К моменту второй остановки я уже клацала зубами, трясясь, как цуцик. Живот свело от голода, очень хотелось в отхожее место.

Как только кучер, проследив, чтобы коням задали корм, ушел в тепло вслед за господами, я вскарабкалась по сундукам и с пятой попытки сумела-таки сдвинуть заслонку.

Уже смерклось. Снег давно перестал идти, трактирный двор был неплохо укатан.

В дальней его части, в открытом загоне, окруженном бревенчатой изгородью, дремали полдюжины ломовых мамок – совсем не таких ухоженных, как Фин и Фан господина Лердсона. Их кудлатая шерсть давно потеряла белизну, на боках смерзлась в грязные сосульки. Животные лежали, подогнув под себя ноги и свернув мохнатые хоботы наподобие пожарных шлангов. Умаялись за день, бедняги. Бивни мамок упирались в землю, уши обвисли, будто клочья овчины на заборе, дыхание наполняло двор шумом и рокотом.

У трактира сновали люди, но до кошки, выбравшейся из оконца крытой повозки, никому дела не было. Длинное здание манило желтыми окнами и ароматами съестного. Я отыскала заднюю дверь и уселась у крыльца.

Думала, придется учиться красть еду. Но не понадобилось.

Кухонная девчонка, посланная выплеснуть помои, не осталась равнодушна к моему мурлыканью. Даже впустила в тепло.

Она и сама была как бездомный котенок. Одежонка вся штопаная, на грязных тощих ногах деревянные башмаки.

Интересно, штопала сама? Стежочки мелкие, ровные.

Девочка принесла похлебки, и я принялась за еду, стараясь не думать, что раскисшее месиво наверняка слито из чужих мисок.

– Подожди, – шепнула девочка. – Сейчас за косточкой сбегаю…

– Я т-те дам косточку! – прогрохотало над головой. Грубо, сипло, да с бранными перекатами.

Мимо по коридорам все время кто-то топал, скрипел половицами, и сперва я не придала значения тяжелым мужским шагам. Но услышала их, уловила вонь перегара и кислого пота, вовремя поняла, что все это приближается, и сумела увернуться от кованого сапога – только миска загрохотала, разметав по полу остатки похлебки.

А мою спасительницу застали врасплох. Косматый бугай с налитой кровью рожей влепил ей такую затрещину, что девочка упала, а он шагнул ближе, собираясь поддать ногой.

Не знаю, как бы я поступила в человеческом теле – этот вопрос пришел мне в голову уже после. А в тот миг было не до вопросов. В ушах зазвенело от ярости. Я прыгнула краснорожему на брюхо, проехалась когтями по рубахе навыпуск и повисла на том самом месте, которым особо дорожат мужчины, – ни секунды не думая о приличиях! Да еще задними лапами от души прошлась по толстым ляжкам.

Бьешь маленьких?

Вот тебе от маленькой кошки, негодяй! Получи!

Бугай заревел, как раненый медведь – такими словами, каких я и от извозчиков не слышала.

Было самое время рвать когти. Но проклятые застряли в грубой шерстяной ткани.

Бугай махнул ручищей – у меня звезды из глаз посыпались. Я поняла, что лечу кувырком и сейчас шмякнусь о стену!

В последний момент успела собраться в воздухе. Лапы отбила, приземляясь, но в остальном обошлось.

Медвежий рев прервался женским скандальным визгом. На шум явилась тетка в зеленой клетчатой юбке и кирпичного цвета кофте с оборками, туго натянутой на животе. Как можно такое носить? Ведь не бедная, видно!

Пока бугай объяснял, что «эта падаль переводит харч на эту падаль», девочка поднялась на ноги и, отерев разбитые губы, отворила мне дверь:

– Беги!

– Вилька, куда!.. – взревели за спиной.

Я юркнула за угол, услышав напоследок:

– Я тебя по доброте своей приютила, чай, не чужая кровь, а ты, дрянь такая…

Тихо, вдоль стеночки, я пробралась обратно на главный двор. Там как раз высаживалась из санной кареты компания богатых ездоков. Над широким крыльцом трактира горели фонари в железных клетках, суля уют и тепло. В их сиянии переливались собольи меха вновь прибывших, оживленно звучали приятные мужские голоса, игривым колокольчиком звенел женский смех.

