Но его постигло разочарование. На предложение о совместной кампании в Северной Италии, которое привезли императорские послы, прибывшие на Риальто вскоре после возвращения дожа из Далмации, Орсеоло ответил вежливым, но твердым отказом. Лучше, чем кто бы то ни было из его предшественников, он понимал, до какой степени благополучие Венеции зависит от моря. Никакие завоевания на материке не прибавили бы ничего к ее величию. Однако другое предложение, которое император передал через Иоанна Диакона примерно в то же время, наверняка заинтересовало дожа куда больше. Оттон III выражал желание тайно посетить Венецию и встретиться с Орсеоло, «дабы выслушать его мудрый совет и ради любви, которую он к нему питает».

Требование секретности трудно объяснить чем-либо иным, кроме страха перед покушением. Другие историки утверждали, что тайный характер визита связан с конфиденциальным содержанием тех вопросов, которые император желал обсудить, но публичное объявление о визите не помешало бы провести частную беседу любого рода, и к тому же через день-другой после отъезда Оттона III император и дож все равно собирались обнародовать сам факт состоявшейся встречи, если не ее подробности. Спору нет, в те времена, до эпохи Крестовых походов, императоры редко выезжали за пределы своих владений; но в данном случае поездка не была сопряжена ни с каким особенным риском. Так или иначе, Оттон III непоколебимо стоял на своем, и приготовления (в которых Иоанн Диакон участвовал как тайный посланник дожа, курсируя между двумя правителями и проведя в разъездах бóльшую часть года) затянулись и обросли многочисленными затруднениями, которых можно было бы избежать, объявив о встрече открыто. А потом все стало еще сложнее, потому что в феврале 1001 г. римляне подняли восстание против императора и выгнали его из города.

Судя по всему, Оттона III это не слишком огорчило. Он отпраздновал Пасху в Равенне, где Иоанн Диакон обсудил с ним последние детали предстоящей поездки. После этого император сообщил двору, что отправляется на несколько дней на остров Помпоза^[48] близ устья реки По – для поправки здоровья. В тамошнем аббатстве приготовились его принять, и император действительно прибыл, но всего через несколько часов тайно покинул обитель и направился на берег моря, где Иоанн уже дожидался его с лодкой. В сопровождении лишь нескольких доверенных спутников Оттон отбыл в Венецию. Некстати поднялся сильный шторм, но, проведя целые сутки в бурном море, император наконец высадился на островке Сан-Серволо^[49]. Там его и встретил дож Пьетро, а о последующих событиях нам поведал их очевидец – все тот же Иоанн Диакон. Ночь, сообщает он, была такая темная, что они едва друг друга разглядели. Разговор начал дож – пребывавший, похоже, не в самом радужном настроении. «Если желаете увидеть монастырь, – обратился он к смутной тени, маячившей перед ним в темноте, – то лучше поторопиться, чтобы еще до рассвета надежно укрыться за стенами моего дворца». Надо полагать, Оттон III и его друзья к тому времени совсем выбились из сил, но Пьетро был неумолим. Император сам настаивал на секретности; император втянул его в эту неудобную ситуацию, заставив действовать исподтишка; император вынудил его тащиться на этот забытый богом остров в холодную, штормовую ночь. Император заварил всю эту кашу – так пусть теперь сам и расхлебывает!

Ни в хронике Иоанна, ни в других источниках нет никаких указаний на то, что Оттон III так уж стремился увидеть монастырь Сан-Заккариа. Неясно даже, почему он так настойчиво требовал встречи с дожем. Но так или иначе, он повиновался. Орсеоло с ним не поехал, а направился во дворец, якобы для подготовки к приему императора, а на деле (как мы от всей души надеемся) – чтобы хоть немного отоспаться.

