Моя мама сделала примерно также. Но с толикой удивления и снисхождения, когда любимый сын зажал её в крепких объятиях. А отец… отец – мировой мужик, хотя даже в его выгнутой брови я прочитал удивление. Оно и понятно: месяц назад родители приезжали ко мне в Тель-Авив на вручение диплома, и о Саре даже близко никто не знал.

То, что я в отношениях полгода, не знал никто.

И Сара тоже не подозревала того, что наши скупые встречи в течение недели – не результат моей дикой занятости в медцентре, а всего лишь приезд моих родителей.

Я не так часто их вижу.

Да что говорить, я вижу их редко и ту неделю, во время которой они были в Израиле, я жадно хотел провести с ними.

С семьей.

Я не стал знакомить Сару с родителями.

Черт его знает почему.

Но я так чувствовал.

Не готов, не уверен, побоялся – хрен поймешь. Может, всё вместе.

Но на воре, как говорится, и шапка горит, когда, обедая вдвоем с мамой в не самом популярном заведении Тель-Авива, каким-то немыслимым образом нас увидела Сара. Я не знаю кого мне благодарить, но разбор полетов моя девушка устроила не в ресторане, а в моей съемной квартире.

Тогда мы впервые сильно поругались. Тогда мое терпение начало давать протечки.

Сара бросала в меня посуду, которая даже не моя, а хозяйки квартиры. Она орала о том, что я кобель и мерзавец, а также изменщик. Когда я признался, что та «старая шлюха» – моя мать, Сара осталась верной себе, заменив кобеля на лжеца, а изменщика – на подонка.

Короче, при любом раскладе я остался мерзавцем.

Три дня назад мы поругались вновь.

Я уладил все дела со стажировкой и освободился раньше, чем планировал. В тот же день я купил билет в Россию, решив провести выпавшие свободные дни с семьей.

Вечером я сказал об этом Саре, на что получил версию того, что мой скорый отъезд – повод скорее смыться и начать изменять ей прямо на борту самолета.

Сара уверена, что я приехал не на свадьбу к сестре, а чтобы поиметь всё, что движется.

Мы ругались до тех пор, пока я не купил ей билет. Даже мои доводы о том, что иврит, кроме мамы, в моей семье не знает никто и ей будет попросту некомфортно, – Сару не остановили.

Сару не остановили мои предостережения от того, что моя семья – ни чета ее, в которой мне выдалось однажды побывать. В еврейской семье моей девушки чтут национальные традиции, правила поведения и воспитания, дипломатично и спокойно решая вопросы. В моей семье по-другому: мы шумим, перебиваем друг друга, у нас устоявшийся сложившийся юмор и общение между собой, в котором не каждому может быть уютно. Но держать меня за яйца Саре оказалось важнее собственного комфорта.

Я купил ей билет.

А после у нас был охрененный секс.

– Она кузина, – в который раз подтверждаю свои слова, сказанные Саре в комнате.

Мне пришлось назвать бывшую подругу детства родственницей.

Дальней.

С которой мы общались в последний раз сотню лет назад.

Чтобы сберечь нервные клетки Саре и себе.

Я говорю на несколько тонов тише, давая понять своей девушке, что и в моем доме неплохо бы уважать хозяев.

– Она не смотрит на тебя как родственница! – ядовито выплевывает. – Она пялится на тебя, – тычет пальцем мне в грудь.

Примерно что-то похожее от Сары я слышал во время дороги сюда. Как только мы сели в самолет, моя девушка обвинила каждую стюардессу в том, что из 250 человек на борту они не сводят глаз только с меня.

Два утомительных перелёта Сара насиловала мой мозг и не удивительно, что, оказавшись дома, в знакомой, комфортной мне обстановке, я, черт возьми, позволил себе расслабиться.

– Сара, потише, – прошу сдержанно.

– То есть ты не отрицаешь, что она на тебя пялится? Ты поэтому меня не хотел брать? Из-за нее? У вас что-то есть?

Сила воли… выдержка… терпение, мать твою! Я призываю всё это, надеясь стать хорошим врачом, поэтому я не позволяю себе грубить Саре.

– Я ничего подобного не заметил.

Я заметил.