Фасад трактира, фасад жизни. А по другую сторону – грязь, брань, зуботычины, нищая сиротка в руках мерзавцев. И кошка, которую ничего не стоит размазать по стене одним ударом…

Помочь девочке Вильке я, увы, ничем не могла и лишь порадовалась, что Льеты не захотели тут ночевать – потому и лошадей не выпрягли. Но меня подстерегал неприятный сюрприз.

Хозяйские кучера, все трое, собрались у грузовых саней. Жевали табак, сплевывали на снег и обсуждали, какой такой подлец вскрыл заслонку на возке. Небось, хотел господ обокрасть. Бывают такие воры – щуплые, тщедушные, гибкие, что твой уж. В любую маломальскую дыру пролезут не хуже кошки.

Я отступила в тень чьих-то саней.

Что дальше? Заслонка закрыта и подобраться к ней не удастся, кучер теперь настороже. Искать других попутчиков?

А от дверей трактира уже звенел голосок барышни Агды…

Я спряталась под господскую карету.

Рядом стояли сани, заваленные грудой грубо выделанных шкур. В этих санях, если я верно поняла, ехала прислуга.

Багаж, представьте себе, в крытом возке, а люди – на ветру и морозе. Зато под меховыми покровами.

Слуги, две женщины и двое мужчин, укутанные так, что только глаза видны, как раз приближались. И я решилась. Обежала сани, хоронясь за лошадьми, втиснулась под тяжеленную шкуру, забилась в какую-то нишу, должно быть, под сиденье – жаль, места маловато.

– А на что ты ей такой сдался? – громко и насмешливо говорил женский голос. – К девушке подход надо иметь!

– Подход ей! Много чести, – сварливо отозвался мужчина. – Небось, не из господ.

Подошедшие расселись, препираясь и подначивая друг друга. Я оказалась в женской половине саней. Служанки Льетов долго возились, закапываясь под мех и суча ногами в валяных сапогах. Раз меня несильно ткнули в бок, но, видно, хозяйка сапога решила, что попала по перегородке.

Стенки саней были обиты войлоком, пол устлан лохматыми коврами. По ним щедро расстелился край бараньей полости, в которую укуталась одна из моих попутчиц. Но кому край, а мне – целая перина. Я аккуратно прилегла на нее грудью, погрузив нос в лохматое и пахучее, а когда дыхание женщины стало тихим и ровным, зарылась в кудлатый ворс всем телом и наконец согрелась достаточно, чтобы задремать.

Во сне было тепло. Во сне было лето. Я лежала на берегу моря, и в лицо мне било солнце, такое горячее, что лоб пекло, словно к нему приставили дно раскаленного чугунка. Я отодвинулась в тень. Не знаю, что ее отбрасывало. Только что никакой тени не было, она появилась, едва стала нужна. Я пристроила голову на морской валун, гладкий на вид, а на ощупь почему-то шершавый и ворсистый, точно валяная шерсть…

– А-а-а! Крыса! А-а-а!

Меня дважды ударили в живот, рванули за лапу – с такой силой, что едва плечо из сустава не выдернули. А потом все завертелось, и я полетела, глотая колючий ледяной воздух, в черно-белую бездну…

Черной была ночь, белым – снег. Он принял меня в жесткие объятия, спеленал сыпучими простынями, не давая вздохнуть. Я забарахталась, будто неумелый пловец, и все-таки вынырнула под лунное небо – чтобы увидеть, как удаляется маленький обоз Льетов. Растаял в ночи огонек фонаря под задним козырьком на крыше повозки, стихло пение полозьев…

Кругом расстилалась пустыня, перечеркнутая свежим санным следом. Это не был накатанный тракт, вдоль которого, перетекая одно в другое, тянулись села, стояли трактиры и гостевые дома, где всегда можно найти пристанище. Куда ни кинь взгляд, серебрились бескрайние снега.

По бокам местность немного поднималась, на небе рисовались ломкие скелеты деревьев. Берега? А подо мной – замерзшая река, по которой проложен зимник, присыпанный последним снегопадом. Льет, должно быть, решил сократить дорогу.

Большая река в наших местах одна – Норран. Течет с северо-востока на юг, к морю. Двигаться по тракту удобнее и надежнее, но он делает изрядный крюк, а русло Норрана идет в сторону Альготы прямо, не петляя, почти до Искарьинска. Только с ночлегом на реке туго, постоялых дворов по берегам нет. Льетов это не пугало. Очевидно, они рассчитывали остановиться в поместье какого-нибудь знакомого богача вроде Снульва.

