Сундуком с сокровищами багажник «Ауди» подсветил лицо водителя Жени. Женя оказался чуть смуглым и стройным. Такие лица мужчин я называла «sex and the city». Моложавое, ухоженное, подстриженное: и на голове, и под головой на подбородке – в каком-нибудь элитном «бобер»-шопе.

В Ни-Но мажоры, как он, посещают лучшие ночные клубы города, а на Рублевке – встречают провинциалок с вокзала.

Я оперлась о багажник, уставившись на фужер, поданный Женей на серебряном подносе. И фужер, и поднос выглядели словно он украл их из музея. Стекло бокала топорщилось в меня распущенными розами и длинными острыми шипами. Краска внутри стекла бликовала алыми разводами, и стояло сие произведение на серебряном подносе, украшенном сложными завитками вьющейся виноградной лозы.

Лоза спускалась вниз, превращаясь в удобную ручку, но мне почему-то эта штука напоминала кандалы. Пусть и очень симпатичные.

– Прошу, – протянул поднос Женя, подбадривая меня, – вас что-то смущает?

– Ну… как бы не разбить… Очень дорогой стаканчик? Может, из горла бутылки хлебну?

– Не положено. Инструкция.

– А на что еще есть инструкция? Как ходить в туалет? – приподняла я обеими руками бокал весом с пакет молока.

– Инструкция эстетики, – пояснил водитель. – Алла Воронцова неравнодушна к красоте и стилю, который разработала она сама. Поместье – отражение ее видения прекрасного.

– Ну, – искала я безопасное место вокруг ободка фужера, откуда в меня тыкало бы поменьше шипов, – надеюсь, меня не заставят нацепить школьную форму их элитной гимназии с какими-то рюшами и бантиками!

Женя быстро посмотрел на часы, видимо чтобы не расстроить меня очередной инструкцией прекрасного.

– Пора ехать. Вы готовы?

Обливаясь водой, кое-как я выпила половину и вернула кубок обратно Жене.

– Они что, прям настоящие олигархи?

– В некотором роде, – уклончиво ответил Женя. – Так вы позволите? – предпринял он новую попытку убрать мой багаж.

– Жень, давай без выканья, «позволений», подносов и фужеров. Я работала на заправке и в общепите. Я не Воронцова. Есть автобусы, метро. Сегодня… с чемоданом, поэтому торможу, а на самокате будет быстро.

– Кира, до школы десять километров, а до центра города почти сорок. И потом, это моя работа – сопровождать вас.

Я грозно зыркнула.

– Тебя, – исправился он. – Я могу обращаться на «ты», но не могу не возить на машине. Договорились?

– Ладно, понятно. Скажи, у Аллы с Максимом тоже водители?

– Максим Сергеевич водит сам. Аллу Сергеевну сопровождает кавалер. Он водит.

– «Сопровождает кавалер». Бойфренд, да?

Женя то ли кивнул, то ли его передернуло.

– Последний вопрос, Жень, они в адеквате? Семейство, а то я очкую…

– В полном. Если не происходит, – подбирал он слово, помогая себе руками, – инцидентов.

Что еще за «инциденты» происходят за закрытыми дверями воронцовского града, Женя рассказать не успел. Мы домчали до Лапино за три минуты. У меня приятно заложило уши. В машине пахло свежестью, а не по́том тридцати пассажиров маршрутки. Прохладная кожа обивки остудила мое раскаленное поездами тело. Я была готова уснуть в плавности скольжения салона-колыбели.

– Эти машины опасны, – улыбнулась я, прикрывая глаза, – так уютно, что тянет спать.

Мы проехали под высоченной каменной аркой с башенками. Круговое движение вокруг фонтана развело дорогу на десять лучей. Слева и справа мелькали подсвеченные громадины… не знаю чего. Домов, коттеджей, дач. В таком гигантском помещении мог разместиться целый детский сад, областная администрация или музыкальная школа.

– И в каждом по одной семье? – лупилась я через стекло. – А зачем прожектора на стены?

– Подсветка для эстетики. Лампы заряжаются солнечной энергией. Так улицы выглядят опрятней.

По сравнению с этими улицами я выглядела тем еще веником. Мной будто подмели все местные бордюры.

