Поужинали знатно. Котлеты напоминали домашние. Мама такие жарила. Наталья принесла на стол графин с розовым напитком и поднос с пухлыми блинчиками.

– Творог внутри.– Улыбнулась она и  налила розовую воду в четыре стакана. – Это вишнёвый морс. Крепкий как квас. Из сушеной вишни сделан. Пейте, ешьте, приятного аппетита!

– Она у тебя – редкой доброты женщина. Умная, умелая, честная. – Нагнулась и прошептала Витюше в ухо повар Обухова Валентина. – Ты извини, но мы с ней выпиваем немного. Егор Ильич мне привозит из города массандровское прекрасное «алиготе». С Натальей теперь вдвоём им наслаждаемся. Ей требуется. Она сказала, что была алкоголичкой как и ты. И вы вместе через лёгкие вина скоро вообще отделаетесь от спиртного. Я тоже много пила раньше. Егор меня спас. Сюда привёз и сказал: « Всё, Валя, теперь пьёшь благородные вина. И то понемногу. Мне твоё здоровье очень важно.»Вот и бросаю так же как Наташа твоя.

Столовую работягам построили большую. Изнутри сделали всё, чтобы она была похожа на дорогой ресторан. Прихоть «бугра» Любил роскошь. Это Обухова позже Наташке доложила.

Его друг год назад приезжал на озеро порыбачить. Увидел столовую и долго смеялся.

– Ты кого- то из правительства ждёшь? Председателя самого? Чтобы он камыш тебе порезал, а потом, после адской работы кайф словил от схожести твоей столовой с кабаком столичным «Славянский базар»? Так ты тут ещё филиал «Большого театра» открой. Балерин я тебе привезу кучу. Я в Москве имею связи, ну, ты знаешь какие!

За ужином мужики открыто наливали в свои стаканы «вермут», пили помногу, но молча. В столовой летала над их головами приятная негромкая оркестровая музыка, записанная на большую бобину магнитофона «Днiпро», купленного Егором Ильичом специально для Обуховой. У неё вкус к мелодике врождённый был. Ставила она и красивую классику, и спокойную современную инструментальную музыку. Ели, в общем, всегда под оркестровое сопровождение. Никто не говорил громко, после выпитого не шумел и оттого замызганная жизнь « лишних» людей становилась похожей на достойную. И «бугру» нравилось, что работяги ели, пили и слушали. Не шумели после поллитра вина. Отдыхали от изнуриловки спокойно и мирно.

– Это на покосе, да на вязке матов они  бичи и алкаши.– Рассуждал Егор Ильич тогда для приятеля своего в столовой при поварихе Обуховой. Она и пересказала потом всё Наташке, а та, естественно, своему драгоценному Витюше. – А столовая – это не то место, где только пузо набивают. Это кабинет лечебный для ублажения пораненной за годы психики. Потому не просто лавки и неотёсанные столы должны тут стоять как на полях у комбайнеров, а вот всё, что у меня.

Тюль на окнах, портьеры бархатные, столики с резными ножками на четверых. Накидки на стульях как в дорогих ресторанах. Чтоб стены оклеены были обоями бежевыми, мягкого тона, люстра как у нас- с сосульками под чешское стекло… Я им скоро и часовню поставлю, клуб маленький построю. Часовню мой босс не рекомендовал делать. Советский Союз с Богом не в дружбе. Да вообще – то и нет его. Так Егор другу говорил.

– Вот пусть кино смотрят хорошее. А я часовню обязательно весной отстрою. Господь этих бедолаг задавил до полусмерти испытаниями жуткими. Вот пусть они его просят смиловаться, дать пожить по-людски. С Хозяином неделю назад снова говорил об этом. Он подумал и разрешил. Да хрен, сказал, с тобой. Всё одно никто из моих партейцев к вам не приедет. Никто про вас не знает к счастью.