У меня было два пути. Догнать обоз и найти способ вновь незамеченной попасть в одну из повозок. Или по следу вернуться на тракт, перебиться ночь и пристроиться в попутчики к кому-нибудь еще.

Бежать за кавалером опасно. В три раза – нет, в десять раз! – опаснее, чем раньше. Вышвыривая меня вон, слуги Льетов наверняка поняли, что извлекли из-под шкур не крысу, а кошку. Черную кошку. И хозяевам доложат.

Нет, к кавалеру мне нельзя.

Но и поворачивать назад не хотелось, просто потому что это – назад. Мне вперед надо. В Альготу или к Вере, но вперед.

Ай! Опять кольнуло переносицу.

Странно… Ну-ка, проверим.

Эй, наверху! Я решила. Не хочу в Альготу. Туда едут Льет и его ведьма. Отправлюсь к Вере, на запад. Где тут запад?..

На сей раз последовал не короткий укол – показалось, будто между глаз мне положили кусок раскаленного железа и стукнули по нему молотком. Несильно так стукнули. Но думаю, мое «мяу» было слышно даже рыбам подо льдом.

Свяна! Свен! Мы так не договаривались. Вы сказали, печать не сойдет, пока я не исполню обет, но не сказали, что она будет жечь каленым железом, стоит подумать о… О том, чтобы его не исполнять.

Хорошо, убедили.

Скрючившись от холода и поджав хвост – в самом буквальном смысле, я потрусила в сторону тракта. Печать кольнула опять, на этот раз деликатно. Пришлось развернуться и двинуться по следу кавалера Льета.

Свен, Свяна, вы хотите, чтобы он из моей шкурки воротник сделал? Меня же поймают сразу, как только близко подойду!

Печать молчала. Боги молчали. Только луна, яркая и голубая, как лед, следила за мной с черных небес, припорошенных крошечными снежинками звезд. Чистый сухой воздух обжигал горло. Чтобы не думать о плохом, я стала вспоминать свои злоключения, воображая, что сочиняю роман. Снежную сказку, в которой все закончится счастливо.

Это отвлекло, но ненадолго. Я бежала по санному следу как по битому стеклу, чувствуя, что замерзаю, промерзаю насквозь, не до костей даже, а глубже, хотя, казалось бы, глубже некуда. И впереди по-прежнему ни малейших признаков жилья.

– Свяна! Свен! – позвала я. – Сделайте что-нибудь! Иначе к утру будет все равно, сошла печать или нет.

Вместо слов из горла вырвалось протяжное «Мия-а-а-у-у». Но боги должны понимать любой язык!

Я позвала еще.

И снова – тишина. Боги словно намекали, что укротить стужу, как и вернуть мне тело, не в их власти.

– Снежа!.. Ты сестра им. Помоги!

Все боги – дети Двуликого, братья и сестры, что не мешает им вступать в брак между собой. Людям нельзя, а богам можно. Потому что они боги и потому что у них нет выбора – больше жениться все равно не на ком.

Свяна, о чем я думаю!

Нет, не Свяна… Снежа! Хозяйка Зима! Слышишь меня?

Поднялся ветер, по белой равнине пронеслась поземка, и я задохнулась колючей пылью. Из неплачущих кошачьих глаз брызнули слезы. Было так холодно, что хотелось умереть… но умирать не хотелось!

«Кош-шка, – шелестели снега. Будто сотни змей струились вокруг. – Кош-шка».

Наверно, я сошла с ума…

В снежном вихре соткалась расплывчатая фигура.

«Приди ко мне, Кошка, – прозвучал в голове ясный ледяной голос, – и никогда не будешь знать холода. Не будет боли, не будет мук…»

– Нет! – выкрикнула я. – Нет! Посмотри: на мне печать твоих сестры и брата. Они ждут от меня службы. Я им нужна…

– А мне? – спросила фигура. – Сослужишь службу мне? Тогда помогу.

– Чего ты хочешь?

– Узнаешь, когда придет время.

Так всегда – во всех сказках! Сперва обещай, а потом хоть в петлю лезь, когда потребуют такого, чего и врагу не пожелаешь, но отказываться уже поздно…

– Так сослужишь?

– Сослужу…