В привычках своих была столь изнежена, что брезговала даже омовениями в обычной воде, принуждая служанок собирать ей небесную росу для купания. Не снисходила и до того, чтобы пальцами касаться еды, но приказывала евнухам нарезать ее на мелкие кусочки, которые затем поддевала неким золотым орудием с двумя зубцами и подносила ко рту. Покои же ее так пропахли благовониями и всевозможными духами, что мне и говорить об этом тошно, да и читатели мои не поверят, коли скажу. Но Господь всемогущий возненавидел эту женщину за тщеславие и обрушил на нее Свою кару. Простер Он над нею меч правосудия Своего, да так, что все ее тело прогнило еще при жизни, и все ее члены иссохли, а спальные покои ее наполнились таким нестерпимым зловонием, что ни служанки, ни даже рабыни не могли его выносить, кроме одной лишь прислужницы, которая, спасаясь при помощи ароматических смесей, оставалась при своей госпоже и по совести выполняла ее приказания. Но даже и та могла приблизиться к госпоже лишь поспешно и тотчас же отступить. Так, медленно угаснув в мучениях, она, к вящему облегчению и радости своих друзей, наконец испустила дух^[52].

Джованни пережил жену всего на шестнадцать дней. Их похоронили в монастыре Сан-Заккариа, в одной могиле. Пьетро Орсеоло был безутешен: его мечты о будущем потерпели крах. Ему не исполнилось еще и пятидесяти, но он, похоже, утратил всякую радость жизни. Возможно, этому сопутствовал и религиозный кризис, как у его отца. Но, в отличие от старого Пьетро, он не ушел в монастырь. Назначив соправителем третьего сына, Оттона, и составив завещание, по которому основная часть его имущества отходила церкви и беднякам, дож затворился в дальнем крыле дворца и перестал общаться даже с женой. Не прошло и двух лет, как он скончался в 1008 г.

Юному Оттону к тому времени исполнилось всего шестнадцать. Учитывая это, странно, что венецианцы не стали возражать, когда он разделил власть со своим отцом. Еще более странно, что ему позволили наследовать должность без единого возражения: Оттон стал самым молодым дожем за всю историю Венеции. Но в Средние века люди взрослели раньше, чем теперь, – случалось, шестнадцатилетние полководцы вставали во главе армий, а Оттон Орсеоло, по-видимому, был зрелым не по годам. «Он был католик верой, славный доблестью, сильный правдой, замечательный благочестием, красивой наружности и большого богатства; он был настолько полон всяческих добродетелей, что все по праву считали его достойнейшим преемником превосходного отца и святого деда»^[53].

«Крепкий в католической вере, незыблемый в чистоте, сильный во справедливости, выдающийся в делах религии, благочинный в образе жизни, обильный имуществом и богатством и столь преисполненный добродетелями всякого рода, что все сочли его наидостойнейшим преемником отца и деда», – так отозвался о нем Андреа Дандоло спустя триста лет. Такой промежуток во времени – не слишком надежная гарантия исторической точности, но, по крайней мере, залог относительной непредвзятости^[54]. Оттон Орсеоло действительно унаследовал многие черты своего отца, и среди них – властолюбие и вкус к роскоши. Новый дож был знаком с императорскими дворами Запада и Востока: при одном из этих дворов он прошел конфирмацию, а при другом – получил несколько высоких титулов. Венгерская принцесса, младшая сестра короля Венгрии Иштвана I (позднее причисленного к лику святых), на которой Оттон женился вскоре после смерти Пьетро, добавляла блеска его статусу. Подобно отцу, сын вскоре создал себе репутацию великолепного и блистательного правителя – по крайней мере, в той степени, в какой это допускали традиционно строгие нравы его подданных.

Но такому честолюбивому юноше, как Оттон, только внешних атрибутов власти было недостаточно. В 1017 г. наконец умер Витале Кандиано, старый патриарх Градо, занимавший эту должность с незапамятных времен – определенно больше полувека, – и Оттон назначил на его место своего старшего брата, Орсо. До того Орсо был епископом Торчелло^[55], и дож передал эту епархию другому своему брату, Витале. Зря он это сделал! Новому патриарху едва исполнилось тридцать, а новый епископ был на десять лет его моложе. Как и следовало ожидать, среди благородных семейств Венеции с новой силой вспыхнула зависть к роду Орсеоло, и многие забеспокоились, не намерен ли дож все-таки перейти к наследственному правлению в той или иной форме. Недовольство было не настолько серьезным, чтобы спровоцировать бунт, и еще несколько лет дела шли достаточно гладко, но в 1019 г., когда патриархом Аквилеи был назначен знатный баварец Поппон из Треффен и на горизонте впервые сгустились тучи нешуточной угрозы, Оттон обнаружил, что не может больше рассчитывать на поддержку и добрую волю своих подданных.

Поппон был идеальным образцом типажа, чрезвычайно характерного для Средневековья^[56], – честолюбивым, воинственным и до мозга костей светским служителем церкви. Едва вступив в должность, он объявил Градо исторической частью своего патриархата, назвав законного тамошнего патриарха Орсо самозванцем и узурпатором. Папа не поддержал его притязаний, но среди противников Орсеоло в самой Венеции Поппон нашел горячую поддержку, и в 1022 г. дожу и его брату пришлось бежать из города и укрыться в Истрии. Впрочем, Поппон зашел слишком далеко. Не дождавшись одобрения папы, он захватил Градо и принялся методично разорять церкви и монастыри, пересылая награбленное добро в Аквилею. Жители Градо и венецианцы не потерпели такой наглости: симпатии их тут же обратились в сторону братьев Орсеоло. Те поспешили обратно, выдворили Поппона и его приспешников – на удивление легко и быстро – и вернулись к своим обязанностям: Орсо – в Градо, Оттон – во Дворце дожей.