Та же атмосфера скрытности сохранялась на протяжении всего императорского визита. На следующее утро, после службы в полудостроенном соборе Святого Марка, дож оказал публичный прием спутникам Оттона III. Те вручили верительные грамоты как представители своего господина (который, по их словам, остался в Помпозе для поправки здоровья), а Пьетро Орсеоло приветствовал их от имени республики и приказал разместить со всеми удобствами, после чего тайно направился в дальнюю восточную башню дворца, где еще раньше расположил Оттона, при котором осталась лишь пара слуг. Трапезничать дожу приходилось на людях: по словам Иоанна, «провести с императором весь день он не мог, опасаясь возбудить подозрения у своих подданных». Даже если была лишь отговорка, она звучит правдоподобно, – а Оттон, переодевшись в простую одежду, смог между тем посетить другие церкви и памятники, к которым выказывал такой интерес.

Какие-то переговоры с дожем он, несомненно, провел, хотя их содержание так и осталось тайной. Правители обменялись дарами; дож преподнес императору трон из слоновой кости со скамеечкой для ног, а Оттон III освободил венецианцев от обязанности ежегодно присылать ему новую мантию (эта форма подати вкупе с ежегодной выплатой в размере 50 фунтов серебром действовала еще со времен его деда, Оттона I Великого) и скрепил дружбу с дожем, второй раз выступив крестным отцом его ребенка – на сей раз новорожденной дочери, которую император лично поднес к купели. Затем – по-видимому, не позднее чем через два дня после прибытия – он покинул Венецию так же скрытно, в сопровождении лишь Иоанна Диакона и двоих личных слуг. Остальные его спутники уехали открыто на следующий день.

Несмотря на все меры предосторожности, по возвращении в Равенну Оттон III тотчас объявил, где на самом деле был все это время. Примерно в то же время – очевидно, по предварительной договоренности с императором, – такое же публичное заявление в Венеции сделал дож, и, если верить Иоанну, народ принял это известие с восторгом. Почему – опять же не совсем ясно: венецианцы обожали пышные церемонии, а тайна, окутывавшая визит императора, лишила их возможности увидеть поистине великолепное торжество. Но надо полагать, что заявление Орсеоло подняло престиж республики (не говоря уже о личном престиже самого дожа) в глазах подданных: ведь император впервые в жизни выехал за пределы своих владений – и все ради того, чтобы увидеть Венецию, поклониться ее святыням, полюбоваться ее красотами и испить из источника ее опыта и политической мудрости. Вероятно, гордость за родной город перевесила разочарование.

Так или иначе, Венеция извлекла из этого визита не в пример больше пользы, чем Оттон III. Он решил восстановить свои права в Риме и, вернувшись под его стены с армией, осадил город. Но прежде, чем из Германии успело подтянуться подкрепление, а из Византии – прибыть невеста, которой он дожидался так давно, императора сразила внезапная болезнь (вероятно, оспа), и 24 января 1002 г., на двадцать третьем году жизни, он скончался в замке Патерно, неподалеку от города Чивита-Кастеллана. Удивительно (и весьма удачно в сложившихся обстоятельствах), что он выразил желание быть погребенным не в Риме со своим отцом^[50], а в Ахене, который когда-то был столицей империи Карла Великого. Туда и доставили его тело верные последователи, которым пришлось не без труда пробираться через враждебные территории; и там, на хорах собора, останки Оттона III покоятся по сей день.

Смерть Оттона III не изменила намерения Пьетро Орсеоло поддерживать крепкую дружбу с Западной империей. Месяц спустя, когда лангобарды подняли восстание и провозгласили королем Ардоина, маркграфа Иврейского, Пьетро без колебаний поддержал законного императора – Генриха II Баварского, прозванного Святым, троюродного брата Оттона. В благодарность Генрих еще до конца года выпустил новую хартию, в которой назвал Пьетро «дожем Венеции и Далмации» и подтвердил все привилегии, закрепленные за республикой. Вдобавок у Пьетро имелись еще дети, при помощи которых можно было укрепить связи с новым императором. В 1004 г. Генрих II Баварский впервые посетил Италию, и дож прислал к нему в Верону младшего из своих сыновей. Состоялась церемония конфирмации, на которой император выступил посаженым отцом и нарек мальчика христианским именем. Теперь за будущее отношений между Венецией и Западной империей можно было не беспокоиться.

