Много ещё всяких мелочей полезных подарили Витюше, и в двенадцать ночи семеро корешей Витиных помогли ему дотащить дары до дома, да и остались у него ночевать. Понимали, что неуютно ему будет одному рядом с ещё живущей в своём доме душой убитого друга. Больно ему будет.

Имелось у них с собой и что выпить, и чем занюхать. Просидели до утра. Уже не веселились, не радовались. Потому, что до рассвета каждый как мог рассказывал про жизнь. К которой все они повернулись задом. И она справедливо ответила им взаимностью.

Глава шестая

Утром после дня рождения Витюша выполз из хаты первым около восьми и воткнул голову по самую шею в стену сугроба за дорожкой перед крыльцом. Представил, что ныряет в Тобол. Задержал вдох на полминуты и вырвал голову на воздух, оставив по краям снежной вмятины мокрые пятна от ушей. Сел на снег, оторвал обжигающе холодный комок от белой двухметровой стены и откусил половину. А талую воду через короткое время проглотил. Освежил ноющее горячее и сухое нутро. Над проёмом между двумя стенами из снега висело странное бледно-розовое солнце, торчала над верхним краем сугроба цветастая голова Лёниного петуха Красули.

Петух большими застывшими глазами постепенно узнавал Витюшу, а потому радостно бил себя наотмашь сизо-желтыми крылами. Как он из заваленного курятника выскочил на волю – не знали, похоже, даже его гаремные куры, потому, что они довольно зло кудахтали под заснеженной крышей. От всех оживляющих процедур легче Витюше стало минут на пять- десять. Потом снова затошнило, перед зрачками стали замедленно суетиться кружочки, квадратики и мутные черви. Он помахал ладонью возле глаз, но исчезли только полупрозрачные червячки.

– Сдохну, – сказал в голубое небо розовому солнцу Витюша. – Где Бог-то, бляха-папаха? Чего, сучок, не польёт меня благодатью? Не видит меня, что ли? Так он обязан сразу всё на земле видеть. Нету, видно, там никого. Точняк. Дурили веками народ. Коммунисты доперли до этой мысли раньше всех.

Он ползком вернулся в хату, нашел на холодном подоконнике ливерную колбасу, покормил кота Ваньку, налил ему воду в блюдце и стал трепать за телогрейки по очереди всех дружбанов.

– Пошел ты, мля! – рычали товарищи по злоупотреблению сивухой, но потихоньку шары, залитые на Витюшином празднике, продирали грязными рукавами телогреек и тупо смотрели в потолок.

– Вмазать душа просит, – громко сказал хозяин дома. – Или «белочка» прискачет. Умом подвинемся, если не помрём. Выжрали вчера разного пойла вёдер пять. Пошли к Алику.

– Башлей-то осталось – хрен да полкопейки, – полез в карман Толик Задорожный, комбайнер, которого пока с работы не попёрли. – Поздравляли тебя душевно, не жлобились. Где взять шуршики? Все скидывались вчера. Нет ни у кого.

– Будем лежать – они, тугрики, доллары, драхмы, кроны, рубли и копейки сами нас искать не будут. Вставать и идти к Алику – приказ номер один по гарнизону. – психанул слабенько Витюша. – А там распогодится. Ещё не было такого, чтобы кого-то не похмелили. Нет среди нас садистов. Пошли. – Он пинком открыл дверь и с десяток кубометров холодрыги ветер моментально втолкнул в избу на пригретые ночью тёплыми фуфайками и ватными штанами тела дружков. Поматерились они, с горем пополам поднялись и пошли.

Народ, засыпанный бураном в избах своих, не видел, к счастью, как восемь серых лицами мужиков почти на карачках перемещались по грейдерной дороге, зажатые с боков белыми холодными стенами, в сторону магазина и забегаловки. К счастью потому, что трезвым смотреть на этот процесс было противно и больно одновременно. Мужики похмельные знали, что с некоторой оттяжкой по времени пропадают они, умирают замедленно, но злая воля бога Бахуса для них уже была как благодать и любовь. Настоящему богу-то ломанная жизнь этих бессмысленных и бесполезных забулдыг – до фени. И без них дела на земле не шибко укладываются в божью гармонию и совершенство, которое он пыжился, лепил из лучшего материала.

