Я заставляю себя сесть. Ткань дивана промокла от моих слез, красные цветы на обшивке потемнели. Я вспоминаю, как нашла этот диван, брошенный на шоссе, и убедила Маркуса помочь мне донести его до моего дома. Он не переставая ныл, что он тяжелый, до самого моего дома, а потом еще несколько дней хватался за спину. Он нашел в магазине первое издание «Добываек»^[12] и подарил его мне со словами: «Они тоже собирали мебель по помойкам». Но я не жалею. Я лучше потрачу деньги на сено и кормовые гранулы для свиней, чем на вещи с непроизносимыми названиями из «ИКЕИ», на сбор которых у меня уйдет часов восемь.

Я высмаркиваюсь и включаю телевизор, щелкаю по каналам в поисках чего-нибудь, что помогло бы мне отвлечься, но все люди выглядят одинаково, и я начинаю злиться. Почему они выбирают актеров с одинаковыми лицами, а потом еще делают им одинаковые прически?

Я никогда не говорила Пегги про свою лицевую слепоту, но она, похоже, понимала, что у меня есть трудности. Она меня никогда не критиковала. Я могла делать что угодно, и даже если это было ужасно, я знала, что она все равно меня любит. Я помню, как меня обвинили в нанесении травмы мальчику, который издевался надо мной. Я не делала этого, но, похоже, мои тетя и дядя винили меня в случившемся. Бабушку Пегги совершенно не волновало, что случилось и чья это вина. Она всегда меня поддерживала. Никто, кроме нее, меня никогда не поддерживал.

Я переключаю телевизор на музыкальный канал, звучит «Вперед», которую исполняют «Джизус и Мэри Чейн»^[13], я увеличиваю звук. Дядя Грегори и тетя Делла всегда ненавидели музыку, которая мне нравилась, но, наверное, это нормально. Я никогда не знала, из-за чего мы спорим и ссоримся – из-за моего переходного возраста или из-за того, что все в моей жизни так запутано, а я сама в смятении. Я беззвучно ей подпеваю. Что-то про то, что герой мог бы умереть и ему все равно, песня как раз под мое настроение.

Я иду к книжному шкафу в дальней части комнаты и достаю альбом, посвященный Бенджи. Я опускаюсь на пол и пролистываю его. Первую фотографию мои родители, вероятно, отправили Грегори и Делле, когда мой младший брат только родился. Он весь розовый, даже напоминает по цвету сырое мясо – словно с него сняли кожу. Затем идут фотографии светловолосого малыша в детском бассейне, его лицо светится от счастья, когда он ладошками бьет по воде. Мальчик в первый день в школе, форма ему велика. Побеждает на соревнованиях по гимнастике примерно в восемь лет. Играет с лохматым щенком дворняжки. На пляже строит замок из песка, борется с безжалостным приливом.

Конечно, Бенджи изображен только на первой фотографии. Я это знаю. У него никогда не было щенка и детского бассейна, он никогда не побеждал ни в каких соревнованиях и не купался в море. Эти светловолосые мальчики вырезаны из журналов.

Я прикасаюсь к лицу мальчика на пляже. Глажу его по щеке. Притворяюсь, что он на самом деле мой брат. Я долго сижу и не отрываю взгляд от этого мальчика. Я пытаюсь рыться в своей памяти, но там ничего нет. Я не помню Бенджи. Я говорю себе, что он, по крайней мере, не страдал. Его никогда не третировали и не изводили, его никогда не сторонились друзья, его никогда не предавали, и он не остался сиротой. Он не знал потерь. Его жизнь оказалась короткой, но он этого тоже не знал. Может, действительно лучше быть тем, кто не выжил.

У меня звонит телефон. Неизвестный номер, но местный. Я отвечаю, голос у меня дрожит.

– Ева Тейлор? – Женщина, голос звучит официально.

– Да.

– Меня зовут доктор Патель. Я звоню из «Гринакра», дома инвалидов, где сейчас находится ваш брат.

На мгновение меня охватывает паника – она знает, кто я! Но ее голос звучит профессионально, нет никакого придыхания.

– Да, – опять говорю я.

– Не могли бы вы приехать к нам и обсудить условия его содержания?

«Нет. Пожалуйста, нет». Я не могу говорить.