Еще как заметил.

Какими непонимающими и ангельскими глазами смотрела на меня моя «детская болезнь», но я, как никто другой, знаю, как этот ангел умеет проезжаться катком по мужским яйцам.

Она так театрально и будто бы искренно была оскорблена моим равнодушием, что хочется спросить: «А ни ты ли меня сама об этом просила?».

Но я не спрошу, потому что сейчас мне это на хрен не надо.

Сара обреченно прикрывает глаза, а затем, резко их распахнув, цедит сквозь стиснутые губы:

– Я повторяю еще раз: у вас что-то есть?

Захнах!***

Моя башка начинает раскалываться. Я дико устал с дороги, но моя девушка считает иначе.

– Сара, мы встречаемся полгода! – я повышаю голос, но не так, чтобы она смогла упрекнуть меня в том, что я на нее ору. – Я разве хотя бы раз давал тебе повод считать, что где-то на расстоянии, да и вообще, у меня кто-то есть?

Я не знаю, как до нее донести эту истину!

Я не изменял Саре никогда.

У меня даже в мыслях такого не было.

Я совершенно не тот, кто будет левачить, но, зараза, в такие моменты, как сегодня, у меня в башке звенит и требует сходить налево! Ну чтобы ее обвинения хотя бы были ненапрасными!

Я утрирую, конечно.

Я не мудила.

Я вырос в многодетной семье, где мой отец – яркий показатель отношения к своей половине при том, что моя мать – не самая удобная женщина.

Сара – мои первые серьезные отношения, и вводить в них традицию с леваками я не собираюсь.

– Ты делаешь это постоянно! Ты скрыл от меня приезд твоих родителей, – перечисляет Сара. – Ты и сюда меня не собирался брать. Тебе плевать на меня, – губы Сары начинают подрагивать, и это говорит о том, что в скором времени она будет реветь. Истерить, будто умер ее близкий родственник, причитая на иврите так, как умеют это делать чистокровные евреи. – Меня комары искусали, а тебе до фонаря, что у твоей девушки огромные волдыри, – возмущенно всхлипывает.

О, хара!

Я всплёскиваю руками и поднимаю лицо к потолку.

Немыслимо.

Перед тем, как спуститься к ужину, я доступно объяснил своей девушке, что вечера в наших краях не настолько комфортны, как в Тель-Авиве. Я предложил ей спрей – Сара фыркнула. Какие ко мне теперь претензии?

– Сара, я не хочу ругаться, – достаточно спокойно, но твердо сообщаю я и ухожу в ванную.

Я правда не хочу с ней ругаться. За два месяца я понял: лучше смолчать и отступить. Сара эмоциональна, но и быстро отходчива.

Моя голова трещит, и мне до ломоты в костях хочется смыть с себя этот резиновый день, в котором было много всего намешено. У меня не было времени его обмозговать, и ночью я этим заниматься не буду тоже.

Я хочу спать.

Включаю душ и встаю под прохладную воду.

Закрываю глаза, позволяя воде смыть с себя напряжение и физическую усталость.

Я слышу, как закрывается дверь.

Поворачиваюсь на звук и вижу Сару.

Она абсолютно обнажена.

Скольжу по ее изящной фигуре, которую знаю, как свои пять пальцев.

Сара компактна и сексуальна: маленькая грудь, плоский живот и узкие бедра.

Я слежу, как с особой оточенной грацией моя девушка вплывает ко мне в душевую кабинку, и на ее лице, кроме предвкушения скорейшего удовольствия, нет ни намека на то, что минутой ранее она ревела и осыпала меня своей ревностью.

Я отступаю, давая Саре встать под душ. Ее острые соски царапают мне грудь.

Она поднимает руку и пробегается пальчиками по моему животу.

Я вздрагиваю.

Везде.

Слежу за тем, как порочно Сара облизывает губы. Я знаю, что это означает, и провожаю взглядом то, как она опускается передо мной на колени.

Снизу вверх она смотрит преданными глазами. Они сейчас доверчивые и искренние. Такие, как тогда, когда впервые я увидел ее на приеме: сомневающуюся и робкую.

Улыбаюсь ей.

