрятывай… Ведь у тебя племянники есть и племянницы. Да и себе еще понадобятся, коли Бог века продлит. Не век же ведь в лавке будешь торчать, а захочется и на покой.

– Да полно тебе… Какой ты невероятный!

– Нет, я дело говорю. Баба красивая, статная, деликатная… Подластится, да и выманит. Я ведь тебе, как соседу, советую. Двадцать восемь лет мы с тобой на одной линии торгуем, так уж, слава богу… Чего самому недомек, на то другой всегда надоумить может. Давно уж про нее у нас слух в рынке ходит, да все не верил я; и вот теперь своими глазами увидал.

– Неужто все узнали и процеживают меня?! – всплеснул руками Трифон Иваныч.

– А ты думал как? Шила в мешке не утаишь, а на чужой роток не накинешь платок. Одно могу сказать: баба важная, и вкус у тебя отменный. Сейчас видно, что губа не дура. Прощай.

Трифон Иванович стоял, как ошалелый, и почесывал затылок. В простоте своей душевной он полагал, что об Акулине все еще шито и крыто среди его знакомых и соседей.

Дверь из комнат в прихожую отворилась, и показалась голова Акулины.

– Трифон Иваныч, о чем он так долго разговаривал? – спрашивала она.

– А тебе какое дело! – огрызнулся Трифон Иванович. – Везде свой нос суешь, везде лезешь. Вот хоть бы и давеча тоже… при постороннем человеке… Не могла в своей комнате посидеть. Вылезла, расселась, распустила телеса… Вот-де я какая… Глядите на меня… Вся тут на блюде… Славьте во все колокола.

– Странное дело… Я, кажется, с ним учтиво и самым деликатным манером… – обиделась Акулина. – Даже угощала и все эдакое…

– А вот эдакого-то делать и не следовает.

– Трифон Иваныч… Голубчик… Расскажите вы мне, что он обо мне говорил?

– А тебе какое дело? Что ты, в самом деле, во все дела нос суешь!

– Я хотела послушать у дверей, да вы уж оченно тихо разговаривали. Скажите, не говорил он про меня, что я на новомодную даму похожа?

– Ничего не говорил. У нас свой собственный разговор промеж себя был. А только ты вот что… Вот тебе мой сказ: ты в другой раз при посторонних не лезь, а сиди в своей комнате. Ну, я теперь пойду к сестре и поздравлю ее с праздником, а через час вернусь, – закончил Трифон Иванович, надел на себя парадную, праздничную шубу и ушел из дома.

XV. Нимфа принимает визитера

– Погрызть разве орешков от скуки, – сказала сама себе Акулина, оставшись дома одна, и начала щелкать кедровые орехи, как вдруг в прихожей раздался звонок.

В прихожей чей-то мужской голос спрашивал:

– Дяденька Трифон Иваныч дома?

– Были дома, но сейчас только ушли, – отвечала кухарка Анисья, отворившая дверь. – Через час ладили опять вернуться.

– Неприятно. А я мечтал сделать болгарский переворот рюмки мадеры в рот… И никого из ваших приказчиков дома нет?

– Усидят ли они, батюшка, дома! Похватали наскоро праздничного харча, вырядились, да давай бог ноги…

Акулина приотворила дверь и выглянула в прихожую. В прихожей стоял молодой человек в ильковой шинели нараспашку и в глянцевой шляпе-цилиндре. Она улыбнулась приветливой улыбкой и сказала:

– Трифон Иваныч ушедши свою сестрицу с праздником поздравить, а вы милости просим и без него, потому я дома.

– Мерси, мадам… – поклонился молодой человек и спросил: – Только позвольте прежде опрос сделать: не вы ли та самая Акулина Степановна, о которой слухом земля полнится?

– Мы самые и есть. Прошу покорнейше выпить и закусить.

– Тре жоли и даже, можно сказать, авек плезир… Бери, старушенция, одежу и вешай! – сбросил молодой человек с себя шубу на руки Анисьи и ринулся из прихожей в комнату.

Он был во фраке, в белом галстуке, с бриллиантовыми запонками в груди сорочки, с маленькими закрученными усиками и уже заметно навеселе.

