Утром сегодня был у себя на службе, затем пошел в исторический музей, считывал рукописи, но работа шла плохо, хотелось спать и буквы так прыгали в глазах, что после двух часов занятий пришлось оставить работу. Затем обедал, сидел за тем столиком, где мы с тобой вместе были в последний раз, и опять чувствовал мучительную боль за нашу разлуку. Было так одиноко и пустынно, что я поехал к Николаю Павловичу¹⁹⁹. Он сегодня плохо чувствовал себя, глаз (отсутствующий) налит был кровью и он говорил, что чувствует как все отмирает, слой за слоем, и остался лишь какой-то верхний покров мозга, как последнее пристанище жизни, которая сосредоточилась теперь единственно в мысли. Он рассказывал о работе одной своей аспирантки о Юлиании Лазаревской, выдающейся по характеру женщины, жившей в конце XVI – начале XVII вв. (если не ошибаюсь). Эту аспирантку упрекают, по мнению Н. П., несправедливо, в отдаленности ее темы от запросов сегодняшнего дня, и Н. П. помогает ей отвести этот упрек тем, что прослеживает генетически путь развития характера русской женщины от Юлиании Лазаревской до Татьяны Лариной и даже Софьи Перовской. Необычайно широкая и смелая картина. Юлиания Лазаревская, говорит Н. П., далека от этих образов, но она стоит в начале этого пути. Говорили с ним много о моей текущей работе, как всегда с большой для меня пользой. Досадно, что поздно с ним встретился, но спасибо судьбе за встречу. После Н. П. зашел к художникам²⁰⁰. Они очень досадуют на тебя за то, что ты не зашла. Я все объяснил, конечно. У них я поспал с часок, освежился забвением и поехал домой, а дома (это уже было в 10 ч. 40 м. вечера, когда я вернулся), застал маленькую открытку Ерошина²⁰¹. В ней весь Ерошин с его непосредственным восприятием жизни. Последняя приписка о посещении им Алма-Аты, когда он смотрел на цветущие сады, слушал плохих соловьев и пил яблочное вино – это уже почти стихотворение в его наивной реалистичной чисто ерошинской манере. Я рад, что между нами и им установилась связь и пересылаю тебе его открытку, чтобы и ты ей порадовалась. Живется ему, как всегда, плохо, и больно за него. Хотелось бы, чтобы хоть немного тепла пришлось на его закат.

Вот и составилась фотография фактов сегодняшнего моего дня. Твое дело разглядеть за этими фактами мои душевные ощущения и переживания. Ты достаточно меня знаешь, чтобы сделать это и составить себе представление, конечно, более возвышенное, чем это есть на самом деле.

На этом закончу письмо и письмом к тебе закончу свой день, а начал я его тем, что отправил тебе две телеграммы.

Целую тебя, любимая моя, родная моя. Знаю, что в твоем образе я встретил самое большое счастье в моей жизни и это все, что осталось позади и что предстоит, будет казаться мне незначительным и бледным, когда бы я ни подвел итоги прожитому.

Вся моя любовь с тобой, родное существо.

Саня.

Наталинька, отправляю тебе письмо и шлю тебе самые нежные чувства. Целую, моя деточка. Пиши мне каждый день!

19.VI.47 г.

№ 280. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

21.VI.47 г.

Родная моя девочка,

вечером сегодня буду с тобой говорить по телефону. Не могу передать, как мне без тебя грустно, как хочется приласкать тебя, дать почувствовать свою близость и радоваться радости светящейся в твоих глазках.

Как проходят твои дни? Наверное, работа твоя в разгаре (есть материал!). Это хорошо. Чувство созидания самое властное, никакое другое чувство не может ему противостоять. Это и понятно. Процесс созидания это и есть нить, ведущая поколения от одного к другому: это нить вечного, нить жизни. Вероятно, потому перед чувством созидания смолкает все: перед вечным преходящее.

Я тоже работаю много, успешно и довольно счастливо. Мне обидно, что я не могу рассказать тебе о своей красоте. Нередко я жалею, что ты не гуманитарий, потому что в тебе пропадает гуманитарий по всем особенностям твоей души и ума.

Впрочем, если здоровье тебя не подведет, я уверен, что твой труд увенчается успехом, и не маловременным (как разные сенсационные находки, чаще всего оказывающиеся потерями), а твердым, ибо ты исследуешь явление в его естественной истории, в корне.

