По лицу Райтэна заходили желваки – кажется, он пытался нахмуриться ещё сильнее, но дальше было уже некуда. Слова отца, как ему сейчас казалось, только утверждают всё ту же мучительную мысль: ты, Тэн, мне и тогда нахрен не сдался, и теперь только проблемы и создаёшь.

– И раз уж теперь и ты человек взрослый, – продолжил, меж тем, отец, – и я спустился до статуса рядового члена общества – может, объяснишь мне, какого демона ты обвиняешь себя за мой выбор?

Тогнар хотел выразить мысль, что Райтэн не должен так сильно винить себя за свой побег; но получилось у него только хуже, потому что Райтэн услышал все его аргументы как «сбежал и сбежал, да кому ты был нужен?»

Раненый до глубины сердца Райтэн прожёг отца яростным, острым взглядом, резко подошёл к столу, опёрся на него руками напротив него и зло заявил:

– Гладко звучит, да всё софистика!

Смерив его насмешливым взглядом, Тогнар поправил:

– Вообще-то, эристика! [1]

– В самом деле?! – с непередаваемой язвительностью в голосе переспросил Райтэн. – И с чего же тогда такая честь, отпустить блудного сына шататься, где ему вздумается?! – зло переспросил он, явно уверенный, что после этого прямого вопроса отцу ничего не останется, как прямо признать, что ему не было до него никакого дела.

Тогнар, впрочем, явно придерживался иной версии.

– Тэн, – почесал он щёку и с некоторым смущением признался: – Но ведь, если бы я вернул тебя домой насильно, ты бы меня вконец возненавидел, ведь так?

Из Райтэна словно вышибло ударом в грудь весь воздух. Руки, которыми он опирался на стол, задрожали под весом потерявшего опору тела.

– Что? – только и смог сипло вытолкнуть из себя наружу он.

– Ну, – нарочито беспечным жестом взмахнул рукой Тогнар, – я боялся потерять тебя окончательно.

Бессмысленно моргая, Райтэн смотрел на него в упор и ничего не понимал.

В его видении ситуации такая трактовка отсутствовала как класс.

– Бред, – почти без звука, одними губами, выдохнул он.

То, что говорил сейчас отец, не могло быть правдой.

Райтэн лихорадочно искал внутри себя аргументы, которые обличили бы эту ложь – и, конечно же, нашёл.

Оттолкнувшись ладонями от стола, он даже чуть подскочил и обличающим тоном возразил:

– Ты мог просто со мной поговорить!

Отец растеряно и беспомощно улыбнулся – какой-то непривычно жалкой, дрожащей улыбкой.

– Но я ведь пытался, Тэн, – мягко напомнил он.

Райтэн мучительно вздрогнул всем телом: вспомнил три непрочитанных и сожжённых письма. Тогда он был уверен, что найдёт там лишь грозные обличения и требования незамедлительно вернуться домой.

И позже, много позже, когда он уже купил в Аньтье лесопилку… Ему случалось пересечься с отцом, случайно, то оказавшись одновременно у кого-то в гостях, то на каком-нибудь мероприятии, а раз или два даже по административным делам.

Райтэн тогда был так занят тем, чтобы изображать собой каменную статую, у которой нет и не может быть никаких чувств, что…

Ошеломление его было в высшей степени велико, но постепенно оно отходило на задний план, вытесняемое глубоким, всепожирающим чувством вины. Вина эта так ощутимо отразилась в его фигуре и взгляде, что Тогнар поспешил вмешаться, пока дело не зашло в совсем уж мучительные дебри.

– Впрочем, – он встал, обогнул стол и, остановившись против сына, продолжил: – Ты снова берёшь на себя не свою ответственность, Тэн. Разве ты виноват в том, что за все эти годы я не пришёл к тебе, просто, сам, и не сказал ничего вроде… – он пошлёпал губами и предположил: – Тэн, твоя холодность причиняет мне боль, не мог бы ты быть ко мне добрее?

Райтэн растерянно заморгал.

– Что? – вновь глупо переспросил он.

– Ну! – Тогнар с деланной непринуждённостью присел на край стола. – Я ведь мог так поступить, верно?

«Нет, конечно!» – в тот же момент мелькнуло в голове Райтэна, потому что ему совершенно не представлялась подобная картина.

– Да, – ответил он из чувства справедливости.

– Вот! – наставительно поднял палец Тогнар. – Но не поступил, так? – Райтэн заморожено кивнул. – Потому что, – продолжил отец, – был то ли слишком глуп, то ли слишком горд. Что, впрочем, – неестественно беспечно махнул он рукой, – в этом контексте одно и то же. Итак, Тэн! – вернулся он к предмету беседы. – Почему ты берёшь на себя ответственность за мой выбор?

Явно растерянный Райтэн пошевелил губами, похмурился, потом начал было:

– Но я ведь…

Резкий жест отца прервал его.

– Если бы я пришёл. – Перебил он. – Неважно, пять лет назад, десять, пятнадцать. Пришёл сам и попросил тебя не причинять мне боль своей холодностью. Ты отказал бы?

Райтэн часто, беспомощно заморгал.

– Нет… – неразборчиво пробормотал он. – Конечно, нет.

– Что возвращает нас к тому, что это был мой выбор, – грустно заключил отец.

Лицо Райтэна скорчилось самым причудливым образом: он пытался не шмыгнуть носом.

– Впрочем, – вернулся к оптимистичному тону Тогнар, – ты ведь тоже мог в любой момент просто прийти сам. Так что давай-ка договоримся по-родственному, и будем впредь считать, что ответственность лежит на нас обоих в одинаковом объёме, да? – он протянул сыну руку, предлагая закрепить договор.

Райтэн дёргано кивнул и руку пожал.

Отстранёно заметил, какая она – рука отца – стала дряблая.

У старшего Тогнара была живая подвижная мимика, что отчасти скрадывало возраст – многочисленные морщины постоянно становились частью выражения лица и казались ситуативными мимическими морщинами, а не постоянными, возрастными. Но рука – рука его так соврать не могла. Это была рука человека, который приближается к шестидесяти годам.

Стыд куда-то ушёл из сердца Райтэна: вместо него там захозяйничала боль. Боль от понимания, что он потерял пятнадцать невосполнимых лет с отцом – а если бы не Дерек, потерял бы отца и вовсе.

Это было уже чересчур; он заплакал.

Отец ничего не сказал; просто обнял его – как, наверно, в последний раз обнимал в глубоком детстве. Ему тоже было больно – за собственную глупость и за то, что не инициировал этот разговор раньше.

1. Эристика – искусство спора нечестными средствами. Если в основе софистики обязательно лежит подмена, то эристика – это убеждение других в своей правоте вне зависимости от того, есть ли ошибка или подмена в основе. Тогнар имеет в виду, что использует нечестные способы, чтобы доказать истинное утверждение.

9. Что делает людей способными на убийство?

Сперва Илмарт встал закрыть окно, потому что, как ему казалось, задувающий в него ветер может сдуть со стола его перо. Не проработав после этого и пяти минут, он встал снова – частично задёрнуть штору, потому что солнечные лучи засвечивали ему часть карты, над которой он трудился. Однако и после этих метаний работа не наладилась: ему стало казаться, что в кабинете теперь слишком душно, и он встал открыть окно.

– Да что ты мечешься!.. – сердито прошипела Олив, мимо которой он постоянно пробирался туда и обратно.

– Всё, всё! – махнул рукой Илмарт и взялся было за работу… Но ему снова показалось, что дует.

Досадливо вздохнув, он остался на своём месте, чтобы не тревожить Олив снова.

…проблема была не в окне: проблема была в Руби.

Она сидела на своём месте и увлечённо вырисовывала рыб на давешней карте.

И Илмарту казалось, что каждый её мазок проходится прямо по его сердцу, причиняя боль и дискомфорт, – от того он и не мог найти себе покоя.

Мысль о том, что интриганка, заманившая в ловушку его друга, сидит и рисует на его карте – на его карте! – заставляла кровь кипеть от бешенства. Ему хотелось встать и выдернуть карту из её рук. Самым жёстким растворителем стереть всё, что она успела там повывести. Стереть сам след её существования в этом кабинете.

Кровь билась ему в виски: он не мог нанести на своей текущей работе ни одной черты. Постоянно воображая перед мысленным взором, что и эта карта окажется в мерзких руках обманщицы, он мысленно корчился и страдал.

Илмарт считал весьма удачной и разумной стратегию, в которой они трое притворяются, что поверили, будто бы Руби действовала по своему почину и не имела отношения к интригам отца. С точки зрения войны это было правильно. И Илмарт, пусть и не любил игры такого рода, был готов притворяться, быть любезным, улыбаться в глаза и всячески изображать из себя доверчивого болвана.

На карты – его карты! – это было выше его сил!

Она, эта бездушная мразь, держала его карты в руках, выводила на них свои отвратительные картинки, пачкала их своим дыханием!

Ему хотелось придушить её за это святотатство; в какой-то момент он так размечтался, что сломал перо, которое вертел в своих руках.

– Кажется, у меня сегодня слишком болит голова, чтобы работать, – отстранёно проговорил он и чуть ли не выбежал наружу – казалось, если он пойдёт обычным спокойным шагом, то не выдержит, и, приходя мимо Руби, за волосы оттащит её от своей карты.

Уйти далеко он, впрочем, не успел: вскоре его догнала Олив. Ничего не сказав, она примерилась к его шагу и просто отправилась с ним – рядом.

Спустя полчаса, когда они уже шли по какому-то переулку, она вдруг спросила:

– И что не так с Руби?

Илмарт остановился и бросил на неё мрачный недовольный взгляд.

Олив, подперев бок рукой, выгнула бровь.

Конечно, она заметила – сложно не заметить столь горячо прожигающие взгляды. Увлечённо рисовавшая Руби, естественно, не видела; а вот Олив имела привычку такие вещи отмечать, и её весьма насторожило нетипичное поведение друга.

Илмарт встал перед тяжёлой дилеммой.

С одной стороны, история с Руби была не его тайной, и он не был уверен, что Тогнар обрадуется, если он посвятит Олив в подробности.

С другой стороны, едва ли Олив оставит дело просто так – и, как итог, она может вслепую замешаться в чужую интригу и пострадать.

Прикинув внутри себя так и сяк, Илмарт вывел и ещё одно соображение: глазастая и умная Олив могла стать ценным союзником, так что её осведомлённость, определённо, пойдёт лишь на пользу делу.

Оглянувшись по сторонам и обнаружив в разных концах переулка прохожих, Илмарт сдержанно предложил:

– К тебе?

Олив скривилась в гримасу, которую можно было понять как «что, всё настолько плохо?» – кивнула и молча отправилась по направлению к квартире, которую снимала. Поскольку она ни на что не копила, то предпочитала тратить жалование на комфорт: у неё была прихожая с отдельным входом и комната с печкой. Усадив Илмарта на свой единственный стул, сама она устроилась на кровати, скинув обувь и поджав под себя ноги.

Илмарт лаконично изложил суть дела.

Олив некоторое время молчала, переваривая информацию, затем присвистнула, потёрла подбородок и вынесла вердикт:

– Мерзко.

Райтэн с первой встречи пришёлся ей по душе своей прямотой. Да, сперва она подозревала за этой прямотой второе дно – не в её характере было доверять первым впечатлениям – но, в конце концов, она убедилась, что Райтэну чуждо притворство, и всё то, что он демонстрирует лицом и тоном, является абсолютной правдой. С точки зрения Олив, это было большим достоинством. Она уважала Райтэна и за искренность, и за силу характера, и за ум, который раскрывался перед нею всё больше в их совместной работе.