– Прежде всего, мадам, позвольте отрекомендоваться, – расшаркался он перед Акулиной, – Николай Семенов сын Куролесов… Племянник Трифона Иваныча. Я сын той самой сестрицы, к которой Трифон Иванович отправился. Прошу любить и жаловать. Сукном торгуем.

Акулина совсем сомлела от такого приема и, указывая на закуску, могла только выговорить:

– Выпить и закусить пожалуйте.

– Выпить мы выпьем, своего не упустим, это само собой, – отвечал молодой человек, – но прежде всего позвольте насладиться лицезрением прекрасной дамы. Вы дама или девица?

– Замужняя.

– Еще того лучше. Вот насчет этого происшествия у нас в рынке разные разговоры: одни говорят, что вы мадам, а другие – что мамзель… Знаете что, мадам? Дяденька Трифон Иваныч хоть и старого сорта человек, но у него вкус отменный… Это я по вашей физиономии личности сужу. Умеет выбирать дамский пол.

– Выпейте и закусите, пожалуйста, – говорила совсем смущенная Акулина.

– Нет, уж прежде позвольте на вас со всех сторон налюбоваться, – говорил племянник Трифона Ивановича и, приложив кулаки к глазам, обходил Акулину со всех сторон.

– Полноте… Что вы! Ведь это вы в насмешку… – жеманилась Акулина.

– Помилуйте, какая тут насмешка, коли я очарован. Ну, дяденька! Исполать тебе! Умеешь экономок выбирать. Или пардон… Может быть, я не так… Вы в воспитальницах?.. – задал он вопрос.

– Не понимаю даже, что вы и говорите… – отвечала Акулина, смущенно опуская глаза.

– То есть на каком вы положении у дяденьки существуете: в экономках или в воспитальницах?

– Я ни на каком положении, а так как он вдовый человек и без хозяйки, то и взяли меня в ключницы, чтобы по хозяйству… Только они меня предпочитают и приказали, чтоб и приказчики, и знакомые ихние также меня предпочитали и Акулиной Степановной звали. Да вы выпейте и закусите. Что ж вы, в самом деле?..

Племянник поклонился.

– Вот теперь, когда я насладился лицезрением вашей распрекрасной красоты, я готов и выпить, и закусить, но только с тем, чтобы и дама сердца моего дяденьки выпила со мной вместе, – отвечал он.

– Да уж дамам-то как будто и много… Ведь уж былое дело сегодня.

– И у меня былое, стало быть, два сапога пара… Прошу нацедить сосуды из ваших белых ручек.

Акулина налила, и они выпили. Племянник Трифона Ивановича, подбавив хмелю, приходил еще в больший восторг от Акулины и восклицал:

– Ай да дяденька! Утер нос даже и племяннику! Ну, Акулина Степановна, признаюсь, распрекрасная вы мадам… Первый сорт!

Акулина возносилась чуть не в облака. У ней даже дыхание сперло от похвал, и она только и твердила:

– Выпейте и закусите, пожалуйста.

– С вами ежели, то готов пить до могилы.

– Нет, уж мне-то много… Я дама… Дамы много не пьют. А вы одни выпейте.

– Разве за ваше здоровье только? Ну хорошо, извольте… За здоровье распрекрасного предмета – Акулины Степановны! – вскричал Куролесов, подняв рюмку.

– Да что вы уж так-то очень… Ведь и сглазить можно, – потупилась Акулина.

Племянник Трифона Ивановича выпил и сказал:

– Знаете, Акулина Степановна, ведь вы по своей красоте даже французинкам можете нос утереть.

– Ну уж… Что уж… Куда мне! Я и в дамы-то недавно вышла.

– Хоть и недавно, а в самую центру попали. Ай да дяденька! Вот они, старики-то! Ловко умеют откапывать. Скажите, Акулина Степановна, где он вас откопал?

– Да я уж с год у них жила, а только они меня не замечали.

– Ах, старый человек! Да разве можно такой пронзительный кусок не заметить! Вы изволили у них в услужении жить?

– Да, в услужении… А потом они меня в ключницы взяли, и вот теперь я около них.

– Стало быть, ключницей ему приходитесь?

– Да, ключницей.

– Дяде ключницей… Ну а мне-то вы кто же приходитесь? Ежели дяде ключницей, то племяннику тетенькой…

не родной, а все-таки тетенькой. Выпьемте, тетенька, Акулина Степановна!

