– Отойди, сука, отойди говорю… – водитель дрался с кем-то, кто пытался вытащить его из кабины. Дверь, в которую ломились, начала отходить, в несколько рук её отжимали, рывками, медленно, но верно. Джек бросил рюкзак Эмме и бросился к потолочному люку. Сколько раз он видел эту дурацкую надпись «Запасный выход» и каждый раз думал: «А кто-то хоть раз открывал его вот так, чтобы надо было быстро?» Сейчас времени почти не было, он дёрнул какие-то рычаги, которые сразу отвалились, схватился за трубу длинной ручки и со всей силы толкнул её вверх. Наверное, люк ни разу не открывали. Хрустнуло, и посыпалось что-то в глаза, крышка, сорванная со ржавых креплений, откинулась на крышу. В дверях заорали. Джек подставил сцепленные руки и подсадил Эмму. Она ловко выбралась наверх, втащила рюкзаки и протянула ему руку. Он встал на сиденье, схватился за край дыры в крыше и каким-то немыслимым рывком подтянулся.

Отжав дверь, давешние бомжеватые бородачи ворвались в салон, полезли и через кабину, выкинув водителя, и через заднюю дверь. Саша стоял на крышке второго люка, прижав рюкзак к груди, за ним Эмма. Он слышал и подошвами ощущал удары в потолок и крышку, понимал, что выиграл всего несколько секунд. Судорожным движением прижал рюкзак сильнее и вдруг почувствовал стволы пистолетов.

Какую там уверенность должны были вселить в него бутафорские Desert Eagle, Джек не думал. Рывок молнии, и он замер в стойке с двумя стволами, направленными на люк, в который уже лезли косматые головы аборигенов. Метнулась крохотный рыбкой мысль, что «не испугаются, полезут», но они замерли, обалдело уставившись прямо в зрачки дульных отверстий. По лобовому лезли ещё двое, цепляясь за дворники, карабкались и сзади, Джек развернулся, как парус, раскинув руки с пистолетами в разные стороны. Эмма прижалась к его спине. Все замерли. Тяжело дышали и перестали лезть в люке, повисли обезьянами снаружи. Джек мельком видел, что по полю к ним бегут ещё и ещё. Закатное солнце тяжким багровым золотом пробивалось сквозь тоненький ряд сосновой лесополосы и выбивало резкие длинные тени.

На что он надеялся? Он и сам не мог ответить, но тяжёлые рукоятки в пальцах на какую-то долю секунды показались ему самым смертельным оружием в мире. Пугливая пауза кончилась, нападающие, казалось, сообразили, что всех он не убьёт, и разом пришли в движение.

Джек моргнул и вдавил скобки спусковых крючков. Зачем? Там не было даже возвратных пружин, чтобы сымитировать щелчок курка… Как в замедленном голливудском боевике, Джек увидел, как ствол дёрнулся и затворная рама отскочила назад, выбросив гильзу. Грохот выстрела пришёл в уши чуть позже. Один из бородачей, карабкавшихся спереди, дёрнулся и полетел вниз. Бахнул и второй пистолет, почти в лицо подбегавшему сзади. Обалдевший Джек крутанулся на пятке и снова надавил на спусковые крючки.

Это было похоже на бойню. Нет, на игру. Рамы лязгали, тяжело вздрагивали треугольные стволы, посылая пулю за пулей. Зажмурившаяся Эмма вцепилась Джеку в спину мёртвой хваткой. Бах! Полетел на асфальт дороги ещё один бородатый бомж. Бах! Провалился в люк пытавшийся из него вылезти. Бах! Ба-бах! Звенело в ушах от грохота, кисло воняло порохом, а он всё стрелял и стрелял. Пока было в кого.

Когда кончились нападавшие, он остановился. Дым сносило в сторону поля, по бокам от автобуса валялись тела. Брызги чужой крови были и у Джека, и у Эммы на лице, и совершенно непонятно было, кто и как их успел обрызгать. И тут силы внезапно кончились, и пистолеты оказались настолько тяжелы, что руки упали, бессильно повисли их вдоль тела. Тихо-тихо было вокруг. Пустой автобус посреди дороги и куча окровавленных тел.