– У Лёни десять штук кур осталось и петух. – Витюша дёрнул за рукав Крачкова Игоря. – Ты женатый, дом большой, сарай огромный. Возьми их. Пропадут. А тут вами яйца, и мясо. Мне держать негде. А дом Лёнин кому отдадут совхозные правители? Ну, вот и я не знаю. Кстати, у Лёни для кур корма осталось года на два точно.

– Надо там дорогу пробить к курятнику, – Игорь мотнул головой. – Утром завтра пробью и заберу. Лёха мне поможет. В четырёх мешках всех унесём. Потом сходим за кормом. Не очкуй. Не дадим живности помереть.

Возле пивной стояли с пистолетами в кобурах два сержанта- милиционера из района и Хохлов.

– Чё, ещё кого пришибли? – грустно спросил Задорожный. – Или на алкашей облава? Сажайте, хрен с вами, но похмелиться дайте первоначально.

– Шанин, ты подойди, – Хохлов махнул рукой. – Помогать будешь или ты в дрезину опять нахрюкаешься? Вот тебе в помощь ребятки. Они пойдут сзади тебя на сто метров. Где дым из бани заметишь, им говори и уходи подальше. Чтоб не засёк тебя кто-нибудь в окно. С утра в среду ни один придурок баню топить не станет. Значит там кто-то не парится, а просто живёт. Сержанты сами проверять будут. Не дай бог Леший там. Он тебя-то сразу быстро ухайдакает. А парни его повяжут обязательно. Они – лучшие оперативники из отдела убийств.

Мужики, которые у Шанина ночевали, уже скрылись в дышащей пивным духом пасти тошниловки и Витюша тоскливо посмотрел на старлея.

– Ну, я ж не враг народа, – засмеялся Хохлов и достал из кармана сначала стакан, потом солёный огурец, а после них поллитра «московской». Чистой замечательной водочки. – Сейчас соточку приголубь, а потом по ходу немного добавляй. Я сказал – понемногу. А то вообще не получишь. Работу надо сегодня сделать. Ребят мне на один день дали. А Мишка здесь. Я вот этим местом чую.

Он стукнул себя по левой стороне широкой груди и сам налил Витюше сто граммов. Огурец дал.

– Ну, с прошедшим меня, – прошептал Витюша сухими губами. – Сорок какой? Сорок седьмой год побёг. Дай бог – не последний.

Выпил. Лицо его исказилось до неприятного. Скрючила все мышцы судорога после большого глотка. Понюхал огурец Витюша так, как нюхают чудесные розы утончённые дамы в городе. Семёновка пока такими не обзавелась. Понюхал и похорошел. Прошла судорога. Он откусил от огурца кончик, остальное спрятал в правый карман. В левый – стакан. В нагрудный поставил бутылку, которую предварительно заткнул скрученным листочком бумаги. Хохлов дал. Предусмотрел. Дальновидные и умные парни – эти «мусора»

– Ну, бойцы, погнали.– Витюша двинулся ровным шагом на соседнюю улицу.

– Ребята, возьмёте Лешего, тащите ко мне. В КПЗ определим. А я тем временем следователя вызвоню из райцентра. – Хохлов проводил сержантов задумчивым взглядом и пошел к себе.

Часа два бродили ловцы Михи по всей деревне. И только в самом центре посёлка Витюша увидел, что из бани сторожа сельповского магазина Кропотова идет дым. Причём не из главной трубы кирпичной, а из стальной, короткой и узкой. Вряд ли Кропотов с утра пошел париться. Да и печку банную не затопил. Витюша отломил от берёзки в палисаднике веточку, воткнул её напротив калитки и пошел дальше, повернул за угол и ускорился.

Прямо по курсу метров через двести была забегаловка Алика «Колосок». Ему не хотелось, да и страшновато было наблюдать за отловом Лешего. Тот просто так не сдастся. Драка будет – к гадалке не ходи. А уж там – чья возьмёт, тот пусть и радуется. Ему, Витюше, Лешего жалко было. Мужик-то нормальный, добрый. Может и не убил он Мальцева, а просто столкнул. Эксперт сказал, что удар этот разведчики знают. А какой с Михи разведчик? Он и служил-то в стройбате. Толкнул просто, да случайно не в то место ткнул. А, может, Женька от лёгкого тычка равновесие потерял? Мальцев пьяный был да и вообще мужик он слабый. Мог не доплыть малость против течения…

– А! Вчерашний именинник! – закричал Карагозов Юра. – Как тебе, старику, живётся? Говорят, у дедов второе жизненное дыхание открывается. Выпить могут полтора литра без закуси и ничего им. В городе на молодых женятся, если зарабатывают прилично. Ну, иди к нам. А то, небось, в башке туман и вращение окружающих предметов. Хлебни портвешка с пивом. Вот рыбка вчерашняя. Тут Алик на ночь оставил. На нашем столе. И Петровна убирать не стала. Давай!

