В трех видах «шума», присутствующих на наших звуковых ландшафтах, информационных просторах и в наших собственных головах, есть общий элемент, который отличает их от того, что в более общем смысле мы могли бы назвать звуком, информацией или мышлением. Если в двух словах, шум – это «нежелательный отвлекающий фактор». Нейробиолог Адам Газзали и психолог Ларри Розен нашли полезный способ определить, что происходит, когда мы сталкиваемся с шумом. Они называют это «целевым вмешательством»: вы обнаруживаете, что из-за непрекращающихся шутливых пикировок в вашем офисе с открытой планировкой становится невозможно сфокусировать внимание даже на простых задачах (11). Если звук уведомления в телефоне поглощает ваше внимание в тот момент, когда друг делится печальными личными новостями. Если мы вновь и вновь «прокручиваем» в голове конфликтную ситуацию в тот бесценный момент, когда ваша дочь играет роль Циклопа в ее первом школьном спектакле. Все это индивидуальные кратковременные переживания акустического, информационного или внутреннего шума. Но, взятые вместе, они представляют собой нечто большее, чем просто досадная неприятность.

Их совокупное воздействие способно определять качество нашего сознания – то, как мы думаем и чувствуем. Весь этот шум порой препятствует нашей, возможно, самой великой цели: сознательно выбирать, как проводим свое время на этой планете.

Мы вполне осознаем, что слово «цель» может подразумевать акцент на продуктивности. Но то, что имеем в виду, – это «цель» в широком смысле – не просто составить список дел и подготовить резюме, а достичь отдаленного пункта назначения, ориентируясь по Полярной звезде. Чего вы на самом деле хотите? Что значит жить в соответствии с тем, что цените и во что верите? Что мешает вашей способности на этом сосредоточиться?

Понимание наших целей и их реализация требуют подавления шума. Все начинается с обычной повседневной работы по управлению шумом. Мы можем думать об этом как об «уменьшении громкости» внутренних и внешних звуков, и стимулов. Но, как мы увидим далее, подобная ясность сознания предполагает наличие времени и пространства для взращивания всеохватывающей тишины.

Преодолеть помехи не просто возможно или желательно, это одно из самых важных обязательств, которые мы даем себе и окружающим. Выход за пределы шума, искажающего наше истинное восприятие и намерения, – это глубоко личное стремление, но оно также имеет социальные, экономические, этические и политические последствия.

Совершив кульбит с публичной арены на путь созерцательного самоотрицания, Сайрус Хабиб не просто снизил уровень сложности акустических и информационных стимулов в своей жизни. Он переосмыслил цели и всю свою парадигму успеха. В соответствии с этим он демонтировал некоторые источники своего внутреннего шума. Сайрус понимает, что невозможно попросить каждого вдумчивого человека, связанного с политической сферой или задействованного в других шумных областях современной жизни, стать послушником или уйти монастырь. Тем не менее если мы хотим, чтобы наши жизнь и общество были полны эмпатии, подлинности и внимательности, должны тщательно изучить источники шума. И тут речь может идти не только о буквальном уменьшении громкости, но и о переосмыслении наших взглядов на успех.

Наша самая восхваляемая зависимость

Найдите минутку, чтобы вновь обратиться к самой глубокой тишине, которую вы помните.

Вернитесь к своим ощущениям: сенсорному опыту тела, вниманию и глубине слушания.

С самых первых строк этой книги мы поясняли, что глубокая тишина – не просто отсутствие, это присутствие. И тем не менее стоит также изучить вопрос: если мы находимся в состоянии глубокой тишины, что отсутствует? Погружаясь в тишину, за пределы чего выходим?

В ходе множества бесед на эту тему с людьми мы пришли к пониманию, что ощущение тишины все больше подвергается опасности. Шум, присутствующий в нашей жизни, – не только тот, что измеряется с помощью шумомеров и статистики оказания психологической помощи. Это еще и субъективный опыт внешней и внутренней рассеянности. И он растет. Изучая более глубокие качественные характеристики шума, мы заметили нечто, что пронизывает сегодня целые страны и культуры.