– На территории резиденции Воронцовых несколько домов, – продолжил Женя. – Хозяйский, гостевой, для персонала, спортивно-оздоровительный, оранжерея и тот, где живут Воронцовы-младшие. Его называют Каземат.

– Ты типа пошутил? Почему каземат?

– Название дому придумала Алла. Каземат – это что-то укрепленное, а в дом, где живут Алла, Максим и их друзья, персоналу входить запрещается. Доступ есть только у меня и ассистентки Яны.

– А что там особенного? Чего ей укреплять? Брендовые сумочки, пуделей и туфли? – протянула я задумчиво. – У богатых свои фантазии. У меня комната в десять метров, у кого-то свой дом в десять окон на каждом этаже. Нехилый казематик.

– Слева от вас зеленая изгородь поместья, – кивнул Женя, вещая экскурсоводом.

Я лениво перевела взгляд по направлению его кивка, но почти тут же распахнула глаза до лба и подбородка, врезаясь носом в стекло.

– Жень! Можно помедленней? – попросила я его сбавить скорость, чтобы успеть рассмотреть стену.

Зеленые туи, высотой двадцать метров, походили на полотно, по которому скальпелями-секаторами вырезали райских птиц. Они выглядели столь достоверно, что еще немного – и вырвутся из своих терновников, взлетая в небо. В тех местах, где у птиц располагались хвосты и крылья, из туй выглядывали неизвестные мне растения с пушистыми шапками. Развеваясь по ветру, они создавали эффект движения.

– Никогда не видела таких высоких зеленых стен…

– Их выращивает Алла. Она специалист в ботанике, удобрениях и вообще… умная девушка.

– Опять Алла, – выдохнула я, – а как же ее брат? Ему не дали в кулички на стенке поиграть?

– Максим Сергеевич увлекается автомобильным гоночным спортом. Они дружны с сестрой, но их интересы не перекликаются.

Машина свернула в распахнутые ворота, едва цепляя колесами мраморную крошку – будто легкое дыхание ветра пронеслось. Женя собирался выйти и открыть мне дверь, но я хвастливо его опередила, выпрыгивая ногами на газон. Перестаравшись, споткнулась о бордюр и упала руками в траву. Прикосновение к газону оказалось столь нежным, что я не поверила – разве растения могут быть такими… пудровыми и ласковыми?

Скинув обувь, провела босой ногой по полотну свежей зелени.

Если бы я не была в гостях в элитном поселке, из кустов которого в любой момент могут нарисоваться мажоры-младшие, я бы завернулась в газон лицом, как в освежающую маску.

– Их бритвой стригут? Такие ровные… мягкие… – водила я ступней туда-обратно.

– Особый сорт. Косить и стричь не нужно. Растет на три миллиметра в высоту и очень густой. Устойчивый к вытаптыванию и морозам.

– Шелк…

– Сорт вывела Алла Сергеевна. Она разбирается в растениях.

– Кто бы сомневался…

Справа на площадке под навесом виднелись капоты десятка машин. Ближе всех стоял огромный красный джип с прожекторами на всех выступающих деталях, тонированным стеклом и светящимся днищем, а чуть дальше – приземистый блеклый серый седан с несколькими царапинами на водительской двери.

За моей спиной раскинулся широченный сад, на противоположной стороне которого возвышался хозяйский дом. В сгустившихся сумерках я видела пока лишь тень особняка, боясь представить, что со мной станет от его вида при свете дня, если я уже от одного зеленого забора чуть не позеленела от восхищения.

Если дома у Аллы теперь вот так и все это отражает ее внутренний мир, какой же она была, когда в ее голове были не все дома?

Дом, что виднелся рядом и пониже, скорее всего, предназначался для персонала. Оранжерею со стеклянной крышей и стенами оказалось опознать проще всего. Она была (что неудивительно) зеленая, похожая на многоэтажный парник с торчащим в центре конусом в форме початка кукурузы высотой с двенадцатиэтажный дом.

Я непременно решила рассмотреть сооружения завтра при свете дня.

– Ну и парничок… – уставилась я на сооружение размером в пятьдесят школьных спортзалов. – Это там она газоны выращивает?

– И не только. Там ее лаборатория, – ответил Женя, выгружая из багажника чемодан.

– Ботанка в прямом смысле слова. В замке из стекла и травы.

