Он опустился на металл, который почти не нагрелся на солнце, что тоже было не совсем нормально. И лег. И сцепил руки на груди. Закрыл глаза. В том мире он заснул, чтобы проснуться в этом? Следовательно, стоит попробовать тот же способ.

Если повезет, получится.

Если.

Повезет.

Глава 7

Верховный

Шаг.

И еще шаг.

И руку поднять выше. Она почти не ощущается, но хотя бы не тяжела, особенно, если поддерживать под локоть. Идти…

По узкому коридору.

Стены неровные, грубо отесаны и лишены украшений. Ни барельефов, ни росписей, лишь этот серый во тьме кажущийся грязным, камень. От него и пахнет-то сыростью, плесенью. Воздух внутри пирамиды тяжелый и спертый, такой, что каждый вдох дается с боем. И разум нашептывает, что стоит вернуться, что все это путешествие напрочь лишено смысла.

Что Верховный хочет найти там, внутри?

Очередную тайну?

А не довольно ли с него? У него и так тайн больше, и все какие-то бесполезные, вроде того хранилища Древних? Да и вовсе… сколько ему осталось? Он давно уже живет в долг, так стоит ли теперь… пусть кто-то другой, помоложе, возьмет на себя заботы о мире? О людях? Империи?

Верховный тяжко вздохнул и отправился дальше. Благо, коридор был прямым, что древко стрелы. Закончился он лестницей, чьи ступени уходили во тьму. И здесь уже пахло чем-то иным, не только затхлостью.

Благовония?

Цветочные масла?

Нет, что-то куда более знакомое… кровь.

Она, засохшая, старая, лежала на ступенях. Она въелась в камень, сроднилась с ним, ставши неотделимой, но запах, запах сохранился.

Верховный потрогал пятно и поднес пальцы к глазам. Со вздохом разогнулся и, опираясь ноющей рукой на стену, поднялся на первую ступень. Высокие. В его пирамиде пониже будут. Да и много тут… ничего.

Справится.

Не так уж он стар и немощен.

Он шел медленно, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться. И с каждой минутой крепло внутри раздражение. Вот ради чего все?

Лестница вывела в другой коридор.

И здесь уже слабо, тускло, но горел факел. Кем был оставлен? Мекатлом? Императрицей? Не важно. Главное, что огня хватило, чтобы осветить вереницу золотых масок. Они начинались сразу от входа, и Верховный узнал ту, что была ближе.

Император.

Маска была из числа храмовых. Их каждый год выплавляли по дюжине. Эту Верховный даже помнил, держал в руках, тогда аккурат нашептали, что золото для масок разбавляют медью.

Он не удержался, коснулся поверхности.

Разбавляли.

И давно. Настолько, что утратили всякую осторожность. Жадность… у людей множество пороков, но жадность, пожалуй, опаснее прочих. И маску эту Верховный собирался отдать на переплавку, но вот беда, Император требовал новую, а времени, чтобы сотворить… теперь же она, несовершенная, осталась в вечности. В том числе упреком Верховному.

Многие тогда отправились на вершину пирамиды.

В том числе и смотритель Казны. Он, кажется, был из рода… Верховный забыл, какого. Главное, определенно род оказался недоволен. И врагов у Верховного прибавилась.

А вот еще одна маска.

Отец Императора.

И его дед… Верховный застал его правление. Прадед… вереница масок тянулась, и каждая походила на другую. В какой-то момент начало казаться, что все эти маски – суть одно лицо. Жутковато. А главное, Верховный пропустил момент, когда золото начало оживать.

Сперва мелькнула и погасла искра на гладкой поверхности одной маски. Ожила в другой.

Засветилась третья, тускло, неровно, пятнами.

А вот в четвертой свет окреп, пусть все одно был неравномерным. Пятая… еще немного и откроет глаза. Разомкнет слипшиеся губы, задав вопрос, на который у Верховного нет ответа.

Что он делает здесь?

Впрочем нет, маски не стали говорить. Зато потянуло свежим воздухом. И кровью… тоже свежей.

Три ступени.

Приоткрытая дверь, которой Верховный коснулся осторожно. Площадка три на три шага. И бездна внизу. Марево огня на небесах почти погасло, лишь редкие всполохи тревожили тьму.

