Он приобнял Витюшу и ушел. Шанин Витя долго стоял возле закрытой двери. Ему было противно. За себя. Не так он представлял доблестный шаг мужской. И хоть вдолбил ему Хохлов, что он не предатель, чувствовал Витюша, что слил товарища своего мусорам и тюремщикам как прокисшее молоко, из которого вполне могла получиться хорошая простокваша. Напрасно слил. Подло. Он дернул дверь зло и резко. Пробился между веселящимися корешами к своему столу.

– Полный налей,– угрюмо сказал он Карагозову. – Самогона. Мишку Лешего поймали, судить будут. Себе налей и Косте тоже. Мальцева помянем и Михе пожелаем выжить на зоне.

– Ты не переживай, – обнял его за плечи Юра. – Я знаю, что это ты помог Хохлову его взять. Слухи как-то долетели до народа в тошниловке. Вот кто и кому про это рассказал – не ясно. Не сам же Хохлов. Но ты не холуй у легавых. Мишка пришиб Жеку. Я недавно сам с Хохловым разговаривал. Случайно возле клуба встретил. Я у киномеханика червонец занял на два праздничка. Старлей сказал как дело было. Пальцем убить можно. Есть такие приёмы. Мишка его сделал случайно, не зная и не ведая. Но вот прикинь. Идешь ты по лесу и на тебя вдруг падает гнилое дерево. И ты труп. Случай. Несчастный, но случай. Вот Мишка его, как то дерево, случайно грохнул. Так человека с той поры нет же больше на свете. Мальцева за такой пустяк – на небеса? Не шибко борзо? Вообще не прёт, если глянуть на дело по человечески. А Женька мог бы жить ещё. Мишка не Бог, чтобы жизнь отнимать. Потому – не журись. Его бы позже, но всё равно поймали.

И он одним глотком выпил стакан самогона. Костя повторил. Витюша так не смог, но стакан осушил и сказал вроде бы сам себе, но не известно о ком.

– Сука!

Отметили задним числом основной кодекс жизни советских людей крепко. Алику пришлось позже заведение закрыть. Не хотели мужики расходиться.

Ночевал Витюша с Костей на элеваторе в бурте пшеницы. Тепло было и сторож на ночь пять анекдотов рассказал. Может и больше, но Витюша уснул. Спал без снов, но Костя утром рассказал, что кричал Шанин, пока спал. Матерился и бился головой об зерно. Витюша не ответил. Поднялся, стряхнул со штанов желтую зерновую пыль и пошел с элеватора.

– Эй, ты чего? – крикнул Костя.

– Пошли к Алику. Душа не на месте.– Витюша ответил и, заплетаясь ногами, как-то смог передвигаться быстро. Торопливо. Спина его согнулась, руки висели, ударяясь о колени. А голова наклонилась к груди. Костя шел сзади и не мог понять – от чего человеку так плохо. На середине пути, когда оставалось свернуть с грейдерной расчистки и метров триста протопать по снежным коридорам, чтобы коснуться заветных дверей «Колоска», плохо стало Витюше. Он согнулся и завалился на левое плечо, чиркнув по сугробу головой так, что шапка слетела. Печень скрутило жутко, будто в правый бок всадили раскалённую кузнечную пику для прожигания отверстий в кованых пластинах. Их делают на петлях к тяжелым железным воротам. А всадили пику огненную и проворачивали её внутри, прокалывая стенки печёночные и пламенем уничтожая ещё живую внутренность.

– Что? Чего такое? Сердце? – догнал его Костя и сел рядом. Дотронулся до телогрейки Витиной там, где расположено сердце.

– Печень, – прохрипел Витюша.– Тащи меня за воротник до тошниловки.– Выпью сейчас крепкого чего-нито и отпустит. Не первый раз.

– Лежи. Тащить долго. – Костя опрокинул Витюшу на спину. – Я сбегаю быстрее. Сюда принесу. Держись.

Он рванул вперёд, размахивая руками и оставляя за собой плотное, дрожащее искрящееся облако снежной пыли. Минут через десять Костя вернулся с полной бутылкой самогона и тремя мужиками, которые долго слесарили когда-то на автобазе. Их давно уволили и местом их постоянной прописки стала добрая к алкоголикам забегаловка. У одного из них имелся стакан, у двух других сало, хлеб и сушеная рыба.

