Настенька (страница 13)
Сёстры Макара, Степанида и Устинья, держались особняком, общались сдержанно и осуждающе поглядывали на других девушек, открыто хохочущих какой-то шутке Матрёны. Они мне совсем не понравились, возможно, из-за их надменного взгляда в мой адрес и нарочитой холодности в общении с Матрёной. Ну что ж, это их семейные разборки.
А вот три сестры Матрёны, Дарья, Варвара и Елизавета, мне приглянулись сразу. Их живой нрав и весёлые шутки пришлись мне по сердцу.
Были здесь ещё несколько подруг Матрёны, имена которых я не запомнила, хотя очень старалась это сделать. Трое из них были замужем, о чём свидетельствовали тонкие медные колечки на их безымянных пальцах, а также глухие платки с киками (такой головной убор) на головах, из-под которых не выбивалось ни единого волоса. Помнится, что ещё в детстве моя бабушка рассказывала, что на Руси замужние женщины обязательно ходили с покровом на голове, волосы аккуратно убирались под головные уборы или просто платки, тем самым отмечая статус замужней женщины. Не было ничего страшнее оказаться без убора, ведь считалось, что выставленные напоказ волосы замужней женщины способны накликать беду или горе не только на неё саму, но и на всех окружающих. Даже в заговорах просили: «Избави меня от колдуна, девки гладковолосой, да бабы простоволосой». Отсюда видимо и пошло выражение «опростоволоситься», то есть опозориться. А вот уж юные незамужние девушки вовсю щеголяли с непокрытой головой, хвастая своими длинными густыми волосами, туго заплетёнными в косу. Не возбранялось украсить волосы лентами и цветами, но главным украшением оставались, конечно, сами волосы, их здоровый блеск и густота. Именно по этим критериям будущие свекрови оценивали здоровье своих невесток.
И вот сейчас, рассматривая около дюжины представительниц прекрасного пола, я безошибочно смогла определить их семейное положение и статус. Молодые девушки держались своей весёлой стайкой, о чём-то весело шептались и пересмеивались. Среди них мне показалось знакомым одно лицо со светлой длинной косой, украшенной тёмной лентой. Я начала напрягать память, пытаясь вспомнить, где же я могла её уже видеть.
– Любаша, останешься с нами погадать? – обратилась одна из сестёр Матрёны к светловолосой девушке, и я тут же вспомнила разъярённую девицу, ударившую меня дверью кузни.
– Даже не знаю, – капризно сморщила она носик, попутно бросая на меня презрительный взгляд.
Вечер набирал обороты, блины были съедены, медовуха и отвары выпиты, и замужние гостьи засобирались домой.
– А теперь давайте гадать! – воскликнула Варя, когда за сёстрами Макара закрылась дверь.
Остальные девушки поддержали затею весёлыми возгласами и принялись убирать со стола всю снедь и посуду. Кто-то поставил на центр стола большую деревянную лохань, а кто-то достал настоящие восковые свечи. Ого! Вот свечей я в этом мире пока ещё не видела. Для освещения изб в основном пользовались лучинами. Не каждая изба могла похвастаться даже лампадками возле образов, не говоря уже о масляных лампах. В нашем селе подобная роскошь имелась только в доме старосты. О как!
Наполняя лохань водой, девушки принялись распевать девичьи песни о прекрасных юношах, о возлюбленных и будущих мужьях, прося судьбу подарить им доброго и ласкового спутника жизни.
– Главное, чтобы любил, – сказала одна из девушек, капая раскаленный воск в воду и пытаясь разглядеть в получившейся восковой кляксе хоть что-то.
– Главное, чтобы не пил, – сказала вторая девушка, последовав примеру первой, опрокинув свечу над водой.
– Главное, чтобы не бил, – сказала третья, боязливо передёрнув плечами и, выудив пальцем из воды светлый комочек воска, принялась вертеть его в руках.
Я с каким-то сумасшедшим весельем смотрела на всё происходящее.
– Что они делают? – шепотом спросила я у Матрёны, которая проверяла на печи своих спящих детишек.
– Как что? Гадают на суженого конечно, – как само собой разумеющееся ответила мне подруга, – Давай, и ты попробуй, – подтолкнула меня женщина к склонённым над столом девушкам.
– На, Настенька, твой черёд, – проговорила Дарья, вручая мне зажженную свечу.
– Я не знаю, что делать, – растеряно проговорила я, склоняясь над лоханью с водой.
– Надо просто пожелать увидеть своего суженого, – проговорила девушка, направляя мою руку, чтобы я вылила оплавившийся воск в воду.
Пламя свечи подёрнулось и зашипело, воск оплавился чёрным нагаром и упал странной трёхлапой каракулей в воду.
– Эх, воск потемнел, примета плохая, – испуганно прошептал кто-то.
А я же не могла оторвать от этой замысловатой потемневшей кляксы своего взгляда.