– А кто им не давал жить нормально, бедолагам твоим?– Возмущался друг.– Не блудили бы, шары бы не забрызгивали водярой и политурой, жён бы любили, а не самогон. Вот и жизнь шла бы верным путём! И работа по желанию, а не как у тебя – под охраной с ружьями. Шаг влево – шаг вправо, и пришибёте ведь, утопите.

– Дима.– Оправдывался Егор Ильич.– Ты же знаешь кто надо мной стоит. Как мы эту противоправную деятельность без проблем ведём. Ни одной проверки за десять лет. А я ведь в основном на государство работаю как артель. У меня должно быть штатное расписание. Ведомости по зарплатам, договора о найме, отчётность всякая. А я ни одной бумажки не имею и ни разу никуда не отправлял, не отчитывался. Это как?Во… Я сам не злой. Но у меня вкалывают бродяги, беглые бандиты, блатные от следствия прячутся, алкоголики – бичи безродные, двое из психушки сбежали. Бичей бессовестно обманываем. Зовём вроде на стройку. На месяц. За триста рублей! А потом привозим на нечеловеческий труд. Камыш косить что зимой, что летом – врагу не пожелаю. А маты вязать! Это ж адская работа. Ни одного механизма. Всё руками. А мне нельзя станки покупать и оборудование автоматическое. Я по статусу – артель.

– Ну, а купить на свои кровные станки, бензопилы кто тебе не даёт? Расстреляют тебя за это или четвертуют?– Удивлялся друг Дима.

– Артель у нас, бляха! – Егор Ильич даже покраснел, завёлся спорить.– А это что? Это самоуправляемый трудовой коллектив. Собирались спокон веков в артель знающие дело и друг друга люди. Орудия труда несли в артель свои личные и они становились общими. Своё несли, повторяю! Своё становилось общим. И долбанное самоуправление должно быть в артели. «Артель суймом крепка», есть такая древняя пословица. Суйм, или суем – это сходка, общее собрание.

–Я бы купил на свои. Но меня, представь себе, тут нет официально, на покосе камыша. Я как бы работаю помощником у моего босса в большущем кабинете. А мой босс от меня ой, какие денежки имеет! Лучше я тебе не стану сумму называть… Сердце у тебя прихватит. И вот подумай! Если сдуру занесёт проверяющих из Народного контроля? Они поверят, что доходяги сами механизмы – автоматы и бензокосилки сюда припёрли? Вот и я про то же… А если всё – таки сбежит кто? И разбазарит всё про наш закуток в степи? Приедут из ОБХСС. А тут автоматы – вязалки матов, трактора, электропилы и бензопилы, моторные лодки и электрокосы. Ясно, что я купил. А бичи, что бичи? Нет у них ни денег, ни дома. А я тут тоже не числюсь. Я помощник босса большого. Откуда тогда дорогой инструмент если босота его купить не смогла бы? Ну, ты понял, что дальше будет. Официально мы – артель, община, коммуна. А реально – сборище алкашей и бродяг беглых, с которыми надо строго. Не тот контингент, чтобы из него создавать общество братское, трудовое.

Это Наталья слово в слово пересказала Шанину после ужина недели через две. Они гуляли по ночной степи. Не было ветра, снег лежал плотно, луна отсвечивала солнечные лучи всей своей полной круглой мордой. Воздух, как- то достающий из-под сугробов тонких запахи сухих трав, сочился в лёгкие и разносил их кровью по всем клеткам тела. Вкус воздуха оставался и во рту, напоминая, что земля жива, хранит ароматы замороженные и скоро, весной, отдаст их все и всем на долгую радость. На целых девять месяцев. До ноября.

– Я сейчас схожу к Егору Ильичу.– Витюша сжал Наташкину руку выше локтя.– У меня к нему есть вопросы плюс к ним интересное предложение. Ты спать иди. Мы с тобой уже месяц на «камышовых приисках» Я постоянно первый на покосе. Ильич меня выделяет. Серёга – второй после меня. Учитель мой. И Егор ко мне относится не как к беглым зекам и бичам. Серьёзно меня воспринял уже. Надо, Натаха линять отсюда. И я хочу, чтобы он это знал. Ну, что мы с тобой скоро исчезнем с озера. Да и один вопрос хочу прояснить. Они действительно топят людей или он это выдумал, чтобы работяги боялись слово лишнее сказать или пытаться свалить отсюда.

