Витюша сделал шаг назад, отвернулся и его вырвало. Мужики молчали минут пять. Потом Карагозов сказал, вытирая шапкой холодный пот с лица, шеи и груди. Руки его тоже вспотели и дрожали.

– Хохлова позови, Нестеров. Сгоняй мухой! Лети, мля! Так… Три бутылки пустых от портвейна. Одна самогоном пахнет. Закусь – хлеб и нечищеная варёная картошка. Стульев возле стола три. Стаканов тоже три. Значит гостей было двое. Ты, Витёк, не трогай тут ничего. Как лежит, пусть так и лежит. А я минут пять на воздухе полежу в снегу. Прихреновело мне. Сейчас тоже стошнит.

И он выполз в разбитое окно. Посидел Витюша на коленях напротив трупа Лёни, друга своего лучшего, поглядел в страшные его глаза, уже стекленеющие, и заплакал. Громко. Истерично. Никто не слышал. Не было никого с полчаса. Когда он услышал голоса во дворе – вытер слёзы концом простыни, торчавшей из-под одеяла Лёниной кровати, вздохнул глубоко и пошел к окну. Принял сначала милиционера, Карагозов сам соскользнул на пол, не задев торчащих обломков стекла, а Нестеров, когда бежал за старлеем, заскочил домой и прихватил бутылку самогона.

Её он подал Витюше осторожно и попросил, чтобы расстроенный Шанин бутылку держал крепче. Руки-то дрожали. Сам Сеня близко с Лёней не стыковался никогда, а потому и горе переживал легче Карагозова Юрия и Витюши. Он первым делом попросил у Хохлова разрешения сначала выпить за помин души убиенного, а потом уж всё остальное делать. По милицейским правилам. Кроме старлея все опрокинули по сто пятьдесят и по очереди занюхали маленькой картошкой «в мундире».

– Чего это на меня убийства повалились? – Хохлов снял шапку с опущенными «ушами» и стал ходить вокруг трупа. – Семь лет раскрывал одни кражи да наказывал шустряков за драки в клубе, ну, семейные разборки решал по справедливости. А тут второе убийство подряд за десять дней. Как наколдовал злыдень неизвестный.

Он оглядел рану от молотка. Череп был пробит прямо над виском. На ручке молотка остались коричневые ворсинки от шерстяных перчаток. Отпечатки пальцев искать уже нет надобности. Ворсинки Андрей собрал и завернул в салфетку. У него в кармане их было штук десять, не меньше. Подписал на салфетке – что это за улика. Ещё раз оглядел вокруг головы всё ближнее пространство. Но больше ничего не нашел. Проломлена голова была над левым виском.

– Справа бил. Один раз. Ну, молоток тяжелый. Хватило. – Сказал Хохлов и ладонью закрыл Лёне глаза. – Вариантов возможных два. Первый – Михаил Леший свидетелей убирает. Тогда, Витёк, лучше поживи у меня в КПЗ неделю. Потому как ты последний свидетель. После бабки из огорода и рыбака. Но их он не тронет. Они момента убийства не видели, а разных утопленников из Тобола кто только не вытаскивал за период моей службы. Это дело случая, что Мальцева к нему вынесло течение. Забродина, баба Тоня, тоже ему не интересна. Ну, видела, что туда шли с Мальцевым, а обратно – без него. Мало ли куда его понесло в Янушевке. Главный свидетель – это ты, Витёк Шанин. Тебя он уберёт как и Лёню.

– Ты, Андрей, уже железно решил, что это Миха грохнул Лёнчика? – откашлялся и задал вопрос Юра Карагозов. – Он ждал ещё кого-то. Точно! К нему должен был мужик приехать из другого села. Не из Янушевки железно. У него «москвич» сломался. И он заскочить на минутку обещал. По цене на ремонт договориться.

–И приехал он точняк до бурана. Вы же разбежались – небо ясное было? – Задумался Нестеров. – Ты, участковый, подумай. Прикинь. Буран, конечно, абсолютно все следы завалил. Не найдёшь на улице. А ты посмотри по комнатам сейчас. Я вот вижу, что пили неаккуратно. Проливали. Потом ходили по сырому, следы оставляли. Вот Лёнины валенки. Замерь размер.