Современное общество не просто допускает максимальное производство интеллектуального продукта, мы его буквально превозносим. Не будет преувеличением сказать, что пристрастились к производству шума.

Но почему?

Напрашивается единственный простой ответ: мы не задумываемся о затратах.

Рассмотрим, казалось бы, рядовой пример из офисного, корпоративного мира: групповые электронные письма. Ученый-компьютерщик Кэл Ньюпорт, автор книг Deep Work (Кэл Ньюпорт: В работу с головой. Паттерны успеха от IT-специалиста. – Питер, 2017) и Digital Minimalism (Кэл Ньюпорт: Цифровой минимализм. Фокус и осознанность в шумном мире. Манн, Иванов и Фербер, 2019) считает, что ежегодно они могут обходиться любой компании малого и среднего размера в десятки тысяч человеко-часов ценных размышлений и внимания. Тем не менее основополагающее допущение состоит в том, что если такие электронные письма иногда делают доступ к информации удобнее, оно того стоит. Ньюпорт называет это любовью современного общества к удобству. «Поскольку у нас нет четких показателей затрат на такие стереотипы поведения», – говорит он, мы не можем сопоставить их плюсы и минусы. То есть любых доказательств пользы достаточно, чтобы оправдать дальнейшее использование».

Этот же принцип применим и ко всему обществу в целом.

Мы редко останавливаемся, чтобы спросить: сколько же шума действительно необходимо?

Мы говорили с Сайрусом о том, что политическая жизнь сегодня полна шума и ярости, потому что политикам приходится бороться за скудное внимание избирателей, упреждать атаки противников или реагировать на них, завоевывать электорат, добиваясь того, чтобы их идеи и взгляды были услышаны. Так что мы привыкли считать, что безжалостное похищение человеческого внимания с помощью автоматических звонков, текстовых уведомлений и «кричащей» рекламы – это просто необходимые условия успеха. Поскольку часто недооцениваем ущерб, который чрезмерные умственные стимулы наносят нашей индивидуальной и коллективной психике, мы склонны производить и потреблять их с безрассудной легкостью. Мы редко анализируем их экономическую целесообразность.

В то время как «экономика внимания» приносит прибыль глобальному сообществу и измеряется десятками триллионов долларов, мы только начинаем осознавать ее издержки. Научные исследования показывают, что простое присутствие смартфона в комнате, даже выключенного, лежащего экраном вниз, истощает рабочую память людей и снижает их способность решать проблемы. Другие исследования утверждают, что примерно треть людей в возрасте от 18 до 44 лет испытывает тревогу, если они в течение двух часов не заходят в соцсети. В одном из этих исследований использовались данные МРТ, чтобы сопоставить психологическую зависимость от проверки новостей в соцсетях с уменьшением ценного серого вещества в мозгу – сокращением, сравнимым с тем, что вызывает употребление кокаина. Как написала Джин Твенге, ведущий эксперт по психическому здоровью молодежи, в ежегодном докладе ООН о мировом счастье 2018 года: «95 % подростков в Соединенных Штатах имели доступ к смартфону, а 45 % сообщили, что они в сети «почти постоянно. Хотя, возможно, это и приносит пользу с точки зрения удобства или развлечения, Твенге обнаружила, что в период с 2005-го по 2017 год – за то время, когда смартфоны получили повсеместное распространение, – количество эпизодов глубокой депрессии среди подростков увеличилось на 52 %. Издержки реальные.

Научные исследования показывают, что простое присутствие смартфона в комнате, даже выключенного, лежащего экраном вниз, истощает рабочую память людей и снижает их способность решать проблемы.