Они налили полный стакан, Витюшу посадили и поддерживали сзади, а Костя сунул палец ему в рот, разжал зубы, стиснутые болью, и вылил медленно самогон прямо в горло. Шанин Витёк страшно закашлял, но, что хорошо, уже после того, как «первач» сглотнул. Посидел так недолго. Потом улыбнулся и приложил руку к груди.

– Спасибо, ребятки! Прошло вроде. Да… Пошли, что ли? Там допьём.

А в забегаловке сразу стало легко ему и спокойно. Здесь и лица родные все, и запах родной, да уют сердцу милый от испарений пивных, от негромкого матерка, летавшего под потолком между суетящимися мухами, и от записей с магнитофона чеченских мотивов, весь день льющихся патокой на Албаса-Алика и как бы бодрящим ласковым дождём на всех, кто ещё не перепил лишку и мог различать звуки музыки.

–Я ж с утра не успел кота Ваньку покормить, – Витюша схватился за голову.– Мужики, наберите в эту тарелочку что-нибудь для кота.

Алик вынес обрезки колбасы, не той ливерной, которую продавал на закусь и занюхивание. Свою принёс. Докторскую. Сам ел с ней бутерброды в обед и запивал томатным соком из трёхлитровой банки. Пиво он не употреблял вообще. Только армянский коньяк по сто граммов за день. И как ни пробовали гости значительные вроде зама директора совхоза или директора продовольственного магазина его напоить, не шло дело ни у кого. Главный агроном как-то виски из города привозил. В спец.буфете горкома партии дали ему. Так Алик сто граммов приголубил, похвалил, но дальше виски употреблять отказался. Агроном ему ехидно так:

– Ну, Алик, покажи, что ты мужик! Чего пьёшь как молодуха на сносях, которой нельзя больше?

– А пошли на улицу, – серьёзно говорил Алик.– Я там тебе покажу вот этим кулаком, что мужчина не тот, кто бухает, а кто силу имеет. Духа и кулака.

Агроном, ясное дело, спасовал. Чечен в драке – это не самое кроткое и доброе существо.

Галина Петровна много чего из дома принесла. Здесь же с Аликом обедала. Котлеты домашние, творог, сметану. Закрывать тошниловку на перерыв в голову хозяину ни разу не приходило. Люди, хоть и конченные почти, но это его люди. К нему идут, хотя могли бы бегать к конкуренту Залману на другой конец села. Так никто туда не ходит. Залман зло на Алика держит, но терпит. Не ругается с ним. У Алика три брата в Грозном. Бандиты-гастролёры. Ездят на неделю по русским провинциям и грабят местных, после чего исчезают и объявляются в Грозном с честными глазами. Позвонит им Алик и Залман поедет куда-нибудь в Сибирь с мастерски побитой мордой. Картошкой прикажут братья торговать, а не пивом. А нарушит Залман приказ, так «поставят на перо» или ноги переломают.

Петровна налила коту сметаны, творог дала и целую котлету. Витюша очень обрадовался, обнял обоих и побежал кормить Ваньку. И когда шел обратно, встретил Хохлова.

– Ты что бледный как поганка? – пожал ему руку старлей.

– Печень прихватило. Еле откачали самогоном меня. А так – прямо на дороге по пути к Алику жестоко скрючило! Как огнём внутри кто-то печень жег.

– Давай так, – Хохлов посмотрел вверх и что-то посчитал в уме. – Тебе завтра надо ехать в Приозерский райотдел милиции. Я тебе машину дам. «УаЗ- 69». Грамоту почетную у заместителя начальника заберешь. А я скажу водителю. Он тебя потом закинет в Зарайск. В наш госпиталь МВД. Я туда позвоню главврачу, скажу, что придёт наш нештатный сотрудник. Активист органов внутренних дел. И он тебя направит к гепатологу. Ну, это доктор, который спец по печени как раз. Он тебя обследует и скажет как и чем лечить. Не пей только с утра. От доктора выйдешь, можешь врезать на рубль. Вот он тебе рубль. А раньше нажрёшься, то и грамоту почётную не дадут и врач выгонит. Понял?

– Спасибо, Андрей! – Витюша прислонился к тужурке Хохлова. – Может, ничего жуткого и нет в печени у меня. Но узнать надо.

Утром к Витюшиному дому подрулил милицейский « козлик». Так эту чудо-машину звали в народе. Через час он получил грамоту, наслушался пафосных дежурных слов от заместителя начальника РОВД и с довольной рожей поехал в госпиталь.