– За подсказку благодарю, – благородно отреагировал Хохлов. Другой мог и разозлится на Нестерова. Лезет не в своё дело. А Андрей даже обрадовался. Отломил от веника хворостину, приложил к валенку покойника и обломил там, где пим заканчивался. Потом стал ползать по полу и разглядывал следы. Получалось, что Лёня вообще не ходил. Сидел на стуле после того как к нему пришел кто-то. Хохлов ползал так долго, что всем уже захотелось выпить.

– Шеф, вмазать позволь, – попросил Карагозов.– А то мы уже просыхать начинаем. Скоро башка начнёт трещать. Какие тогда с нас помощники?

– Только не надирайтесь до упаду. – Разрешил Хохлов. И пока мужики ещё раз выпили понемногу, он уже закончил поиск следов. – Вот я нашел два разных следа. Один меньше, чем у покойного Грищенко. А один такой же, но от сапог. Стало быть, Миша Леший сюда не приходил. У него лапа будет не меньше сорок шестого размера. Вот такой был бы здоровенный отпечаток.

– И Миха пришел бы один, – уточнил Витюша. – Он же в бегах. Хрена ему перед кем-то светиться, за собой таскать? А у Лёни были двое. И молоток убивец просто забыл забрать. У Леонида другой молоток.

Витюша сбегал в кладовку и принёс инструмент, больше похожий на кувалду. Только размером поменьше. Металлическая ручка была приварена намертво к молоту.

– Вот я думаю… – Хохлов начал бродить по двум комнатам и рассуждал вслух. Громко. – Тот, кому надо машину ремонтировать, не пришел. Буран начался, а он из соседней деревни, видно – из совхоза «Золотой колос», побоялся заноса буранного и не поехал. Я его найду. Но приходили другие. Наши. Семёновские. Зачем? Может, взять что-то и продать. Потом пропить. Значит, они к Алику тоже ходят. Там их найти можно, если знать, что они с собой забрали и за сколько это продать можно. Они, наверняка, хотели прийти, чтобы дом пустой был. Хозяина чтобы не было. Он – то в это время всегда с Витьком в забегаловке жизнь укорачивает. Но… Леониду не повезло. Дома оказался, ну, и оборвали ему житуху.

– Я гляну что пропало, – поднял руку Витюша. – денег не было точно. А вот…

И он убежал в спальню. Не было его минут пять.

– Андрей, сюда иди, – крикнул он и сильно закашлялся. Видно простыл-таки, когда под днищем автобуса ехал и упал. Долго на холодной земле лежал.– сундук покойной матери Лёниной открыт, гляди! Всё бельё раскидано. А в нижних рубашках и наволочках были завернуты иконы старые. Шесть штук. Все в серебряных окладах. Два креста золотых. Всё это очень дорогое. Лёня бы и сам их пропил. Но это были иконы матери, которые остались ей после смерти бабушки Зои, её мамы. Где она, бабушка, их взяла – никто не знает.

Но мы пацанами были ещё, а иконы вон там висели. И два креста по бокам от них. Когда бабушка Зоя померла, Нина Игнатьевна, мама Лёнина, нас позвала и мы этот сундук из сарая сюда притащили. Она при нас всё туда сложила. Лёня сам тронуть их не посмел. Любил бабушку и маму очень. Но по пьяни мог трёкнуть, что у него есть такие дорогие древние вещи. Вот, товарищ старший лейтенант.

– Совпало как-то неказисто, – Андрей скидал бельё и наволочки в сундук. Закрыл крышку. – Только – только Мальцева убил Леший и, надо ж, не раньше, не позже грохнули Грищенко. Это значит только одно. Об иконах и золотых крестах Лёня совсем недавно кому-то рассказал. Кому-то из тех, кто всегда торчит в вашей любимой «тошниловке».

– Мы послушаем и понаблюдаем,– угрюмо сказал Карагозов. – Если это наши, то они деньгами сорить будут. Угощать всех. В город ездить по ресторанам. И нам будут хвастаться. Мы, пьяные, все одинаковые. Хвастаемся, язык за зубами не держится. Доложим, если такое будет. В память о Леониде.

– Теперь надо доставить его в морг. Потом я позову следователя и эксперта-криминалиста из района. А вы, ну, кто-нибудь из вас, жене его бывшей скажите. Я дам вам знать, когда похороны.

То, как труп вытаскивали через окно и на санях увозили маленьких, на которых Лёня воду возил зимой из общего колодца, описывать не будем. И читать это больно. И писать.

