Это был мир, в который никогда не ступала нога белого человека и куда даже чернокожая муниципальная полиция являлась только по вызову и по молчаливому согласию. Это был мир Хендрика Табаки, здесь его жены присматривали за его девятью домами в самом центре старого квартала. Это были прочные, хорошо построенные дома из обожженного кирпича, но снаружи они намеренно оставались ободранными и неухоженными, чтобы сливаться с окружающим убожеством. Хендрик давно научился не привлекать внимания к себе и своему имуществу. У каждой из его девяти жен имелся собственный дом, они стояли вокруг чуть более внушительного дома Хендрика, и он не ограничивал себя женщинами своего племени овамбо. Его женами были пондо и коса, финго и басуто, но не зулу. Хендрик никогда не допустил бы зулуску в свою постель.

Все они вышли приветствовать его и его прославленного брата, как только Хендрик остановил фургон у пристройки за собственным домом. Поклоны женщин и их негромкое уважительное хлопанье в ладоши провожали мужчин в гостиную дома Хендрика, где в дальнем конце стояли, словно троны, два плюшевых кресла, покрытые леопардовыми шкурами. Когда братья уселись, две младшие жены принесли кувшины со свежим просяным пивом, густым, как кашица, терпким, шипучим и холодным благодаря работавшему на керосине холодильнику; и когда братья освежились, явились сыновья Хендрика, чтобы поприветствовать отца и выразить почтение дяде.

Сыновей было много, потому что Хендрик Табака был здоровым и крепким мужчиной и регулярно, каждый год, оплодотворял своих жен. Однако сегодня присутствовали не все старшие сыновья. Те, которых Хендрик счел нестоящими, были отосланы в деревню, чтобы пасти стада коров и коз, которые тоже являлись частью богатства Хендрика. Наиболее многообещающие юноши работали в мясных лавках, универсальных магазинах или питейных заведениях, а двое, особенно одаренные умом, учились на юридическом факультете в университете Форт-Хэйр, учебном заведении для чернокожих в маленьком городке Элис на востоке от Кейптауна.

Поэтому сейчас присутствовали только младшие сыновья, почтительно преклонившие колени, и среди них были двое, на которых Мозес Гама смотрел с особенным удовольствием. Это были сыновья-близнецы одной из жен Хендрика из племени коса, женщины необычных достоинств. Кроме того, что она являла собой преданную жену и рожала много сыновей, она слыла отличной танцовщицей и певицей, замечательной рассказчицей, особой, отличающейся острой прозорливостью и умом, а еще она была сангома, оккультной целительницей, проявлявшей иногда сверхъестественную силу предвидения и прорицания. Ее двойняшки унаследовали бо`льшую часть ее дарований вместе с крепким телосложением отца и кое-что от красоты Мозеса.

Когда они родились, Хендрик попросил Мозеса дать им имена, и он выбрал эти имена из своей драгоценной «Истории Англии» Маколея. Из всех его племянников именно эти были его любимчиками, и теперь он улыбнулся, когда они встали перед ним на колени. Мозес прикинул, что им уже почти тринадцать лет.

– Вижу тебя, Веллингтон Табака, – поздоровался он сначала с одним, потом с другим. – Вижу тебя, Роли Табака.

Они не были однояйцевыми близнецами. Веллингтон был повыше, сложен тоньше, с более светлой кожей, цвета ириски, по сравнению с шелковично-черной кожей Роли. Черты лица Веллингтона имели тот же египетский оттенок, что и у Мозеса, а Роли выглядел скорее африканцем, с курносым носом и толстыми губами, и тело его было шире и приземистее.

– Какие книги вы прочитали со времени нашей последней встречи? – Мозес перешел на английский, вынуждая мальчиков отвечать на том же языке. «Слова – это копья, они – оружие, с помощью которого можно защищаться и нападать на наших врагов. Английские слова имеют самые острые лезвия, без них вы станете безоружными воинами», – объяснял он им прежде, а теперь внимательно слушал, как они, запинаясь, отвечают по-английски.