Провожу указательным пальцем по горбинке ее носа. Очерчиваю губы, отчего Сара прикрывает глаза.

В тот день я запретил ей что-либо менять в себе.

Я вообще против вмешательства в то, что даровано нам природой. И если нет основательных медицинских показателей к пластике, я считаю все эти следования модным трендам и погоню за «канонами красоты» – пустым и глупым.

Знаю, что в дальнейшем мой основной заработок будет как раз из этого складываться, но я не поощряю. Как мужчина я не поощряю, и мне плевать, какого размера у моей девушки грудь, если она мне нравится.

Сара мне нравится.

– Тебе точно она безразлична? – умоляюще шепчет.

Черт.

– Да, – отвечаю.

Зарываюсь Саре в волосы и сжимаю их в кулаке, когда чувствую, как на мой член опускаются женские горячие губы.

Утыкаюсь одной рукой в кафель и закрываю глаза, под веками которых вижу пшеничные длинные волосы и кристально-голубые глаза.

Хара…

*хара – с иврита ругательство по типу «дерьмо».

**леазазэль! – Черт! (с иврита)

***захнах – ругательство на иврите (блть)

Глава 8. Степан

Втягиваю в дом два чемодана со шмотками младшей сестры.

Еще два прикатит отец. Он во дворе загоняет тачку в гараж.

Когда мы ждали багаж Ди, я не думал, что половина курсирующих на ленте баулов принадлежит моей сестре.

На вопрос, для чего ей столько вещей, ели она прилетела всего на неделю, Диана ответила в свойственной ей манере: «Я что, должна каждый день ходить в одном и том же? И не завидуй так громко».

Закрываю за нами дверь и смотрю на сестру, падающую на пуф в прихожей.

– Ну и жара, чокнуться можно, – Ди стягивает с головы шляпу и бросает ее на пол.

В аэропорту, куда мы поехали вдвоем с отцом, чтобы встретить Ди, я долго ржал над ее головным убором.

Из гейта Ди выплыла так, что под полями ее шляпы уместились два корейца, выходящие следом, а внимание всех встречающих и провожающих аэропорта мгновенно переключилось на сестру, поскольку в нашем небольшом южном городке так не ходят.

Но Диане, конечно же, до звезды.

– М-м-м, – сестра тянет носом ароматы, доносящиеся из кухни, и сбрасывает босоножки на бесконечной шпильке. – Пахнет фирменной игнатовской курицей, – хохотнув, заключает Ди.

Оно так и есть.

С раннего утра все на ушах.

Принцесса же должна приехать.

Мать даже близнецов припахала помогать готовить.

И Сара тоже должна была. По крайней мере я оставил ее с матерью. Потому что они хотя бы как-то контактируют на иврите.

– Дочка! Приехали! – появляется мама.

Дианка влетает в расправленные в стороны руки мамы, а я смотрю и поражаюсь: когда моя младшая сестренка успела так повзрослеть? Ди девятнадцать, и я больше не вижу в ней той мелкой щекастой рыжей девчонки, строящей по стойке смирно всю нашу семью. Я вижу взрослую, яркую кудрявую девушку, строящую по стойке смирно любого попавшего в зону её очарования.

Они с мамой раскачиваются из стороны в сторону как подружки. Они абсолютно не похожи между собой. Ди вообще ни на кого не похожа в нашей семье, но мама рассказывала, что ее еврейская бабушка по отцовской линии была рыжей.

– Герман, малыш, привет! – через плечо мамы Диана замечает еле выползающего на брюхе бульдога, но, услышав голос сестры, срывается с места с такой скоростью, что оставляет после себя следы, как от жженых покрышек. Никогда не видел, чтобы Герман так бегал. – Что это с ним? – хмурится Ди и поворачивается ко мне.

А я…

Я ржу.

Год назад Ди случайным образом забыла бедолагу в погребе, я как раз приезжал на летние каникулы. Парень просидел в темноте и холоде несколько часов и, думаю, после этого его психика слегка пошатнулась.

Следом за Германом из кухни вываливаются близнецы.

– Полундра. Сушите весла! Диана приехала, – ржет, кажется, Пашка.

– Шухер, пацаны, сейчас рванет! – поддерживает его второй.