От созерцания оранжереи меня отвлек голос. Голос парня. Интересно, давно он стоял у нас с Женей за спиной и наблюдал за тем, как я ласкаю ступнями их шелковистый газон?

– Наконец-то вы прибыли. Женя, отнеси багаж гостьи в первую спальню, – произнес он.

Парень стоял на высоком крыльце трехэтажного Каземата. В спину ему бил свет из распахнутой двери. Он был расслаблен и облокачивался руками о парапет, выложенный диким камнем. На глаза у него почему-то были опущены темные солнцезащитные очки, несмотря на сумерки.

Капот «Ауди» тихо щелкнул, как щелкнуло что-то в моей грудной клетке. Надеюсь, это был хруст остеохондроза, когда я запрокинула голову, пытаясь рассмотреть владельца голоса.

Воронцов отвернулся, поднимая голову к небу, словно позволял мне беспардонно себя рассмотреть целых две с половиной минуты. Я всегда думала, что не влюбчива, в отличие от Светки, которой нравился каждый минус первый. Со мной в хоккейной команде играли двадцать парней, но ни с одним я не пошла на свиданку, хотя Галкин с Уткиным пробовали подкатить.

Еще смеялась: что за птичья свадьба?! Журавлева встречается с Галкиным или Уткиным.

Но этот голос. Он проник в меня вместе с туманом ананасового вейпа, который курил Воронцов. Через минуту он сорвал с глаз темные очки, повесил их дужкой на горловину расстегнутой на пару пуговиц белой рубашки. Его волосы рассыпались по лбу, и я так и не поняла – блондин он или брюнет? Темные пряди перемешивались с обесцвеченными, а потому про себя я назвала его вороным блондином.

На ладонях у него были красные кожаные водительские перчатки с обрезанными пальцами, а на локте висела небрежно перекинутая кожаная куртка. Весь его внешний вид излучал уверенную самовлюбленность и добродушный настрой.

Легко быть дружелюбным, когда ты богат. О чем беспокоиться, если все дано по праву рождения? О перчатках, которые подходят под цвет каждой твоей гоночной тачки, как заметила я ранее – все они были оттенком от алого до оранжевого, короче, были красными.

Решив, что ночного любования его персоной достаточно, он спустился по лестнице и протянул мне руку:

– Максим Воронцов, рад, что теперь ты с нами. Как добралась?

Он был из тех парней, проходя мимо которых хочется обернуться посмотреть – не обернулся ли он?

– Кира Журавлева. Спасибо, что пригласили, – быстро дотронулась я до его пальцев, не зная, как именно их сжимать. Сильно, слабо или нужно только подержаться? Но за что? За перчатку или за кончики его неприкрытых фаланг?

Я понимала, что нервничаю рядом с ним, становясь краснее «Феррари».

– В нашем доме всегда рады гостям. И особенно гостьям, – подмигнул он. – Женя, в первую спальню, – строго напомнил Воронцов застрявшему в дверях водителю, – отнеси вещи Киры в первую спальню.

– Как скажете, Максим Сергеевич, – вздохнул он.

Богатый, уверенный в себе красавчик. Кажется, моя самооценка рядом с Воронцовым вот-вот рухнет ниже их трехмиллиметрового газона. Он совсем не был похож на своего огромного отца – круглого, как кольцевые Москвы.

Карие глаза Максима с небольшой восточной ноткой рассматривали меня столь же внимательно, как недавно смотрела на него я. Узкий подбородок и заметные скулы, широкий рот и чувственные губы.

Но не внешность подкупала в Воронцове. Он стоял передо мной на газоне (о который я только щекой потереться не успела), как непоколебимый властитель мира стоял бы на шаре размером с глобус – царь Земли, жонглирующий планетами. Он смотрел на меня, но не пялился; улыбался, но не лыбился; проявлял интерес, но без капли похотливости.

Я не могла придумать слово, чтобы правильно описать его взгляд.

Делая вид, что по три раза на день оказываюсь возле студентов в их резиденциях на Рублевке, я разговаривала с ним тоном из серии «отвали». Так я общаюсь со всеми, кому глубоко симпатизирую, но не собираюсь признаваться в этом.

– Ваше полное имя Кириллия? – спросил Максим, когда наше рукопожатие затянулось.