Я спускаюсь со стремянки и смотрю на своего спасителя. К моему огромному удивлению, я его узнаю. Это постоянный покупатель. Этому мужчине за двадцать, и у него на скуле набита маленькая татуировка в виде листа. Я люблю татуировки на лице, мне хотелось бы, чтобы они были у всех людей, желательно с их именами. Листик маленький, сделан со вкусом, и для меня он справляется со своей задачей. Может, поэтому мне всегда было комфортно с этим мужчиной, пусть мы и разговаривали с ним только на тему книг и никогда не заходили дальше. Но наши постоянные покупатели хорошие люди. Они знают, что могут купить все дешевле в интернете, но все равно приходят в наш магазин.

Мужчина хмурится и спрашивает:

– С тобой все в порядке?

Я смахиваю паутину со своих волос, надеясь, что там нет паука.

– Да, все нормально. Не беспокойся. Вообще-то стеллаж прикреплен к стене. Наверное, что-то открутилось. Мы это исправим. Спасибо за помощь.

– Всегда готов. Я не могу стоять и ничего не делать, когда кто-то у меня на глазах превращается в Плоского Стенли^[9].

Я смеюсь.

– Ты знаешь эти книги?

– Да. Я думаю, что эта идея понятна всем, чьи родители не особо заморачивались с мелким домашним ремонтом. Все мое детство на меня падали разные вещи.

– И у меня все было точно так же.

Я наслаждаюсь этими мгновениями, когда могу чувствовать себя нормальным человеком, даже если у меня в волосах сидит паук. Я знаю, кто этот человек, неважно, что я не знаю, как его зовут, потому что он никогда мне не представлялся. Он не понимает, что если бы книжный шкаф свалился мне на голову в детстве, то это было бы скорей приятным происшествием.

– Меня зовут Зак. – Он протягивает руку.

– Ева.

Моя рука вся в пыли, но его, похоже, это не волнует. Я чувствую легкую дрожь в животе. Вероятно, это реакция на то, что я была на волосок от смерти.

Я опускаю руку.

– Мне нужно работать. Вероятно, тебе не следует оставаться в этом отделе. Или сегодня душа требует каких-то политических откровений?

– Могу переключиться на орнитологию.

– Отлично. В том отделе все полки прочно закреплены.

Я снова пытаюсь очиститься от паутины и отступаю в центр торгового зала, там сообщаю Маркусу про стеллаж и предлагаю заново закрепить его на стене.

– Звучит жутко, – бросает Маркус небрежным тоном, а ведь меня чуть не расплющило. – У тебя в волосах пыль. Давай я заварю тебе чашку чая и отрежу кусок пирога.

Маркус отправляется в заднюю часть магазина, я остаюсь у кассы. Я отодвигаю в сторону вазу с цветами, которую там поставила. Мне нужно окружать себя цветами, и еще у меня есть пунктик – менять им воду каждый день. Когда у меня выходной, я забираю цветы домой. Маркус к этому нормально относится, хотя они его, вероятно, раздражают и мешают. Может, все дело в том, что они созвучны с моей настоящей фамилией^[10]. И вообще во всем этом может быть что-то трогательно фрейдистское.

Зак-толкатель-стеллажей подходит к кассе с парой книг о семействе врановых^[11]. Я-то подумала, что он шутит по поводу орнитологии.

– Увидимся, – говорит он перед тем, как уйти, и очень мило мне улыбается. При этом татуировка у него на скуле слегка морщится.

Я смотрю на него и втыкаю себе в руку с внутренней стороны конец скрепки. Он не может мне нравиться – у меня все работает по-другому.

Я открываю коробку с новой книгой, о которой все только и говорят в этом месяце. Это нон-фикшн. «Никогда не поздно иметь счастливое детство» Джонатана Стейвелла.

– О, Джонатан, я думаю, что иногда бывает поздно, – бормочу я себе под нос, вынимаю несколько книг и думаю о том, как их расставить.

Возвращается Маркус с чаем и куском непонятного пирога.

– Мне нужно бежать – купить кое-что для ужина, – объявляет он. – Я собираюсь печь пирог с дичью. И мяснику очень не понравится, если я приду прямо перед закрытием. – Затем он смотрит на меня и спрашивает: – С тобой все в порядке, Ева?

Скрепка выпадает у меня из руки.