Близится время отдыха, мы запасаемся силами и молодостью, чтобы как можно полнее проявить в жизни свою ценность, как выражается наш милый Николай Павлович²⁰².

Посылаю тебе стихотворение Мицкевича. Какое благородное и благоухающее чувство. По-пушкински: «сердца трепетные сны».

Вдумайся и прочувствуй эти три слова.

Нежно обнимаю тебя, любимая, и приникаю к тебе долгим поцелуем.

Саня.

№ 281. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

1.VII.47 г.

Наталинька,

только что кончил разговор с тобой по телефону и очень ясно почувствовал, с каким ощущением я оставил тебя после того, как кончился разговор. Я поэтому решил его сразу же мысленно и на бумаге продолжить и сказать тебе, что то сознание одиночества, которое ты испытала и испытываешь, не имеет никакого основания в моем действительном к тебе отношении, что оно внушено тебе нашей разлукой, моим отсутствием таким уже продолжительным и тем угнетенным состоянием духа, которое так естественно в твоем сегодняшнем положении. В нашей жизни мы (да и не мы одни) давно ведем отсчет радости не от должного, а от недолжного. Должно быть здоровым, и здоровому сознанию отклонение от этого причиняет страдание. Но в массе бедственных случаев, которых мы являемся свидетелями, хорошо, что все оказалось вполне доброкачественным и это будет устранено и больше никогда не вернется. Остается психическая травма перед фактом операции, и я знаю, что ни письмами, ни своим присутствием я не смягчу травмы. Но я не знаю и уверен, что самое непродолжительное время снимет ее, тем более что я уже сейчас принимаю меры к тому, чтобы обставить наилучшим образом наше летнее путешествие. Мы об этом еще поговорим при нашем свидании. Сейчас же я хочу тебе сказать об одной особенности нашей душевной жизни. Когда люди попадают в беду, то всегда оказывается, что предчувствие гораздо страшнее ее самой. Психика до деталей разрабатывает ожидаемую ею с трепетом ситуацию и перекрывает эту ситуацию настолько, что когда она (ситуация) наступает и проходит, то кажется сравнительно легкой. Могу тебя заверить, что собеседник, слушая мою эпопею, всегда представляет ее себе гораздо более ужасной, нежели она была на самом деле. Удар, который следует за взмахом, всегда легче чем взмах, который его несет. Это закон, может быть, даже и полезный для нашей нервной организации в конечном счете. То, что я пишу тебе, как бы ты ни восприняла это, – сущая правда. Это большое несчастье – непосредственное восприятие фактов, если на нем останавливаться, то можно всякий раз приходить в отчаяние.

Не упрекай меня в нечуткости. Собери свое мужество. Это будет естественно для твоего характера. Не теряй трезвости. Будь самой собой. Это тебе по силам. Что же касается меня, то я выеду к тебе, как только ты мне скажешь, и ты сможешь твердо опереться на мою помощь, на физическую поддержку, на мой уход, мою ласку, мою любовь.

До свиданья, моя родная девочка, ты не одна, у тебя есть человек, который ценит твое спокойствие, здоровье и жизнь несравненно больше, чем свою, и который рад будет доказать это в любую минуту.

Саня.

№ 282. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

5.VII.47 г.

Родная Наталинька,

сегодня вечером попытаюсь связаться с тобой по телефону, хотя предполагаю, что не застану тебя: вероятно, ты за городом, как ты хотела это сделать.

Я скоро приеду к тебе, чтобы мой бедный ребенок не казался самому себе заброшенным и забытым. Приеду и буду тебя «выздоравливать», как это у нас с тобой принято. Уверен, что все обойдется вполне благополучно и мы проведем отпуск со спокойным сердцем и во время отпуска забудем о всем, что сейчас приходится переносить. С отпуском дело обстоит так:

1. худший вариант: в августе мы едем на две недели в Одессу, потом возвращаемся в Москву. В сентябре ты едешь в подмосковный санаторий, а я возвращаюсь на работу и, примерно, в декабре месяце использую остающийся мне месяц для санатория.

2. хороший вариант: мы едем в августе в Одессу, а сентябрь проводим в санатории под Москвой.

3. лучший вариант: мы едем путешествовать во Львов и дальше, а в сентябре вместе отдыхаем в санатории.