– Мисс Тейлор? – напоминает она о себе.

– О, на самом деле нет… Вы можете просто продолжать заботиться о нем, как делаете сейчас?

– Боюсь, что необходимо принять кое-какие решения. Нам нужно поговорить со всеми близкими родственниками вашего брата. Как насчет завтрашнего утра?

Завтра утром я не работаю, но мне хочется сказать, что это слишком рано, что я не могу. Но все равно я соглашаюсь.

Глава 8

Я просыпаюсь рано утром под звук дождя, который бьет в створчатое окно моей спальни. Ломик лежит рядом под одеялом. Это единственная вещь, с которой я когда-либо делила постель на протяжении всей ночи. Я уверена, что если буду спать без оружия, то кто-то обязательно придет в темноте и убьет меня. Это ужасное чувство. Иногда я лежу и прислушиваюсь к мышам, которые скребутся под половицами, и представляю, как некто поднимается по лестнице, приближается к моей комнате с огнестрельным оружием в руке. Ломик не поможет мне, но благодаря ему я чувствую себя немного лучше. Как бы мне хотелось чувствовать себя дома в безопасности. Единственное место, где мне по-настоящему комфортно, – это книжный магазин, когда я там вместе с Маркусом. Я знаю, что это кажется глупостью. В конфликтной ситуации этот старый хиппи бесполезен.

Я принимаю душ и одеваюсь. Неважно, как я себя чувствую. Мне нужно отправиться в дом инвалидов и увидеть Джозефа. Не могу до конца поверить, что я оказалась в такой ситуации. Последние восемь лет мне удавалось не думать о нем, я стала другим человеком, с новыми именем и фамилией, а не единственной выжившей в кровавой бойне. Теперь все это ускользает.

Я сушу недавно выкрашенные, теперь черные волосы и накладываю на лицо тональный крем. Я крашусь не потому, что меня волнует, как я выгляжу, а потому, что таким образом я могу легко изменить свою внешность, да и какой-то особый цвет помады помогает мне, по крайней мере, быстро узнавать себя на фотографиях и в зеркале. Люди, вероятно, думают, что я люблю привлекать к себе внимание. Ха!

Из-за того что дома у меня влажно, одна из карт отклеивается от стены в углу. Я обклеила стены в спальне картами местности, где живу. Я рассматриваю их, изучаю и стараюсь их запомнить. С навигацией у меня тоже плохо. Я всегда ношу с собой компас – настоящий компас, не тот, который в телефоне, и научилась запоминать направления, чтобы не ходить всю жизнь кругами.

Я завариваю себе чашку чая и делаю тост. Я намазываю тост джемом, а потом достаю банку с мармайтом^[14] и его тоже намазываю. Я знаю, что так получится отвратительно, но все равно намазываю. Я ем этот тост, потом меняю воду цветам и выхожу из дома.

У соседнего дома в машину садится женщина. Она глядит на меня, а я провожу свой обычный осмотр. Волосы, нос, брови, уши. Я не видела, как она шла. Я не знаю, знакомы ли мы. К этому я так и не привыкла. У меня в голове бешено вертятся шестеренки, и я говорю «Здравствуйте», все еще не зная, знакомы ли мы, но она больше не смотрит на меня.

Я еду из Эшборна на восток по извилистой дороге, которой по большей части пользуются краснорожие мужики в «Рейндж-Роверах», они любят прижиматься так близко к машине перед ними, словно эта машина тянет их на буксире. У меня старый автомобиль, на приборной панели горят несколько оранжевых лампочек, под которыми стоят сокращения, обозначающие «Антиблокировочная тормозная система» и «Система динамической стабилизации», поэтому я никогда не развиваю на поворотах большую скорость. В результате за мной выстраивается целая очередь из таких мужиков.

Дом инвалидов выглядит как один из жутких отелей «Трэвелодж»^[15], расположенных рядом с автостоянками на окраинах мрачных и скучных северных городов. Я останавливаюсь перед ним и с минуту просто сижу в машине, собираясь с силами.