– Красиво, – девочка сидела на самом краю, свесив ноги в бездну. А за спиной её темной грудой виднелось тело. – Хорошо, что ты пришел.

– Не уверен, что мне сюда можно, – Верховный оторвал руку от двери. Отпускать её было боязно, хотя он и понимал, сколь нелепый это страх.

– Теперь, наверное, да… или нет. Я не знаю.

Она смотрела на небо.

– Их так много…

– Звезд?

А вот кровью пахло резко. Верховный посмотрел на тело… нет, подходить к нему не стоит. Мекатл или мертв, или почти. В любом случае, он не так и важен.

– Да… я не помню, где я жила раньше, но знаю, что не видела столько звезд. Никогда, – она обернулась и лицо её было бледно. – А ты?

– Видел. Я каждую ночь поднимаюсь… поднимался…

И теперь придется снова, потому как Мекатл мертв. А кому еще поручить столь нужное, но при том грязное дело? То-то и оно, что некому.

Совершенно некому.

– Я не хотела, – девочка протянула руку. – Не хотела его убивать. Он сам виноват.

– Конечно.

Верховный коснулся тонких пальцев. Хрупкие какие. И ноготки полупрозрачные, и рука сама во тьме кажется белой, а что под ноготками темная кайма грязи пролегла, так ведь ребенок.

Пусть и божественный.

Дети вечно ищут что-то. Грязь в том числе.

– Ты не боишься меня? – в её глазах и звезды, и марево, и вопрос.

– Боюсь, – признался Верховный, опускаясь на камень. Получилось тяжеловато. Заныла спина и суставы тоже. Как бы потом подняться.

– Почему? Я ведь никогда не делала тебе плохого. Другим делала. Но тем, которые сами хотели сделать мне плохо.

– Это сложно объяснить…

Смотрят выжидающе. Ну да, не ответ.

– Ты – дитя. Я смотрю и вижу дитя. Чудесное. Красивое. Такое, которому радовалась бы любая мать и любой отец…

– Я и её не помню. Маму.

– Ксочитл тебя любит.

– Да… она… как мама, – и брови хмурятся. – Но говорить нельзя. Если сказать, то её убьют. Это правда?

– Попытаются, – кивнул Верховный. – Дело в том, что ты не только дитя, но и воплощение власти. Высочайшей. И тот, кто влияет на тебя, тоже получает часть этой власти. А кто может повлиять на дитя сильнее, чем та, что подарила жизнь? Или та, кого он почитает наравне?

– Я поняла, – девочка была серьезна. – Спасибо.

– Не за что. А вот в остальном… тебе доступно то, что не доступно ни мне, ни кому бы то ни было из взрослых. Ты можешь забрать жизнь. А можешь вернуть её. Это сродни тому, что делали боги. Но боги давно ушли. И люди привыкли к тому, что боги далеко. Более того, людям не нужно, чтобы боги возвращались.

– Как тот, который из золота?

– Да. Боги ведь могущественны. Настолько, что ни один смертный, будь он воин или даже маг, не сравнится с ними в силе. А стало быть, мы все тут станем не жрецами, воинами или владетелями земель, к слову которых прислушиваются те, что стоят ниже. Мы все станем игрушками в руках богов. А кому это нравится?

Она чуть задумалась.

– Каждый, кто оказывается рядом с тобой, он знает о твоей силе. И боится.

– Силы?

– И силы. И того, что дана она ребенку. Вдруг да ты обидишься и отнимешь жизнь? Или из прихоти? Каприза?

– А другие так не делают?

– Делают, конечно… как-то великий Император, живший задолго до твоего рождения, решил, что его оскорбляет вид увечных людей.

– И что он сделал?

– Велел их казнить.

– И казнили?

– Несомненно. Слово Императора – закон.

Впрочем, прожил он недолго, слег почти сразу после зимнего празднества, холодной воды напившись. Случается…

– И его тоже боялись?

– Да.

Как любого безумца. А дети ведь где-то совсем рядом… но эта девочка сидит на краю, мотая ногами в пустоте. И где-то там, внизу, видна россыпь огней. Во внутреннем дворе все еще царит суета. И надобно возвращаться. Сделать какое-то заявление, объявление, объяснение. Что-то, что гонцы развезут по храмам Благословенного города, а там и дальше. Слово, что будет сказано и успокоит людей.