Это было огромное здание почти в самом центре города. Внутри Витюша увидел только одну женщину в обычной одежде. Все остальные ходили по кабинетам и коридорам в форме сержантов и офицеров разнозвёздных. Вплоть до подполковников. После главного врача он сидел с запиской от него у двери гепатолога третьим по счёту. Зашел через полчаса после двух сержантов, сидевших ближе к двери.

Доктор возился с ним долго. Пришла сначала медсестра, взяла у Витюши кровь из вены. Потом он зашел за ширму и налил в стаканчик с загнутым носиком мочу на анализ. Отнес в лабораторию и вернулся к гепатологу. Тот ещё раз долго его ощупывал с правой стороны. Поспрашивал, где больно, а где нет, а потом девушки в белом бумажки принесли. Анализы.

– Пьёте много? – спросил доктор таким тоном, будто знал, что много пьёт пациент Шанин Виктор.

– Жизнь так крутнулась. Много бед с ранней юности. Много пью, – честно ответил Витюша и поглядел за окно, где снова начинали падать редкие рыхлые снежинки.

– Вам пить вообще категорически нельзя, – внимательно поглядел на него врач.

– А что, печень слабая, не переваривает много алкоголя уже? Так мне сорок седьмой год пошел.

– У тебя, сынок, цирроз, – доктор поднялся. – Я поговорю с вашим участковым. Пусть он выпишет тебе направление к нам на стационар. В УВД его утвердят. И ты ляжешь к нам на месяц- другой. Операцию сделаем. Половина печени пока живая. Попробую тебя вытащить с того света.

Витюша обалдел, напрягся и еле выдавил из живота почти три слова.

– А цирроз – что?

– Проще говоря – фактически рак. Только без метастаз. Воспаляются, умирают клетки. Помираешь ты, Виктор. Вся печенка скурвится – и на кладбище. Если не будешь пить и у нас полечишься, то, может, поживёшь ещё. Можно отрезать воспалённую мёртвую ткань и тогда есть шанс жить дальше. Только если не продолжать убивать клетки ткани до конца. Тогда и отрезать будет нечего. Ну, всё. Иди. Жду с направлением. Хохлову позвоню сегодня же.

Витюша ехал в село своё на заднем сиденье. Смотрел на степь, которая сливалась с горизонтом так плотно, что линии между небом и землёй не видно было.

– Это прямо как между жизнью и смертью нет заметной черты, – подумал он.

Приехали в Семёновку.

– Куда тебя кинуть? – спросил шофер.

– Да к тошниловке, куда ещё? – хрипло прошептал Витюша.

Вышел. Постоял с минуту возле двери.

– Ну, сегодня-то вряд ли помру, – сказал он свежему воздуху и открыл дверь.

Глава седьмая

Сразу за порогом пивнушки располагалась уместно счастливо и по-своему красиво настоящая мужская жизнь. Водочные, самогонные и винные пары сплетались под потолком с пивным духом солода в ароматный букет, похожий для всех «своих» на аромат цветов. Ну, вроде как собрались мужики на большой клумбе, где и розы, и пионы, бархатцы, гиацинты, лилии и левкои, ирисы, гвоздики, ландыши и кусты чубушника- жасмина росли неправильно: одновременно хоть зимой, хоть летом. И всё это лезло в ноздри, лаская нюх, а через нервы и мозг. Да ещё табачный дым от разных папирос и сигарет горьким туманом обволакивал пьющий народец. Стоявшие за столиком в конце «тошниловки» знали, что все свои на месте, вся «родня» в сборе, но первых столов они не видели. Дымовая завеса была почти непроницаемой. Только по голосам, громко вещающим что-то своё, не понятное даже близким соседям, в любом краю понималось и различалось как хор, поющий сразу десяток разных песен.

Витюша знал где столик Карагозова и его дружка Кости. Туда и пробился, попутно пожимая руки всем, кто ещё мог пожать в ответ и обнимал за спины остальных, согнувшихся над столиком и дремавших стоя.

– Короче, мужики, давайте прощаться. – Витюша снял шапку и скорбно склонил голову. – Был в больничке, госпитале «мусорском». Хохлов договорился. Не в райцентре. В городе был я. Профессор меня изучал, анализы взял, внимательно исследовал. Вот эти анализы меня и приговорили.