– Нет, уж увольте… Нельзя мне хмельного потреблять. Я боюсь Трифона Иваныча… Они ладили скоро вернуться.

– С племянником-то выпить нельзя? С племянником-то можно.

– Нет, уж и с племянником увольте… Боюсь я их… Они заругаются. Вот кабы с ними, кабы они сами пожелали, то дело другое, потому я им потрафляю.

– Ну, не волензи, так как хотите! Тогда я один. Здоровье дяденьки Трифона Иваныча, так как они успели найти такую распрекрасную красоту!

Куролесов выпил и еще более охмелел. Акулина уж тяготилась им, но он не уходил.

– Странное дело, отчего я раньше не мог вас заметить! – говорил он пьяным голосом, покачиваясь на стуле. – Я ведь ходил сюда к нему. Хоть редко, но ходил. Странно. А у меня глаз зорок… Ох как зорок!

– В ненастоящем теле жила, оттого и не заметили, – отвечала Акулина. – А вот теперь, когда я в белом теле…

В это время в прихожей раздался звонок.

– Это, должно быть, они… Трифон Иваныч… – проговорила Акулина, несколько смутившись.

В дверях в столовую действительно показался Трифон Иванович.

XVI. Опять сатир в тисках

– Дяденьке Трифону Иванычу особенное! – воскликнул Николай Куролесов, завидя входящего в столовую Трифон Ивановича, и вскочил из-за стола с такою стремительностью, что даже уронил на пол рюмку. – Поздравляю вас с праздником, Рождеством Христовым и желаю вам всего хорошего! – приблизился он к дяде. – Позвольте обнять вас и запечатлеть горячий поцелуй. Что вы, дяденька, щеку-то мне подставляете в сей день священный! Небось, кабы Акулина Степановна подошла, так губы бы подставили.

Трифон Иванович был совсем в замешательстве и первое время не двигался даже с места, а только спросил племянника:

– Ты чего же это тут? Ты что делаешь?

– Как что? Я с визитом… Родной племянник явился в священный день поздравить своего дядю с праздником, а вы спрашиваете, что я здесь делаю! Вот дядинские-то чувства! Нет, дяденька, я не в вас. Я вот сейчас с Акулиной Степановной проводил время в приятных разговорах и пил за ваше здоровье.

– Нечего тут и Акулине Степановне было делать. Ейное место в своей комнате. А твое дело прийти, не застать дома и уйти – вот твоя амбразура.

– Вот так раз! Вот так мерси с бонжуром! – воскликнул Куролесов. – Я со скоропалительностью всех чувств к дяде, а мне, изволите ли видеть, такой ультиматум! Акулина Степановна, слышите?

Куролесов обернулся к Акулине. Та встала из-за стола и уходила из столовой.

– Акулина Степановна! Куда же вы? Позвольте… Дяденьку нечего слушать… Это они сгоряча, – остановил Акулину Куролесов.

– Какое сгоряча! Я уж вижу их… Ведь они обидчики.

– Иди, иди с богом. Нечего тебе тут… – кивал ей Трифон Иванович.

Акулина слезливо заморгала глазами и вышла из комнаты.

– Дяденька Трифон Иваныч, позвольте… За что же вы вампира-то с женским полом разыгрываете! Эдакая, можно сказать, чудесная дама, эдакая краля, такой розан в соку, и вдруг…

– Довольно, довольно. Не доросла еще она до дамы-то.

– Помилуйте! Даже французинкам может нос утереть.

– Брось, тебе говорят! Достаточно!

– Как «брось»! Я полчаса сидел и на их красоту со всех сторон любовался. Ну, дяденька, а уж и мастер же вы выбирать женский пол! Скажите на милость, какую красоту писаную на старости лет откопали! Впрочем, ведь солидарные-то люди опытнее нас, они знают, где раки-то зимуют.

Трифон Иванович тяжело вздохнул и опустился на стул.

– Будет тебе, уймись, – говорил он, избегая смотреть племяннику в глаза, но тот не отставал от него.

– Давно ходит по рынку молва, что при вас находится в ключницах очень невредный кусок, – продолжал он, – но о такой писаной красоте я и не воображал. Верите ли, ведь я от этого происшествия даже в исступление ума вошел. Как честный человек, в умоисступление ума. Дяденька, можно мне выпить с вами за здоровье красоты Акулины Степановны?