И моя база – наша комната. Половина Флоры была безупречно опрятна. Даже лаки для ногтей она выстраивала радугой. «Даже не спрашивай, – сказала она. – Бери что хочешь». Я воспользовалась предложением, хотя и не сразу.

Я развесила наши с Билли фотки и в каком-то сентиментальном порыве пришпилила к доске один свой снимок с Мэттом – единственный, который после разрыва избежал превращения в оригами. Вместе нам уже не быть – разве что еще раз по пьяни следующим летом, но тогда я об этом еще не знала, – однако я хотела сделать вид, что кому-то нужна, потому что быть желанной, – местная валюта.

Мне ненавистна была его физиономия на стене, но это было напоминание – не расточать доверие на кого ни попадя. Больше я так не подставлюсь. Не буду дурочкой, которая поверила бойфренду, когда тот сказал, что приболел и поэтому не сможет пойти с ней на вечеринку. Не буду дурочкой, которая вместо него пошла на эту вечеринку с Билли. Самый унизительный миг в моей жизни – когда я, спьяну пошатываясь, сползла в подвал и увидела голову Мэтта у Джессики Френч промеж ног.

Хуже всего была даже не эта похабная картинка, навеки выжженная в моей памяти. Хуже всего было то, что я встала столбом, не в силах выдавить ни слова. «Это не Мэтт», – попыталась я себя убедить – но это был, конечно, он. И, вместо того чтобы обрушить на него гнев, которого он заслуживал, я на цыпочках выскользнула из комнаты, пока меня никто не заметил, и стала поедом есть себя за собственные недостатки, из-за которых он и променял меня на великолепную Джессику Френч. «Конечно, он мне изменил, – говорила я себе. – Во мне нет ничего особенного!» Каждый комплимент, которым он когда-либо меня одаривал, взрывался в моем мозгу. Все его слова оказались ложью.

Когда Билли нашла меня на крыльце, я превратилась в хлюпающий кисель. Она обняла меня крепко-крепко и принялась честить Мэтта на чем свет стоит.

– Да ну его к черту, Амб! Я серьезно! Порви с ним да цапни напоследок побольнее!

Мы поехали домой к Билли и сочинили эпичную речь, в которой я объявлю ему о расставании, напридумывали кучу обидных слов. Я вырубила телефон и продрыхла все выходные. Когда в понедельник я увидела Мэтта в школе, он как ни в чем не бывало положил руку мне на талию и поцеловал в щеку. Я не смогла собрать в кучку нужные слова и, как попугайчик, лишь повторила за ним «я тебя люблю», ненавидя себя все сильнее с каждым слогом.

– Тебе уже лучше? – наконец выдавила я, смаргивая слезы.

– Да, хоть в себя пришел, – отозвался он. – Я подумал, что ты тоже заболела, раз не звонишь.

Самое время было толкнуть заготовленную речь, но она застряла у меня в глотке.

– Нет, я не заболела, – пролепетала я, и тут зазвенел звонок.

Я пообещала себе, что позвоню ему вечером и все выскажу, а Билли в свое оправдание заявила, что по телефону это будет даже проще. Но не успела – его эсэмэска пришла первой. «Я думаю, нам надо перестать встречаться. Прости, но мне нужно сосредоточиться на учебе». Это был нож в сердце.

Я не осталась в долгу: «Ты жалкая пародия на мужика, раз не можешь даже порвать со мной, глядя мне в глаза. Я знаю, что ты сделал». Но было уже поздно. Мои слова лишились поражающей силы. С тех пор я решила использовать парней так же, как они стремились использовать меня. Если я не буду относиться к ним серьезно, им не удастся меня ранить.

В Уэслиане я шастала по всем вечеринкам, на которые меня приглашали, не желая сидеть как прикованная с Флорой, которая почти ни на какие тусовки не ходила, хотя к нам в комнату то и дело впархивали девушки, норовившие ее куда-нибудь позвать. Каждый вечер, перед тем как она ложилась спать, ее телефон заливался песней «I don’t want to miss a thing» группы Aerosmith – рингтон Кевина, – и они болтали чуть ли не час – воркование, прерываемое всплесками нежного смеха.