Однако он заметил, что они уже лучше владеют языком, и обратил на это внимание:

– Вы все еще говорите недостаточно хорошо, но научитесь говорить лучше в Уотерфорде.

Мальчики слегка смутились. Мозес организовал для них сдачу вступительных экзаменов в эту элитную межрасовую школу за границей, в независимом черном королевстве Свазиленд, и их приняли, и теперь они страшились дня, когда им придется покинуть их уютный знакомый мир и отправиться в неведомое. В Южной Африке все образование строго разделялось по расовому признаку, и министр по делам банту доктор Хендрик Фервурд провозгласил политику, согласно которой чернокожим детям не следует давать полноценного законченного образования, чтобы не порождать недовольства. Он вполне откровенно заявил парламенту, что образование черных не должно противоречить правительственной политике апартеида и, соответственно, не должно отвечать высоким стандартам, чтобы не вызывать у чернокожих учеников ожидания и стремления, которые никогда не будут реализованы. Ежегодная плата за каждого белого школьника составляла шестьдесят фунтов, а за черного – девять. Те чернокожие родители, которые могли себе это позволить, вожди и мелкие бизнесмены, посылали детей за пределы страны, и Уотерфорд был их излюбленным местом.

Близнецы с облегчением сбежали от устрашающего присутствия отца и дяди, но во дворе рядом с фургоном их уже ждала мать, которая резким кивком головы приказала пройти в ее собственную гостиную.

Эта комната представляла собой настоящую берлогу колдуньи, куда близнецам обычно вход был закрыт, и теперь они вошли туда с еще большим трепетом, чем в дом отца. У дальней стены выстроились боги и богини их матери, вырезанные из африканских деревьев и разодетые в перья, шкуры и бусы, с глазами из слоновой кости и перламутра и оскаленными зубами собаки и бабуина. Они выглядели устрашающим сборищем, и мальчики содрогались, не смея прямо посмотреть на них.

Перед семейными идолами были разложены подношения в виде еды и мелких монет, а на другой стене висели ужасные принадлежности ремесла их матери: тыквенные и глиняные сосуды с маслами и мазями, связки сушеных трав, змеиные шкуры и мумифицированные игуаны, кости и черепа бабуинов, стеклянные банки с жиром бегемота и льва, мускус крокодила и прочие безымянные субстанции, гнившие, пузырившиеся и вонявшие так сильно, что у мальчиков начинали болеть зубы.

– Вы носите обереги, что я дала вам? – спросила Кузава, их мать.

Она выглядела неуместно красивой среди ее нечестивых и омерзительных инструментов и лекарств – круглолицая, с гладкой кожей, очень белыми зубами и влажными глазами газели. Руки и ноги у нее были длинными и блестели от тайных колдовских мазей, а груди под множеством ожерелий из бус и амулетов из слоновой кости были большими и крепкими, как дикие дыни Калахари.

В ответ на ее вопрос близнецы энергично закивали, слишком подавленные, чтобы говорить, и расстегнули рубашки. Амулеты висели у них на шеях, каждый на длинном кожаном шнурке. Это были рога маленькой серой антилопы-дукера, их открытые концы были запечатаны гуммиарабиком, и Кузава все двенадцать лет их жизни копила магическое зелье, которым их наполнила. Оно было приготовлено из частиц всех выделений тела Хендрика Табаки, отца близнецов, его фекалий и мочи, его слюны и соплей, пота и спермы, серы из ушей и крови из вен, его слез и рвоты. Все это Кузава смешала с сухой кожей с его подошв, обрезками его ногтей, щетиной с подбородка, волосками с головы и низа живота, с ресницами, которые выдергивала, когда он спал, и коростой и гноем с его ран. Потом она добавила травы и жиры великой силы, прочитала над ними слова могущества и, наконец, чтобы сделать чары нерушимыми, заплатила огромные деньги одному из грабителей могил, который специализировался на таких поручениях, чтобы он принес ей печень младенца, утопленного после рождения его собственной матерью.

Все эти ингредиенты она запечатала в двух маленьких рогах, и близнецам не позволялось теперь представать перед отцом без этих амулетов. Теперь Кузава сняла с сыновей обереги. Они были слишком ценны, чтобы оставлять их во владении детей. Кузава улыбнулась, взвесив их на гладких розовых ладонях изящных рук. Да, они стоили всех затрат, терпения и тщательного применения всего ее искусства.