Или нет.

Вряд ли Верховный способен найти такое слово, которое их успокоит.

– Звезды красивые. И небо, когда горело… я вспомнила огонь.

– Огонь?

– Да. Там, где я жила… я почти ничего не помню.

И маг уверяет, что это нормально, что утраченная память – суть следствие обряда. А может даже её специально убрали?

– Это тебя беспокоит?

– Нет. Пожалуй, нет… ты не разговариваешь со мной, как с ребенком. Некоторые… особенно один старается. Он привез мне кукол. И еще подарил девочек. Пятерых. Они глупые, – Императрица наморщила носик. – Хотят со мной играть. И кукол делят, делят… я сказала Ксочитл, чтобы не приводила их больше.

– Он хотел сделать тебе приятное.

– Да, я понимаю. Но… я ведь действительно… это странно. Иногда мне хочется играть. И куклы красивые. Ксочитл шьет им одежду. И мы смеемся. Она рассказывает сказки, и я слушаю. Мне нравятся её истории. А потом все это становится вдруг таким бессмысленным. Пустым.

Девочка обняла себя.

– И я вижу, что все… что неправильно. Что этот человек ищет способ повлиять на меня. Что ему нужна не моя радость, а взамен на куклы и девочек он хочет земель. Или золота. Или чтобы его кем-то назначили. Или не его.

– Это взрослая жизнь. Он просто привык так… твоему отцу дарили охотничьих соколов или вот собак. Лошадей. Наложниц.

– А взамен хотели того же?

– Земель. Чинов. Власти.

– Мир скоро погибнет.

– Верно. Но вряд ли это кого-то остановит… так ты вспомнила огонь?

Ведь не удалось найти ни семьи, где росло дитя, ни тех, кто помог появиться ему на свет. Впрочем, Верховный подозревал, что случилось это где-то под землей. Там, где стоял древний город. И надежно хранил свои тайны.

Поэтому и звезд она не видела.

– Он горел… ярко. И я любила на него смотреть. На свечках – другое. Их нужно было беречь, и потому огонь был слабым-слабым. Я его подкармливала щепками. Когда никто не видел. Но иногда меня брали туда, где горел камин. И огонь тогда был очень ярким. Сидеть рядом было тепло. Тогда я согревалась.

– Скажи… – Верховный поглядел на небо, начавшее светлеть. – Тот город, под землей, тебе он не показался знакомым?

– Не знаю, – она покачала головой. – По запаху разве что… там такой воздух. Не такой. Не как здесь. Дышать тяжело.

– Это есть.

– И дома тоже… но меня не выпускали. Из дома. И поэтому города я не видела. Да, – она сказала это чуть уверенней. – Дом… очень большой дом. Много людей.

Она чуть прикрыла глаза и качнулась. Верховный поспешил обнять её.

Дитя.

Все-таки дитя. Хотя бы сейчас.

– Я… жила… где-то там… рабы были. Рабы нечистые. С ними нельзя говорить. А еще они глупые и всего боятся. Иногда… однажды на меня такой напал.

Она вскинулась.

– Я помню!

– Умничка, – Верховный подвинул её чуть ближе. И обнял уже двумя руками. – Но тебе не обязательно вспоминать дурное.

– Гулять нельзя. Выходить нельзя. Но я вышла. Во двор. Скучно… было очень скучно. И темно. Свеча почти погасла, а во дворе – фонарь. Я просто вышла. А он… он вдруг высунулся и помахал. Старик. Улыбался. И показал свечу. И спросил, хочу ли я увидеть звезды. Он знает тайный ход. Наверх. Туда, где небо. И звезды. Настоящие. Они как огонь, только много-много лучше.

Она бормотала, и Верховный напряженно вслушивался в каждое слово.

– Я поверила. Я была глупой. Поверила рабу. А он повел… сказал, что мы быстро, что никто не заметит. Я ведь была хорошей девочкой и рабов не обижала. Я и вправду их не обижала!

– Конечно.

– А мы зашли… зашли за… ход. Был. Тайный. Узкий. И он меня за горло схватил. И еще вцепился. Зубами.

Она закрыла ладонью шею.

– Что он… почему он так?

– Сошел с ума. С людьми такое бывает.