– Фокус показать? – засмеялся Шанин Витюша.– Ап! Оппа – на!

Он элегантным, как ему показалось, движением изъял из карманов стакан и почти полную бутылку «московской». Потом аккуратно, двумя пальцами достал огурец и медленно опустил его в тарелочку рядом с вяленой рыбой.

– Мужик! Уважаем! – похлопал его по плечу друг Карагозова, тихий, молчаливый мужик пятидесятитрёхлетний Костя Бабенко. Он уже давно нигде не работал и жил днём в тошниловке, а ночью – где повезёт. Брат жены, здоровенный бык лет тридцати, кузнец с МТС, поломал ему два ребра, выбил зуб и кулаком рассёк щёку. Сейчас на этом месте был у Кости шрам как у гангстера из импортных фильмов. В городе их показывали дня два, а в сёлах месяц, не меньше.

Короче – выгнали Костю из дома за бухаловку. Он под сильным градусом к бабе своей был суров и даже часто таскал за волосья. Причём ни за что. Женщина Людмила Бабенко была тихой, умной, терпеливой и завидно хозяйственной. Не выдержала и позвала брата только через год после нарастающих по мощности издевательств. Только когда муж потащил её за косу и вписал головой в дверной косяк. Она неделю пролежала в больничке, а потом предложила Косте развестись. Это его крайне обидело и он разбил об стену весь большой китайский фарфоровый сервиз, оставшийся в память от покойной мамы Людмилы. Она оделась и пошла за братом Гришей.

Откуда что бралось у них в тошниловке на столе Витюша не следил, а потому не понимал. И вино несли, и сыр голландский, редкость деревенскую, пиво, резаный шмат сала с перцем доставил добрый товарищ на газетке. Помидоры и капусту солёную. Много чего. Такое только по праздникам пьяницам достаётся. И то не всегда и не всем.

– А чего такого стряслось? – поинтересовался Витюша у Карагозова.– Праздник, что ли, какой? Жратва праздничная. Галина Петровна уборку делает в выходном платье и дорогущей кофте. Что я пропустил?

– Мы ж пятого к твоему дню рождения деньги копили и подарки закупали. Пить было не на что. А пятого декабря был день советской Конституции СССР, – Юра улыбался и резал потоньше ломтики сала, и размещал их на кусочках чёрного хлеба.– Отмечаем задним числом после твоей днюхи. Не отметить Конституцию нельзя. Это ей благодаря мы – свободные советские люди и делаем всё, что хотим. Вот мы тут все хотим сдохнуть от пьянки. И никто нас не ругает, в тюрьму не сажает и даже не стыдят на заседаниях профсоюзных комитетов. Потому, что почти всех из наших дружбанов, которые проживают днями в этой тошниловке, давно погнали с рабочих мест, а на свежем воздухе и у нас в заведении нет профсоюзов. Но мы ведь не перестали иметь право на труд? Нет! Захотим – бухать завяжем и на работу, да? А, главное, не потеряли мы право на отдых! Что мы вот, например, сейчас и делаем от души! Добрая страна, человечная конституция.

Витюша слушал, кивал головой, пил и от пуза ел. Где то через час в дверях вместе с холодом возник Хохлов.

– Шанин Витёк, иди сюда, дорогой, – и закрыл дверь с улицы.

– А? – вышел Витюша. – Ну?

– Спасибо от всей милиции за помощь! – пожал и долго тряс его руку Хохлов.– Леший уже у меня в КПЗ. Он там, в баньке деда Кропотова, комнату себе сварганил. Нары, тумбочку сам сделал и стол, буржуйку с тонкой трубой поставил. Умный, блин!Рассчитал, что я искать его в Семёновке не буду. Всем ведь растрепал, что далеко уедет. Чтобы и я на эту туфту клюнул. А уже выехал из Притобольского следователь. Допросит и увезёт его в райцентр. Всё. Ты дело сделал. Честное. Справедливое. Без тебя бы я его долго ещё ловил бы. Благодарственную грамоту получишь из района. И не переживай. Ты не предатель. Ты честный законопослушный гражданин. На таких страна держится.