Я выхожу из машины, иду к автоматическим дверям и попадаю в приемную с белыми стенами. Пахнет дезинфицирующим средством и мочой, и еще чем-то мерзким. Администратор выглядит печально, как смирившаяся с судьбой женщина, она говорит мне, что нужно подождать, я опускаюсь на пластиковый стул и смотрю в никуда. На меня снова накатывает тошнота. Я не хочу здесь находиться. Я хочу, чтобы вернулась Пегги и ухаживала за Джозефом в Красном доме, чтобы мне не приходилось с ним ничего делать и уж точно не отвечать за него.

Я тянусь за одним из журналов на низеньком кофейном столике перед собой. Там полно фотографий людей, которые, очевидно, считаются привлекательными. Я вижу, что они худые, а фотографии отретушированы, но во всех их лицах нет ничего особенного для меня. Они симметричные и обычные, все одинаковые! Иногда я говорю себе, что мне повезло. Я не чувствую никакого давления, мне не нужно выглядеть идеально в Инстаграме, потому что «идеально» для меня ничего не значит. Я редко смотрюсь в зеркало. Я узнаю свой цвет волос, яркую помаду, но я не испытываю никаких эмоций, я не могу сказать, хорошо или плохо выгляжу. Так что, рекламодатели, вам не повезло – все эти гладкие лица и рельефные подтянутые тела не заставят меня чувствовать себя неполноценной и купить то дерьмо, которое вы навязываете.

В Эшборне у меня все сложилось хорошо. Маркус, вероятно, уже знает, что я странная. Я никогда не рассказываю про друзей, семью или школу, никто мне никогда не звонит, не присылает эсэмэсок, и я так и не принесла свидетельство о среднем образовании, которое он хотел посмотреть, когда принимал меня на работу. Однажды мы оба находились в магазине, но не было ни одного покупателя, как часто случается. У нас работало местное радио. Обычно они рассказывают о самых безобидных вещах – о местных жителях, которые делают добрые дела в нашем районе (и дерутся только раз в год во время Масленичного футбола^[16], а он, по моему мнению, представляет собой массовую драку, в которой участвует весь город). Но в тот день я только сделала глоток чая, когда ведущий объявил, что в университете проводился семинар о психопатии, посвященный моей семье. Семья казалась нормальной и счастливой, за исключением Джозефа. Он представлял собой аномалию. Это что-то генетическое? Он родился психопатом? Я поперхнулась чаем и никак не могла откашляться. Маркус стучал меня по спине, все время спрашивал, как я, я отвечала, что все нормально, хотя было очевидно, что это не так. Но он так и не увидел связь между тем, что я поперхнулась, и объявлением по радио, или, по крайней мере, он сделал вид, что не заметил.

Я ищу журнал поинтереснее, чтобы отвлечься. Мое внимание привлекает заголовок: «Мой умерший муж вернулся ко мне в виде собаки». Вот это то, что надо.

Ко мне приближается женщина, стучит каблучками по жесткому полу. У нее необычная походка, большие пальцы вывернуты в стороны, опора на внутреннюю часть стопы. Я бросаю журнал на столик. Конечно, я не стану читать про мужчину, который вернулся к жене в образе собаки. Женщина выглядит еще более изможденной, чем я себя чувствую.

– Ева Тейлор? – Она протягивает руку, и, глядя на нее, я понимаю, что она явно старше, чем выглядит. – Доктор Патель. Я отвечаю за уход за вашим братом.

Она проводит меня в комнату для свиданий, которой попытались придать уют за счет пары мягких кресел и занавесок с цветочным рисунком. Но пахнет тут потом и подгоревшим кофе. Я сажусь в одно из кресел. Ткань на ручках протерлась, я вытаскиваю нитку. Доктор Патель располагается напротив меня.

– С вашим братом все в порядке, – сообщает она. – Он хорошо перенес переезд.

– Отлично, – отвечаю я.

У доктора Патель появляется странное выражение лица – она одновременно хмурится и улыбается.

– У него сложный случай, – говорит она.

Я киваю, не зная, как на это реагировать.

– Вы близки с вашим братом?

Она не знает, кто он, судя по тому, как она простодушно задает этот вопрос. Но как можно быть близким с человеком, который никогда ни на что не реагирует, никогда не слышит то, что ты говоришь, даже если не брать в расчет то, что этот человек убил твою семью?

– На самом деле нет, – отвечаю я.

– Нам нужно подумать о его перспективах в долгосрочном плане.

– Хорошо.