С крыши слезали долго, прикасаться не хотелось ни к чему. Внизу, у кромки поля, Саша ещё раз попробовал вытереть вымазанное кровью лицо и вдруг замер. Оглянулся на автобус. «Получилось? Ну конечно! Они проскочили границу, и началась вся эта чертовщина! Пистолеты, ставшие боевыми, бомжи, обступившие автобус…» Вслед за осознанием пришёл страх. Бомжи были уже в посёлке, ждали на крыльце, значит, границу они с Эммой пересекли раньше, когда сошли с электрички. Руки задрожали. Не было радости найти то, что искал Саша оказался не готов и не понимал, что нужно делать. «Ладно, – отчаянно решил он, – где тут ваш волшебник из страны Оз? Я пришёл за новым собой. Гоните мне и мудрость, и смелость. Сердце можете оставить старое».

Они уходили прочь от дороги полем и не сразу поняли, что забрели непонятно куда. Солнце почти село, далёкий лес придвинулся, но словно прикрылся туманной дымкой. На фоне этой дымки во ржи, или в пшенице, или в овсе, Саша ни черта не понимал в культурных злаках, в общем, вдали темнели какие-то пятна. Туман потихоньку заволакивал поле, и пятна не становились яснее, наоборот, расплывались. Эмма шла молча, только сопела громко. Джек шуршал сзади и иногда оглядывался. Их никто не преследовал.

На пугало наткнулась Эмма. Фигура на кресте стояла в тумане и смотрела прорезями глаз на тыкве куда-то вдаль. И ещё была нехорошо похожа на человека. Эмма вспомнила фотографию в музее и закусила губу. Сфоткаться хотела?

Саша подошёл ближе и брезгливо потрогал.

– Вроде травой набито, – сказал он вполголоса, и Эмма мысленно согласилась: говорить громко не хотелось. – Тыквенный Джек…

– Это который дьявола обманул дважды?

– Нет, который тыквоголовый. Ну помнишь, в «Волшебнике из страны Оз»? Там пацан оживил пугало…

– Надеюсь, этого никто не оживит? – Эмма смотрела на тыкву, и ей показалось, что она ухмыляется. – А вон еще… И там… Сколько их тут?

Джек заозирался. Стоять в поле среди этих чучел было жутковато, и он машинально нащупал в рюкзаке оружие. Сумерки наползали вместе с туманом, и оставаться на этом поле на ночь совсем не хотелось. Поэтому когда Саша увидел далеко возле кромки леса свет, то облегчённо выдохнул и потащил Эмму через поле.

Эмма устала. Шла наугад, ставила ноги туда, куда не видела, смотрела только туда, где горел огонёк. Он то расплывался, то становился острым и царапал глаза. Пугала кончились, а потом закончилось и поле. Под ногами обнаружилась дорога, пыльная и езженная. Саша немного отошёл и начал что-то объяснять про границу и про то, что они сейчас в особом месте, и что с пистолетами это чудо какое-то, и она может сама посмотреть… Она кивала, шла рядом и думала только о том, что это конец. Устала. Страх толкался где-то внутри, в районе желудка. Ей предстояло ещё очень многое себе как-то впихнуть в голову. Пока что она отключилась, почти «заснула», как она сама это называла. Игра вдруг стала острой и опасной настолько, что не «бездна, и она на краешке болтает ногами»… Она чувствовала полёт. Что она уже упала и продолжает падать. Низ живота скручивало холодным узлом. Саша болтал, нервное напряжение всегда выходило у него через потоки бессмысленно повторяемых подробностей.

Дорогу обступили деревья, свет стал ярче и превратился в фонарь. Самый обычный деревянный фонарный столб с пристроенной ногой, железная крышка над патроном, стосвечовая лампочка. В пятне света, которое он отрезал от темноты, кто-то сидел.

– Ну вот и вы.

Женщина встала. Только что она была под фонарём – и вот уже стояла рядом, улыбалась, наклонив голову набок. Простое лицо, кого-то смутно напоминающее, одета в какой-то балахон, ну да что теперь только не носят в деревнях вдали от цивилизации. Сразу она оказалась перед Сашей, и смотрела на него почти влюблённо.

– Мама?

Эмма видела, что Саша в шоке и не знает, что сказать, хотела вмешаться и тут почувствовала, что не может сказать ни слова. Губы словно срослись, горло стиснула судорога. Эта женщина глянула на неё мельком, отрицательно качнув головой и снова повернулась, подошла к Саше вплотную, прижала ладони к его щекам.

– Мальчик мой, какой ты взрослый уже. Не бойся, Джек, здесь все ждут только тебя.

* * *

Когда Эмма очнулась, почувствовала, что лежать неудобно, что-то впивалось в спину. Пахло костром, травками и какой-то ещё запах примешивался к воздуху в доме, не очень приятный. Она осторожно подвигалась и тут же замерла. Услышала голос Джека.