– Ваш отец улыбнулся, когда увидел вас? – спросила она.

– Он улыбался, как восходящее солнце! – ответил Роли, и Кузава радостно кивнула.

– А были ли его слова добры, расспрашивал ли он вас с любовью? – не отставала она.

– Когда он говорил с нами, он мурлыкал, как лев над куском мяса, – прошептал Веллингтон, все еще напуганный окружающим. – И он спросил, как мы успеваем в школе, и похвалил, когда мы ответили.

– Это обереги принесли его благожелательность. – Кузава довольно улыбнулась. – Пока вы носите их, ваш отец будет отдавать вам предпочтение перед всеми остальными своими детьми.

Она взяла маленькие рога и отошла, чтобы опуститься на колени перед центральной резной фигурой в ряду идолов, – это было нечто пугающее, с львиной гривой на голове; в этой фигуре пребывал дух ее покойного деда.

– Охраняй их хорошо, о досточтимый предок! – прошептала Кузава, вешая амулеты на шею фигуры. – Поддерживай их силы, пока они не понадобятся снова.

Здесь амулеты находились в куда большей безопасности, чем в самом глубоком из хранилищ какого-нибудь банка белых людей. Ни одно человеческое существо, кроме самых могущественных из темных сил, не могло отважиться оспорить у духа ее деда право на обладание этими оберегами, потому что он был изначальным стражем.

Потом она снова повернулась к двойняшкам, взяла их за руки и вывела из своей берлоги в семейную кухню, сбросив с себя облик колдуньи и превратившись в любящую мать, как только дверь берлоги закрылась за ней.

Она накормила сыновей, наполнив их миски пышной белой маисовой кашей с фасолью и тушеным мясом, утопавшими в нежном жире; такая еда приличествовала семье богатого и могущественного человека. А пока они ели, Кузава нежно ухаживала за ними, расспрашивала и подшучивала, накладывала им добавки, и ее темные глаза сияли гордостью; и наконец неохотно отпустила их.

Мальчики, горя возбуждением, сбежали от нее в узкие вонючие проулки старого квартала. Здесь они чувствовали себя совершенно непринужденно. Мужчины и женщины улыбались им и приветствовали, когда они проходили мимо, и с удовольствием смеялись их шуткам, потому что все их любили и их отцом был Хендрик Табака.

Старая мама Нгинга, толстая и седовласая, сидевшая перед дверью питейного заведения, которым управляла по поручению Хендрика, окликнула мальчиков:

– Куда это вы направляетесь, мои малыши?

– По тайному делу, о котором не можем говорить! – крикнул ей Веллингтон, а Роли добавил:

– На следующий год наше тайное дело станет твоим, старая мама! Мы будем пить твой скокиаан и трахать всех твоих девчонок!

Мама Нгинга затряслась от восторга, а сидевшие у окон девушки визгливо засмеялись.

– Он точно настоящий львенок, этот парнишка! – говорили они друг другу.

Спеша по проулкам, мальчики призывно кричали, и из лачуг старого квартала и из новых кирпичных коттеджей, построенных белым правительством, выбегали их друзья, пока наконец к братьям не присоединились пятьдесят парнишек того же возраста или даже более. Кое-кто из них нес длинные свертки, тщательно перевязанные полосами сыромятной кожи.

В дальнем конце поселения в высокой изгороди имелась дыра, скрытая от посторонних глаз зарослями кустарника. Мальчики пролезли в дыру на плантацию голубых эвкалиптов, собрались там шумной толпой и сняли с себя потрепанную европейскую одежду. Все они были не обрезаны, их пенисы, только начинавшие развиваться, все еще были окружены маленькими морщинистыми шапочками кожи. Через несколько лет им предстояло пройти через инициацию и выдержать суровое испытание изоляцией, трудностями и болью. Это даже сильнее, чем племенная кровь, связывало их; на всю жизнь они должны были стать товарищами ножа обрезания.