Казалось бы, для столь значимой церемонии дожу следовало избрать старшего сына, а не младшего, но он хранил Джованни Орсеоло для Византии. Пьетро не считал возможным допустить, чтобы дружба с Оттоном или Генрихом повлияла на его отношения с Василием II Болгаробойцей. Далматинский поход, пусть и не оговоренный с Константинополем заранее, помог дожу снискать благосклонность восточного императора, права которого он тщательно оберегал и поддерживал. Василий II был только счастлив, что Венеция взяла на себя ответственность за регион, в котором сама Византия не могла навести порядок. Кроме того, за это время авторитет дожа в Византии возрос благодаря еще одной экспедиции, не такой масштабной, но более доблестной и увенчавшейся освобождением города Бари. Как столица Капитанаты – византийской провинции в Южной Италии, претендовавшей на сюзеренитет над всеми землями южнее черты, проходившей от Террачины на западе до Термоли на побережье Адриатического моря, – Бари был крупнейшей и важнейшей греческой общиной на всем полуострове. Однако в апреле 1002 г. на нее напали сарацины. Осада продолжалась все лето. Наконец 6 сентября венецианский флот под личным командованием Орсеоло прорвал блокаду, доставил голодающим горожанам продовольствие и после трехдневного морского сражения обратил захватчиков в бегство.

Благодарность Византии была тем более велика, что Венеция пришла на помощь Бари по собственной инициативе – хотя республике, очевидно, и самой было выгодно сдерживать экспансию сарацин в Италии. Орсеоло наверняка увидел, что настал удачный момент, чтобы закрепить свое преимущество. Сперва назначив девятнадцатилетнего Джованни своим соправителем, он отправил его вместе с младшим братом Оттоном с официальным визитом в Константинополь, где было достигнуто соглашение о брачном союзе между Джованни и цесаревной Марией Аргирой, племянницей братьев-императоров^[51]. Церемонию провел патриарх в императорской часовне в присутствии Василия и Константина; новобрачных короновали по восточному обычаю, одновременно вручив им мощи святой Варвары. Далее последовали пышные торжества, после которых молодожены удалились в предоставленный им дворец. К возвращению в Венецию молодая догаресса была уже на довольно позднем сроке беременности.

Пьетро Орсеоло II достиг вершины своей карьеры. Благодаря умелым политическим решениям он возвел Венецию на новые высоты процветания и престижа. Благодаря своей воинской доблести – на многие годы вперед защитил республику от двух главных опасностей: славян, угрожавших ей с востока, и сарацин – с юга. Дож утвердил влияние Венеции на всем далматинском побережье. Немалых успехов Пьетро добился и в области личных связей, соединив свою семью узами брака и кумовства с обеими империями и разделив с сыном дожескую власть (чего не случалось уже шестьдесят лет кряду). Но с ростом могущества росла и склонность Пьетро окружать себя все новыми и новыми атрибутами величия. Поэтому неудивительно, что многие венецианцы стали задумываться, не вскружила ли слава их правителю голову и не лелеет ли он, подобно некоторым предшественникам, тайный план преобразовать республику в наследственную монархию.

Но тут, как гром среди ясного неба, грянула беда. Осенью 1005 г. в южной части неба появилась комета, остававшаяся видимой целых три месяца подряд. Все понимали, что это дурное знамение, и действительно, уже в начале следующего года на Венецию обрушился голод, спастись от которого не помогли даже новообретенные житницы Далмации, пострадавшей не меньше, чем земли материковой Италии. Вслед за голодом пришла чума, унесшая – наряду со многими сотнями простых горожан – и молодого Джованни, и его жену-гречанку, и их малолетнего ребенка. Святой Петр Дамиани, едва скрывая злорадство, объясняет смерть догарессы божественным возмездием за ее пристрастие к восточной роскоши: