Я только что закончил переработку своего исследования – «Написание о грамоте». Оно сильно изменилось к лучшему – буду с нетерпением ждать его опубликования, но все теперь тянется слишком долго. В настоящее время я работаю в области русско-еврейских культурных связей в конце XV века. Это будет статья, примерно такая же, как и «Написание», и она явится как бы продолжением «Написания». Мне удалось набрести на памятник итальянского Возрождения – знаменитую речь Пико делла Мирандола «О достоинстве человека». И вот оказалось, что предметом ее является самовластие души и в тех как раз выражениях, которые имеются в исследуемом мной русском памятнике. Т. о. моя идея получила окончательное подтверждение и в этой своей статье я ставлю вопрос о русской форме гуманизма в XV веке, запечатленном в формуле «Самовластие ума и души» и ставши основою всей последующей, национальной по характеру, русской культуры. Это моя центральная идея, хотя отнюдь не единственная и даже не единственно важная. Может быть, на этот раз я сделаю доклад в Ленинграде – в институте истории АН или в институте литературы, и тогда буду очень рад, если увижу тебя в аудитории и даже больше, сделаю доклад, чтобы иметь возможность быть тобой услышанным. Работа, которой я сейчас занят о русско-еврейских культурных связях, прямо продолжит «Написание». Как только поставлен и, думаю, решен вопрос о существовании русского гуманизма, подымается вопрос о его питательной среде. Для Италии и Франции это был античный Рим, затем античная Греция и, наконец, если так можно выразиться, античная Иудея. Это и понятно, ибо Италия и, в меньшей мере, Франция сами стояли на руинах античного мира. У нас на Руси этой питательной средой стала иудейская культура, и людей, приникших к ней в XV веке, прозвали «жидовствующими», тогда как они были гуманистами. С таким же основанием итальянских, французских, немецких гуманистов следовало бы прозвать «римствующими» или «грековствующими». Такова центральная идея статьи, к работе над которой я сейчас перешел. В данный момент я веду работу над двумя рукописными библиями исхода XV века, правленными по еврейскому оригиналу и обнаруживающими рационалистические и гуманистические убеждения переводчика. Я сопоставляю эти рукописи с рукописной церковно-славянской библией того же времени обычного типа, а также с еврейской библией. Все это очень кропотливая и трудоемкая работа и она-то меня и задерживает в Москве.

В делах моих существенных новостей нет. Живу, как прежде. Работаю запоем. Это действительно «запой», в котором я топлю душу.

Приехал Ефим. Встреча получилась хотя и очень дружественной, но не вполне такой, какой я ее ожидал. Время осушает свежесть мысли, чувства и веры и пригибает к земле. Мы были с ним на двух концертах. Первый очень хороший. Сильное впечатление оставила 6‐я симфония Шостаковича. По-новому звучат инструменты, особенно скрипки в первой части, они звенят тончайшим серебром. Но краски Шостаковича скорее острые, чем сочные, он обогащает больше мыслями нежели чувствами, эта музыка несколько публицистична. Сам же он чудный, выходил эдаким увальнем, смотрел букой на публику, смущался и кланялся неловко… [Мравинский мне не понравился. Я бы сказал о нем: квалифицированный дирижер. Не знаю, чего больше в этом определении: похвалы или осуждения. Держится довольно развязно.] Второй концерт, который мы посетили, это балетная студия им. Айседоры Дункан. Но об этом нечего писать: эстрада.

Я опять болел гриппом, лежал и все на свете было не мило. Но грипп прошел. А вчера был весенний день. Обнажилась земля. Почернели ветлы. На улицах продают вербы. Небо было синее, и в воздухе растворена была жизнь. Мне стало лучше. Я подумал, что как ни безысходно существование, но еще более безысходно небытие. И даже при всех, решительно всех, обстоятельствах! Может быть, я когда-нибудь и переменю это мнение, но вчера я думал так. Родная моя, любимая моя, весна моя – жду встречи с тобой, думаю о тебе и люблю. Саня.

№ 275. Н. В. Ельцина – А. И. Клибанову

7/IV.47 г.

Родной мой Санек, разве мы с тобой проходим через первые трудности? Мы ведь пройдем через все, что нам предстоит, и именно потому – разве можно даже на минутку высвободить руку, пожелать остаться наедине со своими горькими мыслями. В жизни все покупается страданием, даже светлые минуты. Я верю, что они будут больше, чем когда-либо, именно потому что так много осталось позади исхоженных дорог. Ноги изранены, но душа выковывается, освобождается от всего лишнего. Скорее надо быть вместе, чтобы было меньше мучительных ощущений и пустоты одиночества.

За целый почти месяц разлуки – на столе только одна твоя фототелеграмма и ты знаешь, что она не могла сообщить мне бодрости и душевного равновесия.

Санечек, что же у тебя? Здоров ли ты? Как твои дела? Когда ты думаешь приехать? Приезжай так, чтобы и майские дни провести здесь. Мне хочется, чтобы ты отдохнул дома. Буду за тобой смотреть, кормить тебя и ты немного восстановишь силы.

Сегодня очень поздно пришла и довольно прохладно в комнате – керосин кончился и не было времени купить. Пытаюсь нащупать новые пути в своих исследованиях и пока успеха нет. И хотя я уже выработала в себе некоторую способность спокойно реагировать на отсутствие удач, но, конечно, в глубине у меня живое беспокойство и нетерпение.

В воскресенье была на выставке Петрова-Водкина и Пименова (ученик Лебедева). Вечером была у Нат. Вас. Все же она состоит из ряда отдельных кусочков. Светские поверхностные радости ей близки и я убеждена, если бы не уход Ал. Ник. – то все осталось бы на месте и принималось бы без критики – которая больше самозащита и самоутешение.

Родной Санек, приезжай скорее и пиши – я жду очень от тебя известий и тебя самого… [В Москве ли еще Ефим?]

Помни, что опухоли должны быть перевиты за недели две до твоего отъезда и потому попроси заблаговременно Нину Карловну Мизатунову.

[Привези также мой мех от Мины и не мни его, а аккуратно уложи в чемодан.]

…Отоваривание промтоваров – падает на эти последние три недели – т. к. все это время ничего не было, а сейчас обещают. Крепко, крепко целую и обнимаю. Всегда жду. Наташа.

[№ твоего костюма – 48? А галош?]

№ 276. Н. В. Ельцина – А. И. Клибанову

Родной мой Санек, только что повесила телефонную трубку после разговора с тобой и стало очень грустно. Голос твой показался очень усталым и каким-то хриплым. Не простудился ли ты снова?! Поздно вечером на каком-то почтамте, вне домашнего уюта, наверное, голодный и главное, что я тебе не только не сказала что-либо ободряющее, но еще огорчила, и сейчас это меня ужасно мучит. Зачем это у меня вырвалось! Я действительно болезненно перенесла свой последний визит к Нат. Вас. – на фоне великолепно одетых людей – очень уж жалок был мой вид и меня это остро задело. И хотя головой я понимаю, что это все недостойно внимания и нужно уметь это не замечать и не фиксировать свои мысли на столь незначительных по существу вещах – но и не сумела легко справиться, уберечь от тебя это мое огорчение.

Прости меня, Санек, что так получилось. И не огорчайся – это действительно «запятые» и при этом они уже позади.

Когда ты приедешь – я подарю тебе две мои работы. Я очень тебя жду и даже считаю дни – такая потребность скорее быть с тобой.

Хочется одного только, чтобы никто нам не мешал. С интересом буду слушать результаты твоей работы за последние дни и доклад, который ты обещаешь прочесть. Мы проведем много уютных вечеров дома. Я постараюсь к твоему приезду все убрать в комнате.

Как хочется твоей живой ласки, Санек.

Приезжай скорее.

Целую и обнимаю тебя горячо и нежно.

Следи за своим здоровьем.

Пиши и звони.

Приезжай, я жду тебя с нетерпением.

10/IV.47 г.

Наташа.

12/IV. [Вчера купила тебе отрез синий на костюм – зайди уже к Нине Карловне Мизатуновой, чтобы перевивка была сделана раньше.]

…Привези мне из ВНИХФИ – опухол. крыс. – Это абсолютно необходимо. У меня только одна опухоль осталась. Можешь ничего не привозить мне лично (мех и т. д.) – но только привези материал для работы.

№ 277. Н. В. Ельцина – А. И. Клибанову

Авиапочтой

13/IV.47 г.

Открытое письмо

Родной Санек, сегодня воскресенье – на улице сыро и холодно. Падает мокрый снег. Я весь день сидела в комнате, читала вслух кусок из Онегина и работала над ним. Кажется, что-то получается – ибо единственным барометром были жильцы – и их тронуло. Жду твоей критики и помощи. Сейчас ко мне должна прийти оттуда моя знакомая. Отчего от тебя нет ни писем, ни даже телеграфных строчек. У меня сегодня весь день артистическое вдохновение и я без тебя потому особенно тоскую. Ты меня любишь? Отчего от тебя ничего нет? Ты здоров?

Пиши чаще и приезжай скорее. Целую, родной, крепко, крепко.

Наташа.

Сейчас был твой телефонный звонок – но нас прервали…

№ 278. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

29 V.47 г

Родная Наталинька,

вчера говорил с тобой по телефону и не могу отделаться от давящего чувства, вызванного какой-то неясностью разговора и его упадочным духом. Что с тобой?

Я очень недоволен собой. Надо было мне настоять на том, чтобы в бытность мою в Ленинграде ты посетила еще раз Холдина¹⁹⁶ и чтобы мы вместе с тобой приняли решение. Чем больше я думаю, тем все более склоняюсь к тому, что если этот процесс так и не разрешается сам по себе, то надо снять его оперативно и тем самым снять с сознания все, что на него давит. Вл. Дм., которому я говорил, очень категорически настаивает на таком решении. Если Холдин и Казанская (?) не имеют чего-нибудь против операции, то выясни с ними возможные сроки и немедленно дай мне знать, чтобы я был вместе с тобой все это время. Одного тебя прошу: безотлагательного обращения к врачам. [Я остановился пока у Анны Осиповны, главным образом потому, что Лазаревич¹⁹⁷ болен. Как только он выздоровеет, я перееду к нему. Он меня приглашает.]

…Вообще же нового ничего. Человек, через которого я вел переговоры о комнате, владелица которой уезжает в сентябре на два года, сейчас тоже болен. Когда он выздоровеет, я возобновлю переговоры. На Вл. Дм. у меня мало надежды: вряд ли с его помощью я получу комнату. Попробую поговорить с Грековым¹⁹⁸. 5‐го июня буду делать в Институте истории доклад, который мне так и не удалось прочесть в Ленинграде. Напишу тебе, как он пройдет. Начал выяснять возможность получения путевок в санаторий. В этом году Академия открыла санаторий в Абрамцево, и я знаю, что тебе хотелось бы там пожить. Но если удастся получить путевки, то, вероятно, только на сентябрь. (Кстати, отпуск мой уже назначен на август и сентябрь). Так что в августе мы с тобой, если все будет хорошо, отправимся в Одессу, а оттуда либо поедем экскурсировать на Карпаты, либо же, если это окажется сопряженным с чрезмерными трудностями, поедем пароходом по Черному морю, по Крымскому и Кавказскому побережью – это как-никак тоже сулит много впечатлений и радостей. Только не укачает ли Черное море моего ребенка?

Любимая моя Наталинька, еще раз говорю тебе: эта наша разлука – последняя. Мы будем с осени вместе, чего бы это ни стоило. Будем налаживать нашу жизнь, так, как это полагается. Мы найдем еще наше счастье – оно всегда в новых и новых поисках. Целую тебя, не оставляй меня своими письмами. Очень жду тебя ко дню твоего рождения и непременно подыщу тебе какой-нибудь хороший подарок.

Целую и жду.

Саня.

№ 279. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

18 июня 1947 г.

Родная Наталинька,

весь день сегодня был с тобой. Считал часы и воображал, как ты подъезжаешь к Ленинграду; как идешь домой, как входишь в нашу комнату после пятидневного перерыва, варишь себе яички на обед, звонишь к знакомым, в лабораторию. Сейчас без пяти минут двенадцать ночи. Ты, устав после дороги, наверно уже забралась в свою постельку, спряталась под одеяло и мгновенно уснула: [нервы дышат сном.] Родная моя, я благословляю твой покой, нежно целую тебя, твой лобик, слушаю твое дыхание и слышу его здесь, вдалеке.