Если во время этих звонков мне случалось быть в комнате, я надевала наушники и делала вид, что не слушаю, – но не слушать не могла. Разговоры у них были самые банальные: Флора рассказывала о каждой мелочи, которая произошла с ней за день. В Моконе сегодня была лазанья с кружевом подсохшей лапши – вздох, та еще еда для вегана. Сестра прислала веганский горячий шоколад. Кто-то из преподов что-то сказал. Я что-то сказала. Мое имя упоминалось часто. «Вот погоди, познакомлю тебя с Амб. Она такая милая!»

Я пыталась проникнуться ее энтузиазмом, но получалось какое-то дурное лицедейство. Я считала, что быть милой – такая же наивность, как кому-либо доверять: ни к чему хорошему это не приводит. Флоре не мешало бы знать, какую власть над собой она дает в руки окружающим. Опасно быть мягкотелой в мире, где надежнее не снимать защитного панциря.

Я мягкотелость больше проявлять не собиралась. Еще не хватало – раз существуют на свете особы вроде Джессики Френч, которые в лицо улыбаются, а за спиной обманывают. Как бы сильно я ни ненавидела Мэтта, их я ненавидела еще больше. Все они одним миром мазаны, и все против меня.

Поэтому я предпочитала укреплять панцирь. Я копировала стиль девушек из нашего общежития – девушек более красивых и модных, чем я: Джеммы, ходившей в драных джинсах и фланелевых рубахах оверсайз, Клары, носившей мини-юбки и колготки, и даже лаборантки Дон, чьи кудрявые, без намека на завивку, золотисто-каштановые волосы струились по спине сияющим водопадом.

Каждый день перед занятиями я старательно разглаживала утюжком волосы и размалевывала лицо всевозможными средствами из арсенала Бобби Браун. Меня бесило, как сидит на мне одежда, – все нарочито в облипочку. Каждое зеркало преумножало мои изъяны.

Но я смогу от них избавиться. Я актриса и приехала в Уэслиан учиться. Я достаточно хороша собой, если правильно краситься, и достаточно стройна, если правильно питаться, – но недостаточно, чтобы рвануть в Голливуд, жить в машине и между кастингами сушить волосы под сушилками для рук в фаст-фудных забегаловках. Мне нужно по-настоящему освоить актерское ремесло.

Когда на почту пришло извещение о зачислении в Уэслиан, я сделала вид, что потрясена. На самом деле я ничуть не удивилась, но чувствовала, что должна изобразить удивление, хотя сама не понимала почему. Пройдет много лет, прежде чем я пойму, что девушкам не положено иметь честолюбия, – можно только брать его иногда напрокат, чтобы, не дай бог, никого не обидеть.

Я была уверена, что буду играть в колледже, пока не попала в Уэслиан и не встретила Дору из другого баттсовского корпуса, которая уже выступала на Бродвее, и Сиенну с нашего этажа, которая летом сняла пилотный выпуск телевизионного шоу. Тут я ясно поняла, с чем мне предстоит столкнуться. Я рассчитывала получить роль в одной из осенних постановок театрального отделения. Но страх неудачи, вдруг превратившийся в жгучую уверенность, заставил меня пропустить прослушивания. Я сказала себе, что обязательно попробую в следующем семестре. К тому времени я освоюсь со здешней конкуренцией, и мне уже ничего не будет страшно.

Я не знала, насколько окажусь права.

Флора хотела стать психологом и работать с проблемными детьми. Она тут же взяла под покровительство всех остальных девушек на нашем этаже: раздавала тампоны и советы по поводу отношений с парнями, расклеивала на дверях разноцветные бумажки с накорябанными речевками: «Все в твоих силах! Ты великолепна!»

Мне она оказывала особое внимание: с сиропной улыбкой заплетала мне косы, расспрашивала о школе – впрочем, возможно, это был лишь повод взамен рассказать о себе. Она много говорила о Кевине, с которым познакомилась в фэйрфилдском клубе, где их отцы играли в гольф.

– Отношения на расстоянии – это тяжело, – откровенничала она. – Но у нас хватит терпения. Мы справимся.