– Кого ты загадала, Настенька? – испуганно спросила меня Варвара.
– Возлюбленного, – коротко ответила я и вновь вгляделась в чёрный застывший воск.
– И что видишь? – настороженно спросила меня Варя, – Что-нибудь мерещится? Какой он?
Я нагнулась ниже и прищурилась. И вдруг перед глазами всё поплыло, а перед моим взором совершенно неожиданно показались тёплые светло-карие глаза в обрамлении тёмных густых бровей. Затем внезапно картинка смазалась, и вдруг на меня смотрели уже глаза цвета стали, глубокого насыщенного серого цвета. Но и они вдруг исчезли, а на смену им появились ярко-голубые.
На последнем видении я испуганно отшатнулась от стола, часто заморгав и развеивая стоявшую перед глазами картинку.
– Бред какой-то, глупости всё это, – раздражённо произнесла я, а потом нарочито весёлым голосом спросила у девушек, – Неужели вы во всё это верите?
– Конечно, – мечтательно улыбнулась Дарья, а все остальные робко закивали в знак согласия.
Я ещё раз встряхнула головой, окончательно избавившись от нахлынувшего на меня наваждения, и с легкой улыбкой произнесла:
– Ерунда всё это, сказки.
А потом, поддавшись какому-то наитию, вспомнив знаменитый стих Жуковского, я заговорила нараспев:
Раз в крещенский вечерок
Девушки гадали:
За ворота башмачок,
Сняв с ноги, бросали;
Снег пололи; под окном
Слушали; кормили
Счетным курицу зерном;
Ярый воск топили;
В чашу с чистою водой
Клали перстень золотой,
Серьги изумрудны;
Расстилали белый плат
И над чашей пели в лад
Песенки подблюдны…
Вот в светлице стол накрыт
Белой пеленою;
И на том столе стоит
Зеркало с свечою;
Два прибора на столе.
«Загадай, Светлана;
В чистом зеркала стекле
В полночь, без обмана
Ты узнаешь жребий свой:
Стукнет в двери милый твой
Легкою рукою;
Упадет с дверей запор;
Сядет он за свой прибор
Ужинать с тобою».
Вот красавица одна;
К зеркалу садится;
С тайной робостью она
В зеркало глядится;
Темно в зеркале; кругом
Мертвое молчанье;
Свечка трепетным огнем
Чуть лиет сиянье…
Робость в ней волнует грудь,
Страшно ей назад взглянуть,
Страх туманит очи…
С треском пыхнул огонек,
Крикнул жалобно сверчок,
Вестник полуночи…
Я говорила, а девушки все обратились в слух, подавшись вперёд и ловя моё каждое слово. Когда же последние строки стихотворения закончились, они так и продолжали молчать.
Наступила полнейшая тишина, нарушаемая лишь тихим треском лучин, да далёким лаем собак где-то на улице. И вдруг в этом полнейшем безмолвии, с громким скрипом распахнулась дверь. Все девушки испугано обернулись и замерли.
Из тёмного дверного проёма показалась сначала одна человеческая нога, затем другая… Кто-то из девушек неожиданно взвизгнул. К одному испуганному девичьему голосу добавился второй, затем третий. Через каких-то пару секунд ор и визг стоял такой, что я чуть не оглохла.
– Уууу, шалые! – раздался чей-то низкий голос от двери.
И в следующую минуту в избу ввалился подвыпивший Макар, сыпля проклятиями на бестолковых девиц, которые перебудили половину села своими истошными воплями.
Глава 9
Воскресенье ознаменовалось большим праздником – проводами масленицы. И как сказал мой домовой: «Разговению конец, посту великому начало».
С самого утра на улице наблюдалось оживление. Даже мне было видно, как мимо моей избы туда-сюда снуют односельчане и деревенская ребятня.
– Настя! – раздались громкие девичьи голосочки откуда-то с улицы.
Мне даже показалось, что я ослышалась, но прижав свой нос к холодному стеклышку окошка, увидела три фигурки возле моего забора, одна из которых активно махала мне рукой.
– Матрёнины сёстры тебя на гуляние кличут, – разъяснил всё происходящее Казимир, – Давай, красавица, собирайся. Не дело молодой девке от людей прятаться.
И с этими словами он приготовил мне плотный сарафан, и валенки. А мои тёплые штаны, которые я обычно надевала, когда собиралась на улицу, он поспешно засунул в сундук, а затем посмотрел на меня осуждающе и безапелляционно.
– Ладно, ладно, сарафан так сарафан, – сдалась я на его немой уговор.
Обрадованный моей сговорчивостью, домовичок лихо соскочил с одного сундука, приоткрыл крышку другого и выудил из его недр красивый синий платок, сплошь расшитый красной шелковой нитью.
– Под цвет твоих очей, – довольно ухмыльнулся нечисть, передавая мне убор.