– Ты не понимаешь, как мне тяжело было. Я метался, всё пытался понять себя, а теперь ты говоришь, что так надо было. Зачем?

– Надо было, чтобы ты вырос, малыш. Чтобы врос в мир, почувствовал его, – говорила женщина ласково, – почувствовал его жестокость и боль. Теперь ты готов, иначе бы не нашёл дороги сюда.

– Я совсем другое искал, всё случайно вышло. Янина мне говорила… – начал было Саша, но она его перебила.

– Милый, всё, что вело тебя сюда – это ступеньки, кровь и сила. Моя сестра не имела права всё тебе объяснять. Должна была только подсказать путь. Ты же знаешь – он не пропадет, если вычерчен в пустоте несмываемыми чернилами.

Эмма услышала, как Саша вздохнул и вдруг тихонько засмеялся.

– А кривой этот в городе и на автобусе, и остальные? Я ж убил их всех, а они вон во дворе бродят…

– Ты был совершенно прекрасен, малыш. Это кормильцы, наша внешняя стража. Они не люди, не в этом смысле. Помогают, защищают и не умирают. Наверное, было не очень правильно всех их насылать на тебя, но как иначе пройти инициацию? Кровь, боль, страх, смерть. Ты бы не справился, не будь Джеком. Не заставил бы холодное железо измениться. Так что всё прошло отлично, осталось завершить переход.

– Очень много всего, – Эмма слышала, как Джек растерян. – Ты говоришь, и я что-то вспоминаю, понимаю, но каша такая в голове. Выходит, я, ты, мы не совсем люди?

– Мы люди, но не только. Ты родился в грубом мире слабым, чтобы понять, как все устроено. Теперь ты пришёл в наш тонкий мир забрать силу и вернёшься другим. Совсем другим. Ты перевертыш, так они называют моих детей. Но на самом деле ты воин.

Джек помолчал.

– Но со мной же девушка моя…

– Конечно, – спокойно ответила женщина, – переход без энергии никак, а в ней её с избытком. Она нашла тебя и будет рядом и после.

– Но погоди, что ты хочешь сказать? Эмма знает, кто я на самом деле?

Женщина засмеялась.

– Нет, конечно. Но давай ты спросишь её сам, она давно не спит и нас слушает, правда Танюша?

Эмма вздрогнула.

– Правда, – пробурчала она, слезая с печи, на которой лежала, и доставая кочергу, которая впивалась в спину и мешала, а теперь была очень кстати, если придётся защищаться, – вы уж давайте, объясните мне, что здесь творится.

К тому моменту, когда Саша сбивчиво объяснил ей, как он представляет и что происходит, она уже поняла, что бездна почти поглотила её, и ветер в ушах от падения всё сильнее. Саша говорил про «жить» и «нежить», про своих братьев Джеков, про то, что он «жить», первая сущность, и переход соединит его с «нежитью», второй сущностью, с которой он станет сильнее. А перевёртыш это не страшно, это просто дурацкая кличка…

Всё это было похоже на какую-то фэнтезийную ахинею, она прямо чувствовала, как дрожит и пульсирует его разум, пытаясь во всем разобраться. Попробовала успокоить его, но Джек был слишком взбудоражен. От него разило страхом, и страх этот плескался и в зрачках, и в дрожащих пальцах, и в том, как он стоял и говорил.

– Всё хорошо, – повторял он, – всё хорошо. Я перевёртыш, Танька, я воин, ты не представляешь…

Конечно, она не представляла. Апатия и безразличие навалились на неё. Хотелось, чтобы всё это закончилось. Она тёрла ладонями виски, но зыбкое тягостное отупение не проходило.

Джека вывели в ночь, влажную и терпко пахнущую травой. Круг факелов освещал деревянный помост с ремнями-петлями в четырёх концах. Вокруг стояли «бомжи-кормильцы», живые и здоровые. Вожак со шрамом стоял слева, ближе всех, и ухмылялся.

– Мальчик мой, ты сомневаешься? – мама подошла и снова погладила Джека по щеке. Она совсем не изменилась с тех пор, как он видел её последний раз. Ему было шесть лет, в интернате всё время стоял запах сгоревшей каши, а эта женщина пахла иначе. Ему говорили, что она хочет забрать его, но потом никто не пришел, а спустя год появились «родители», они были ничего, и он почти забыл эту женщину.

– Я не знаю. Я думал, ты научишь меня чему-то, – забормотал он, – мне казалось, я жду чего-то важного… Ждал всё время, а сейчас страшно…