– А почему ты тоже не подала документы в Дартмут? – поинтересовалась я однажды, когда мы ужинали в Моконе. – Ну просто – ты ведь так по нему скучаешь…

Отношения на расстоянии обречены – вот что я хотела сказать на самом деле. Они могут выжить только в том случае, если оба партнера не ревнивы. Флора, сколько бы ни твердила, что доверяет Кевину, ревновала будь здоров. А как еще объяснить эти вечерние звонки – а названивала она ему чаще, чем ходила по-большому, – да и сам рингтон? Она желала не упускать ничего в его жизни.

– А я не прошла, – отозвалась Флора. Впервые в жизни я услышала в ее голосе досаду. – Меня не взяли. Можно было поступить в университет Нью-Гэмпшир – тогда мы были бы поближе, – но Кевин сам сказал, что Уэслиан для меня предпочтительнее.

– Он исходит из твоих интересов.

– Угу. Он не уговаривал меня поступать в Нью-Гэмпшир.

И я поняла: ей хотелось, чтобы уговаривал.

Годы спустя я представляла себе, как старшеклассница Флора в форме частной школы, которая как влитая сидит на ее идеальной фигуре, валяется на огромной кровати в фэйрфилдском поместье, веером разложив рекламные проспекты разных университетов. Перед ней весь мир – только руку протяни, в самом буквальном смысле. Она смотрит на брошюру Уэслиана и откладывает ее в сторону. Как бы сложилась ее жизнь, если бы она действительно это сделала?..

Формально я познакомилась с чокнутой соседкой Лорен – второй девушкой, жившей в соседней комнате, – на посвяте в начале семестра. Она ходила на два курса, которые посещала и я: актерское мастерство и введение в драматургию. Вероятно, она, как и я, питала актерские мечты, но с ней я никогда и ни под каким видом не смогла бы соперничать – с выпускницей нью-йоркской школы Спенс, которая уже успела побарахтаться в модельном бизнесе и часть детства провела во Франции.

Звали ее Слоан Салливан, но она всем представлялась просто Салли. Ее родители, наверное, как посмотрели на ревущий розовый сверток, так сразу и поняли, что барышней она вырастет своеобразной. Меня вон нагрузили аж десятью слогами в общей сложности – Амброзия Франческа Веллингтон. Это имя даже сократить прилично невозможно, поэтому я стала Амб – жалкий обрубок, который большинство людей считают уменьшительным от Амбер. Я их почти и не поправляю.

У Салли была своя шайка-лейка. Она могла стать одной из баттерфилдских мажорок так же легко, как и хипстершей из УэстКо2: было в ней что-то не поддававшееся категоризации. Она кралась по коридорам Баттса в сетчатых колготках и доках, заявлялась на пары в трениках и мужской рубашке, курила косячки с демонстративной небрежностью и никогда не оставалась в одиночестве: и девчонки, и парни волочились за ней шлейфом.

Ей незачем было со мной заговаривать – ее харизма уже привлекла достаточно адептов. Но ей было скучно, а я искала внимания, и все это пересеклось на вечеринке в Николсон-холле, известном как Никс, через пару недель после начала семестра.

– Ну и угэшная туса! – сказала она, подгребая ко мне, Лорен и Флоре, которая в кои-то веки взяла отгул от вечернего созвона с Кевином и пошла с нами. – Мне всегда так быстро становится скучно! Пора оживить это болото.

– О боже, – Лорен покачала головой. – Только не это.

– А я не к тебе обращаюсь, – отбрила Салли. – Я обращаюсь к Амброзии из Пеннингтона. И к вам, девчонки, – она тормознула проходивших мимо Джемму и Клару. – Видите вон того парня? В кошмарных бежевых штанах? Это Дэйв – Любовь-Морковь. Самый пафосный говнюк в этой комнате – а это что-то да значит.

– Ты о Дэйве Холмане? – уточнила Клара. – Он со мной ходит на матстат.

– Все уши прожужжал о своей подружке из Калифорнийского университета, – продолжала Салли. – Бесит. Пора с этим разобраться.

Никто не заглотил наживку. Кроме меня – уж очень охота мне было выделиться. Кроме того, я тоже знала Дэйва-Любовь-Морковь. Он жил в Баттс-А и постоянно ныл о своей Лесли. От того, как он произносил ее имя, – таким бархатно-нежным голосом, – у меня кровь стыла в жилах.

– Да он мудак, – сказала я. – Что думаешь делать?