В 1024 г. синод, созванный в Риме папой Иоанном XIX, официально отверг притязания Поппона и подтвердил статус Градо как независимого патриархата. Казалось, семейство Орсеоло преодолело черную полосу и вновь надежно утвердилось у кормила власти. Так бы все и вышло, если бы дож хоть немного прислушивался к общественному мнению. Но притязания Оттона, как всегда, превосходили его возможности, и разразившийся два года спустя скандал по поводу очередных церковных назначений поставил точку в его карьере. На сей раз враги дожа действовали быстро и решительно, так что спастись бегством он не успел. Оттона схватили, сбрили ему бороду и отправили доживать свои дни в Константинополь.

Преемник Оттона, Пьетро Барболано (более известный как Чентранико – таковы уж причуды номенклатуры, типичные для раннего периода венецианской истории!), на момент своего вступления в должность мог похвастаться одним-единственным достижением: лет за тридцать до того он похитил из Константинополя мощи святого Саввы и перевез их в церковь Сан-Антонино^[57]. На протяжении четырех лет Пьетро старался восстановить в городе единство и мир, но все усилия оказались напрасны. Зато политика Орсеоло, направленная на установление связей с императорскими династиями, начала приносить плоды. Византийский император принял Оттона (деверя своей племянницы) с почетом и в приступе гнева лишил Венецию торговых привилегий, которые еще в конце прошлого века даровал отцу Оттона Пьетро Орсеоло. Новый император Запада последовал его примеру, а венгерский король Иштван решил отомстить за дочь и зятя, отправленных в изгнание: он напал на Далмацию и захватил ряд прибрежных городов^[58]. Венецию по-прежнему разрывала на части борьба между фракциями, среди которых снова набрали силу сторонники Орсеоло: проблемы с новым правительством множились, и горожанами завладела ностальгия по былому благополучию. Кризис настал в 1032 г., когда Чентранико, в свою очередь, был вынужден отречься, а Витале Орсеоло, епископ Торчелло, поспешил в Константинополь – пригласить брата вернуться на престол. Между тем обязанности дожа временно принял на себя третий брат – Орсо, патриарх Градо, которому, как и Витале, удалось оседлать волну перемен.

Казалось, все вот-вот вернется на круги своя, но епископ Витале застал своего брата уже тяжелобольным. Оттон умер, не доехав до Венеции. Патриарх, все эти месяцы совмещавший светскую и религиозную власть в одном лице, отказался от дожеских обязанностей, как только получил известие о смерти брата. Предпринятая их дальним родственником, неким Доменико Орсеоло, попытка захватить власть была с легкостью подавлена. Один современный историк^[59] охарактеризовал его как жалкую пародию на братьев Орсеоло: Доменико продержался во дворце лишь сутки, после чего бежал в Равенну.

Золотые дни Орсеоло миновали – и, как показала история, навсегда.

6
Нормандская угроза
(1032–1095)

Смел был народ сей и в битвах морских искусен. По просьбе императора отправились они в Венецию, землю, равно обильную богатствами и людьми, омываемую водами того залива Адриатики, что лежит под северными звездами. Стены того народа со всех сторон окружает море: иначе как на лодке жители не могут добраться из дома в дом. Так они и живут постоянно на воде, и нет народа доблестнее их ни в морских сраженьях, ни в искусстве судовождения.

Вильгельм Апулийский, нормандский хронист XI в.

Позорная попытка Доменико Орсеоло захватить власть в Венеции обернулась катастрофой не только для него самого, но и для всей семьи. Даже те венецианцы, которые до сих пор поддерживали дожа Оттона, были потрясены бессовестной претензией на то, что верховная власть в городе по определению должна принадлежать клану Орсеоло, и выразили свое негодование самым ясным и доступным способом – избрали дожем Доменико Флабанико, богатого торговца шелком, шестью годами ранее возглавившего мятеж против Оттона. Антидинастические взгляды Флабанико в сочетании с утвердившейся после него схемой передачи власти породили популярную среди историков теорию, согласно которой новый дож, по существу, провел конституционную реформу, запретив дальнейшую практику назначения соправителей (а фактически – наследников) и обеспечив переход от периода тирании к эпохе свободы и демократии. Один автор^[60] идет еще дальше и заявляет, будто бы Флабанико издал особый указ, по которому все семейство Орсеоло было поражено в правах и навечно отстранено от всех государственных и общественных должностей, – и это несмотря на то, что оба церковных иерарха из этой семьи, Орсо и Витале, благополучно оставались во главе патриархата Градо и епархии Торчелло до самой смерти. В действительности произошла не столько реформа законодательства, сколько перемена умонастроений. Все необходимые законы, регулировавшие выборы дожа и наделявшие достаточной властью народное собрание, уже имелись. До сих пор недоставало только государственной воли, чтобы воплотить их в жизнь. Доменико Флабанико проявил такую волю и в некотором роде стал ее живым воплощением. И ему удалось повести народ за собой. Спору нет, в последующие семь с половиной столетий, вплоть до конца республики, имена представителей одних и тех же знатных семейств периодически появляются в списке дожей снова и снова; и было бы странно, если бы они не появлялись, учитывая, что большую часть этого времени в Венеции открыто действовал олигархический режим. Но за все это время мы находим лишь два таких случая, когда одна и та же фамилия повторяется два раза подряд, причем в обоих случаях власть переходила от брата к брату, а не от отца к сыну, и ни в одном из них законность избрания не вызывает ни малейших сомнений. Практика назначения соправителей больше не возродилась – более того, никто даже не пытался ее возродить.