Вот три варианта. Будем надеяться на лучшее, но приготовимся и к худшему. В конце концов, и этот худший вариант не столь уже плох, а сказать откровенно, и он достанется не без труда.

О себе мне нечего писать. Работа моя идет вполне удовлетворительно, но мне сейчас не до того, чтобы о ней писать, так же как и тебе читать об этом.

В Москве очень сильная истощающая жара. Хочется в такие дни особенно сделать вылазку в пригород. Пока что не удается.

На службе тихо. [Шейнман²⁰³ ушел в отпуск. В конце месяца в отпуск уходит Бонч.] Вообще же настроение неважное. Была минута, когда показалось, что в лице В. Д. имеется какая-то внешняя опора, практическая и моральная. Но эта минута прошла, она казалась, а за ней не оказалось почти ничего. Среди окружающих В. Д. противоречий спасти его может только одно: искусство лавирования. Но это искусство требует всемерного напряжения нервов. Этих сил у В. Д. хватает теперь только для того, чтобы держать на поверхности свой собственный корабль. Правда, то и дело он наталкивается на камни, кое-где, местами дает течь, все глубже с годами становится осадка этого корабля. Надеюсь, он протащится столько, сколько ему уготовит судьба, но надо понять, что такому кораблю не до пассажиров. Вот почему мне хотя и бывает обидно, но я все понимаю и в конечном счете у меня нет по отношению к В. Д. слов осуждения. Просто он иссяк, а когда человек иссякает, то естественно, если показывается душевная мель (хуже если не мель, а мелочь!).

Еще раз: надеяться надо на самого себя, а чтобы большего достигнуть, надо ничего не бояться.

Любимая деточка, скоро будем вместе!

Саня.

№ 283. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

28.VII.47 г.

Родная Наталинька,

провел первые два дня в Москве. Снова то же самое. Как это все-таки утомительно – бездомность! Мечтаю хотя бы на месяц вырваться из этой обстановки. [Сообщили ли Розентали²⁰⁴, что-нибудь новое о львовских перспективах?]

Был в субботу у Вл. Дм. Опять-таки все одно и то же. Он заботится о себе самом, а обо мне, постольку, поскольку это совпадает с его собственными интересами. Он все же душевно не тонкий человек. Опыт жизненный, размах в работе, практическая энергия, природный ум, личная честность. Все кажется хорошо, а все-таки не получается главного: человека не получается. Часто я сопоставляю с ним в уме Н. П. У Н. П., конечно, нет такой огромной активности, выраженной во вне, да, может быть, и кое-каких других качеств, присущих В. Д., но у Н. П. имеется принципиальный критерий в жизни, огромная внутренняя собранность, которые делают его душевный мир неприступным для любого натиска, какой бы он ни был силы и откуда бы ни происходил. Я знаю, что В. Д. думает о своем будущем. Он собирает и хранит огромные материалы, связанные со своей долгой жизнью, – это полезно и нужно, кусок истории, весьма интересный и достойный долголетия. Но все эти груды архивов недостаточны, если под ними захотят скрыть свое настоящее, если многописанием захотят уверить потомство, что у автора имелась душа, тогда как, если она и имелась, то уже давно устала и склонилась и поступила на мелкую казенную службу. Нет, не хорошо. Я за многое благодарен В. Д., но общение с ним не обогатило ценностями мои представления о нравственном. Вообще же это очень сложный вопрос и, может быть, скоропалительно с моей стороны делать заключения без учета сложной совокупности биографических и исторических данных.

Вчера я ездил к Шейнману за город. Отдыхал. Но воздух меня утомил, а на обратном пути пришлось выстоять в поезде свыше часа в давке и духоте. Вернулся усталым. [С 1‐го я сговорился с Шейнманом, что буду приезжать к нему на дачу через день: мы будем чередоваться с ним на службе.]

Вот пока и все.

Ты сама понимаешь, что я очень волнуюсь за тебя. Ты все же очень еще слаба, Наталинька. Если к этому всему ты и сама за собой не следишь, то может случиться, что ты не соберешь сил ни для доклада, ни для поездки на юг.

Жду твоих писем, целую, начинаю считать остающиеся дни разлуки.

Твой Саня.

Посылаю письмо Ерошина.

№ 284. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

7.VIII.47 г.

Родная моя Наталинька,