На следующий день Витюша проснулся дома у Юры Карагозова. Не хватило ему сил провести ночь рядом с домом друга, из которого дух его ещё не взлетел в рай. Было Витюше просто страшно. Но не того он боялся, что Лёнин дух его тоже умертвит, чтобы не расставаться. А страшился он, что после смерти те, кто его убил, будут уверены, что мертвяка уже увезли и обязательно придут к Витюше, чтобы уже совсем никого не осталось из людей, которые могли случайно увидеть их в Лёнином дворе.

– Поживу ещё пока, – объяснил себе свою боязнь Витюша. – Всё равно помру от самогона скоро. Но сам. Без помощи топора или молотка.

Утром его из тошниловки позвал какой-то пацан лет десяти.

– Идите за угол. Там человек ждёт.

– Витя, – пожал ему руку Хохлов. – Не хочу тут светиться. Я вот что подумал. Точнее – предположил. Леший здесь. В Семёновке. И думаю я, что уговорил какого-нибудь деда пожить у него в бане. Он там себе и буржуйку поставит, и нары сколотит. А про меня решит, что где-где, а в своей деревне я его искать и не подумаю. «Ну, слишком нагло», подумаю я и искать его здесь не стану. Так он помозговал и решил уже. Деду платить будет работой, домик ему поправит. И самогоном дармовым. На бухло-то Леший копейки всегда найдёт. А достать его не проблема. Тот же дедок и будет носить ему от соседей.

– А я…– начал Витюша.

– А ты сегодня, завтра, послезавтра, неделю походи по селу и посмотри у кого каждый день с утра до вечера из бани, именно из бани дымок идёт. Минус пятнадцать на улице. Без печурки не проживешь и дня.

– Сегодня не пойду. День рожденья у меня. Хоть и горький в общем праздник без друга дорогого, но все, и Алик тоже, поздравлять будут. Неудобно сбегать со своей днюхи. А завтра начну.

– Поздравляю! Лады! – Обрадовался Хохлов. – А то когда участковый по нашим пяти улицам неделю гуляет – это подозрительно. И кто-нибудь Михаилу доложит. Вот тогда он и сбежит неизвестно куда. А так мы с тобой его за неделю и отловим. Точнее – я отловлю. А ты поможешь. У преступления должно быть наказание. Усвоил уже? Молодец! Ну, пока!

В тошниловке все сначала не чокаясь и молча выпили по паре стаканов «розового-крепкого» за упокой Лёниной души. Ещё минут двадцать не шумели и говорили шепотом, потом кузнец Дорофеев сказал коротко:

– Золотого человека, друга верного убили сволочи. Бог их накажет, а мы во имя Отца, сына и святого духа ему поможем. Вычислим и повяжем гадов.

– Аминь, – тихим хором заключили все абсолютно короткую его речь.

И начали поздравлять Витюшу.

Алик принёс ему бутылку армянского и три кружки пива. А ещё подарил четыре больших сушеных воблы и маленькую карточку, на которой сам написал и подтвердил подписью, что Шанин Виктор с этого дня имеет пятидесятипроцентную годовую скидку на всё, что есть в заведении. От пива до колбасы и рыбы. Витюша сразу взял граммов двести ливерной и убежал покормить кота Ваню. Через десять минут он снова стоял у своего торжественного столика.

Мужики-сеяльщики подарили ему полушубок. Черный с белой шерстью внутри, с белой оторочкой от воротника до нижней полы. Им государство выдаёт. Но весной все работают в телогрейках и полушубки пылятся на вешалках почём зря.

– Скидавай драный свой зипун! – Радостно кричали они. – И носи теперь только этот полушубок. Всю зиму! Снимешь раньше или не станешь вообще одевать – обидимся и не нальём тебе ни капли в самый тяжкий твой похмельный час.

Витюша радовался так же, как в тот день, когда мама перед смертью своей подарила ему велосипед «орлёнок». Он пил, смеялся, пел под гитару вместе с толпой пьяных друзей. На семиструнке прекрасно играл Зотов Валера, худрук из клуба, крепко пивший, но почему-то хорошо работающий.

Официантка и уборщица, учительница Витюшина бывшая, Галина Петровна, связала ему перчатки, носки и шарф из козьей шерсти. У неё было четыре козы и козёл, которые давали шерсть, молоко и надежную защиту. Козла боялся даже Хохлов.

Этот рогатый обалдуй однажды услышал, как за воротами ругаются мужики, разогнался издалека, пробил рогами доски и погнал мужиков за самую околицу. Двоих по пути крепко ухайдакал под задницы. Так, что у них штаны сзади лопнули. Вся улица хохотала.