– Просто устала. Вы собираетесь приготовить ужин по какому-то особому случаю?

– Ох! М-м, не совсем. – Он выглядит смущенным. – Мне не следовало бы это говорить. Не хочу тебя грузить.

– В чем дело, Маркус?

Он ставит обе чашки на прилавок, втискивая между моими цветами и стопкой книг о счастливом детстве, и скрещивает руки.

– Я планирую сделать Серене предложение.

Я не уверена, что верно расслышала. Они знакомы всего несколько месяцев. Я мысленно повторяю его слова, и выходит то же самое. Может, в их возрасте все понимаешь гораздо быстрее. Маркусу за пятьдесят, Серена, думаю, лет на десять помладше. Может, ей сорок?

– О боже, это так здорово! – восклицаю я с небольшим опозданием и издаю странный смешок. Серена мне не нравится. У нее одновременно получается быть скучной и ершистой.

– Я уверен, что все сделаю не так, – говорит Маркус. – Я купил кольцо. Это не слишком самонадеянно?

– А вы прощупали почву? – Мне хотелось бы выразить сомнение насчет того, как мало времени они знакомы, но это кажется неприличным.

– Самонадеянно, да? Мне не следовало покупать кольцо.

– Но ведь кольцо обычно покупают, правда? Я на самом деле не знаю. Но ведь вы же не написали свое предложение на плакате и не собираетесь свешивать его с самолета.

– Нет, никаких самолетов не планируется.

– Вы не собираетесь делать предложение в каком-то общественном месте? Например, в ресторане. Я всегда считала, что это несколько навязчиво и агрессивно. С другой стороны, я, очевидно, совсем неромантична.

– Нет, ты права. Я бегу впереди паровоза. Готовлю изысканный ужин и все такое. Она почувствует себя обязанной сказать «да». Следовало вначале осторожно ее расспросить.

– Вероятно, у вас все получится. Не слушайте меня. Я совершенно не разбираюсь в этих вопросах.

Он выглядит гораздо более обеспокоенным, чем когда мы только начали этот разговор.

У меня звонит телефон.

– Черт побери! Простите, – извиняюсь я.

Маркус подскакивает и, вероятно, испытывает облегчение от того, что может сбежать и не слушать моих советов.

– Все в порядке. Лучше ответь.

Я достаю телефон из кармана и чувствую прилив адреналина. Это дядя Грегори. Он никогда мне не звонит. Мы отдалились друг от друга после того, как я восемь лет назад съехала от них с тетей Деллой.

Я прикладываю телефон к уху.

– Ева… э-э-э… – Голос Грегори звучит как-то странно.

– В чем дело? – спрашиваю я. – Случилось что-то плохое?

Он громко откашливается.

– Да. Да, боюсь, что так. Твоя бабушка. Пегги. Она… ну, в общем, она умерла.

Я наклоняюсь вперед и начинаю задыхаться. Пегги не могла умереть! У меня в ушах начинает шуметь.

– Что ты такое говоришь? Как она может быть мертва?

Пауза. Затем Грегори сообщает:

– Вероятно, она кормила этих чертовых угрей и поскользнулась. Она лежала в пруду.

Я пытаюсь это представить, но мой мозг не дает мне это сделать.

– Но она не могла…

– Она свалилась в него и утонула. Вероятно, ударилась головой. Я так думаю.

Он спокоен. Я не знаю, почему он так спокоен, когда умерла его мать.

– О боже, – шепчу я. – Я еще вчера думала, что с ней что-то не так.

– Что не так? Что с ней было не так?

– Она упала. Выглядела как-то странно.

– Ты врача вызвала? Вероятно, она снова упала, но на этот раз в пруд.

– Она заставила меня пообещать, что я не стану никого вызывать, – отвечаю я шепотом.

– О, Ева. Нельзя ее слушать. Она может заставить пообещать что угодно.

– Мне очень жаль.

Мне нужно объяснить, что я хотела кого-то позвать, а Пегги умоляла меня этого не делать. Но в горле у меня пересохло, и я не могу произнести ни слова.

Пока я пытаюсь выжать из себя хоть слово, Грегори спрашивает:

– Почему ты никому ничего не сказала, Ева? Ты же знаешь, какой была твоя бабушка. Ты явно совсем не изменилась, такая же легкомысленная и безрассудная, и это просто приводит меня в отчаяние.

Мне нечего ему ответить.