Та же динамика «зависимости» применима и к индустриальному звуковому ландшафту. В статье 2019 года в журнале The Atlantic «Почему все становится громче» Бьянка Боскер пишет о проблемах Картика Талликары, жителя спального района Аризоны, который долгие годы страдал от головных болей и бессонницы из-за постоянного электрического гудения центра хранения данных, расположенного неподалеку (13). Полиция, городской совет и представители бизнеса посоветовали ему купить беруши и быть менее чувствительным. Сотрудник дата-центра сказал Талликару, выросшему в Бангалоре, что такие иммигранты, как он, «должны считать, что им крупно повезло оказаться в США». И нечего жаловаться на мелкие неудобства. Талликар со временем обнаружил: в своих мучениях он не одинок. Пострадали и десятки других местных жителей. Но даже когда они объединились в сплоченное движение, правительственные чиновники лишь развели руками. В конце концов, это вопрос экономического развития. Конечно, соглашались чиновники, шум беспокоит. Но такова цена прогресса.

Концепция Кэла Ньюпорта о «пристрастии к удобству» весьма поучительна (12). И все же основной побуждающий мотив здесь лежит глубже, чем просто своевременный и удобный доступ к информации. Он связан с идеей прогресса – набором ценностей, составляющих организующую цель современного общества. Когда бывший генеральный директор Google Эрик Шмидт выступил с утверждением о том, что мы производим столько же информации каждые два дня, сколько люди производили, начиная «с зари цивилизации до 2003 года», он говорил не просто о том, что мы добились этого благодаря увеличению коммуникационных возможностей и вычислительных мощностей.

Он говорил о том, куда мы вкладываем свои энергию и внимание.

Он говорил о том, как устроены наши социальная, политическая и экономическая системы.

Экономика стимулирования

В третьем квартале 2020 года экономика США выросла на рекордные 33,1 % в годовом исчислении. С учетом реалий вышедшей из-под контроля пандемии коронавируса, полного отсутствия продовольственной безопасности, бушующих лесных пожаров и массовых протестов против расовой несправедливости, это якобы чудесная и знаменательная цифра большинству людей показалась полнейшим фарсом.

Но несоответствие между этой конкретной экономической вехой и реальным жизненным опытом большинства людей нельзя было назвать искажением действительности. Это лишь явилось отражением того, как мы измеряем прогресс.

Иллюстрация того, почему мы производим так много шума.

Еще во времена Великой депрессии редкие страны проводили какой-либо национальный учет или измерение общей суммы всей экономической деятельности в пределах своих границ. А без этого правительства не могли эффективно мобилизовать свою экономику с помощью фискальных и монетарных мер стимулирования – действий, которые президент Франклин Рузвельт и другие лидеры стремились предпринять для того, чтобы вывести экономику своих стран из упадка. Для управляния экономикой нужно ее измерять. Поэтому правительство США наняло молодого экономиста, будущего лауреата Нобелевской премии Саймона Кузнеца для разработки первой системы учета национального дохода. Она стала предшественницей валового внутреннего продукта, или ВВП.

Этот подход прижился. Вскоре ВВП стал не только инструментом государственного планирования. Он превратился в барометр деловых циклов, деятельности правительства и даже уровня жизни людей. Государственные чиновники начали использовать ВВП в качестве важнейшего ориентира при разработке политики и нормативных актов. Предприятия прибегали к нему как к руководству по расходам и инвестициям. Журналисты и избиратели принялись рассматривать его в качестве показателя успеха или неудачи президента, или премьер-министра. Поскольку он стал очевидным выражением национального богатства, люди начали воспринимать ВВП как «основной показатель» прогресса общества.

ВВП не должен был использоваться для всех этих целей (14). Как указывал сам Кузнец, «благосостояние нации вряд ли можно вывести из измерения национального дохода».

Его предупреждение было пророческим.

Рост ВВП часто идет вразрез с тем, что для нас хорошо.