– Джозефа отправили в дом инвалидов, – продолжает Грегори. – Я поражен, что мне так быстро удалось найти место. Бог знает, почему моя мать заранее об этом не позаботилась.

– Она хотела, чтобы он остался в Красном доме, – шепчу я. – И чтобы я всем занималась.

– Чушь какая. В любом случае боюсь, что владелец дома инвалидов знает, кто он. Мы не могли его туда отправить, не назвав адреса, ну и… ты понимаешь. Но никто из врачей и обслуживающего персонала не знает.

И так понятно, что это только вопрос времени. Вскоре они все будут знать.

Я заканчиваю разговор, все еще пытаясь привести дыхание в норму.

Внезапно передо мной оказывается Маркус, касается моей руки.

– Что случилось, Ева?

– Моя бабушка. Бабушка Пегги умерла, – отвечаю я.

У него округляются глаза, и он хватается за край стола.

– О боже!

Маркус хороший человек – очень эмпатичный. Он выглядит расстроенным не меньше меня.

– Тебе нужно выпить сладкого чая, – объявляет он. – Я сейчас еще заварю.

– Мы же только что пили. И вам нужно идти за покупками.

Но он уже исчез. Я смотрю на свои цветы. Среди них есть белая маргаритка с ярко-желтым кружком в центре. Я пытаюсь сосчитать лепестки. Но в мои мысли врывается Пегги, танцующая в гостиной Красного дома. Я знала, что что-то не так. Мне следовало позвонить врачу или хотя бы склонному паниковать на ровном месте дяде Грегори. Он имеет право злиться. И оказывается, что он довольно спокойно реагирует на настоящие трагедии.

Маркус возвращается с двумя чашками чая и вручает одну мне.

– С тобой все в порядке?

Я киваю и делаю маленький глоток. Он положил в него столько сахара, сколько я вчера Пегги, и его просто невозможно пить.

– Да. Я просто… я просто видела ее только вчера. – Здесь мне следовало бы сказать: «Казалось, что с ней все в порядке». Вот только она не выглядела как человек, с которым все в порядке, а я ничего не сделала, чтобы ей помочь. Она говорила о том, что хочет начать делать то и это, снова танцевать, а теперь она мертва. – Она… Это ужасно. Она упала и утонула.

Маркус выглядит убитым.

– О боже!

– Простите, Маркус, – говорю я. – Вам не нужно слушать об этом в такой важный для вас вечер.

– Не говори глупости.

– Со мной на самом деле все в порядке. Честное слово.

У меня вырывается истеричный смешок, который совсем не к месту, и Маркус слегка качает головой.

– Не нужно притворяться, что все нормально, Ева. У тебя умерла бабушка. Ты имеешь право на эмоции.

Я улыбаюсь сквозь слезы.

– Не надо мне ваших хиппи-штучек.

Я ненавижу, когда мне говорят, что я имею право на чувства. Моя тетя Делла всегда так говорила, и я знала, что она имеет в виду только определенные чувства, а не те, которые я на самом деле испытывала.

* * *

Дома я достаю бутылку пива из холодильника, иду в гостиную, падаю на диван и рыдаю. Вместо того чтобы открыть пиво, я прижимаю бутылку к животу, словно холодное стекло может меня успокоить. Пегги больше нет.

Я лежу на боку в позе эмбриона. Я оплакиваю не только Пегги, а еще и моих маму, папу и маленького брата, который вообще не успел пожить, он даже не успел научиться ходить и говорить. Я не могу представить их лица, у меня даже приличных фотографий не осталось. Они сгорели в огне. Несколько фотографий нашлись у тети и дяди, но они не были хорошими. Я уверена, что из-за этого я чувствую себя еще более одинокой. Такое ощущение, что у меня вообще никогда не было семьи, а теперь еще и Пегги не стало.

Конечно, у меня есть еще один член моей семьи, который лежит в доме инвалидов в полном одиночестве, хотя я обещала о нем заботиться. Я помню, как Пегги что-то пыталась мне сказать по поводу ухода за ним. Говорила, что все не так, как я думаю. Я не должна была от нее отмахиваться, но я считала, что у нас еще есть время.

Неожиданно у меня пробуждаются теплые чувства к Джозефу, я вспоминаю, как любила его в детстве. Возможно, мне так отчаянно хочется иметь семью, что подойдет даже он.