– Ну, да…– Наталья испугалась.– Ты не вздумай. А вдруг это правда? Вдруг убивают бичей и ты это знаешь? А он понимает, что скоро тебя тут не будет. Расскажешь на воле кому не надо. Так и грохнут они Витюшу Шанина. «Он слишком много знал».

– Ладно, иди. Разберёмся.– Он поцеловал Наталью и развернул её лицом к столовой. Я позже зайду к тебе.

И через десять минут она ещё стояла и слушала скрип снега под его валенками, но сам Витюша уже пропал в темноте.

Егор Ильич жил в доме из камышитовых плит собранном. Большой был дом, обложенный сверху кирпичом белым. Перед забором стоял в тулупе и валенках здоровенный лоб с ружьём «белка» на плече.

– Чё ты?– тихо спросил он.

– Сходи к Егору Ильичу, доложи – новенький пришел, которого он вызвал.

– Да иди, ладно.– Охранник даже не пошевелился.– Ты ж лучший косильщик. Я тебя знаю.

Внутри хата «бугра» выглядела так, будто здесь не степь да степь кругом, а центр какого- нибудь Нью – Йорка или Лондона. В светлице, главной комнате, разместилось всё, что должно быть у миллионеров или королей уважаемых стран. От рояля до великих немецких электроприборов «Грюндиг»: телевизор, радиокомбайн и серебристый магнитофон. Стены Ильич имел из чистейших ровных шлифованных стволов липы, пол – паркетный, стекла в окнах с цветными узорами, а под ногами и на стенах расположились потрясающей красоты персидские ковры. С потолка свисала люстра с хрустальными «сосульками», а на стене напротив входа висела картина в позолоченной оправе. Изображен на ней лично Егор Ильич на белом коне в генеральской форме и с царским скипетром, символом монархической всесильной власти. Глядел он в дальнюю перспективу мирно, но строго.

– Привет, Витёк!– Оторвался он от телевизора. – Раздевайся. Дёрнем коньячка по сто. Чего пришел? Случилось что?

Принёс Ильич бутылку на маленький стеклянный столик и две рюмки с золотистыми наклейками «BOHEMIA». Выпили. Потом, не прерываясь, ещё по сто. Закусили лимоном.

– Ты, блин, рекорд установил вчера. Тонну двести за смену ещё никто у меня не скашивал за восемь лет. До тонны один паренёк сотню килограммов не дотянул в позапрошлом годе. Но его нет уже. Помер не так давно. Рак.

– Егор Ильич.– Витюша разогрелся изнутри и расслабился.– Только честно. Я – «могила» и слово моё – сталь нержавейка. Что услышал, во мне и померло без рыданий родни. Скажите как есть. Вот убегает босяк. Ваши парни его ловят. Убиваете? Или врут?

Ильич посмотрел на люстру, перевел ослеплённые глаза на Витюшу и перед ответом сам выпил третью стопку.

– Мне не надо, чтобы он ещё раз попробовал сбежать. И чтобы вдруг у него получилось. Тогда он найдёт как и кому про нас рассказать. И мне – вилы. Пятнадцать лет строгача в лучшем случае. Или «вышка». Босс меня не прикроет. Ему светиться – ну, никак! Поэтому топим бегунков. Потом сжигаем. Не врут тебе. Грязная, кровавая моя совесть, Витёк. Знаю – ты это не скажешь даже жене. А покойников никогда ещё никто не искал. Но бегут или психбольные, или полные идиоты. Бездомные, бичи помойные счастливы у меня. Кормлю отменно, вином пою, спят в тепле. Что ещё надо босяку, которого жизнь на воле превратила в животное?

– Нет, ну как так?– Поморщился Витюша.– Какое животное? У вас, блин, рабство чистое при хорошей еде и подачках вина, без которого алкоголик – не работник и даже, может, не жилец уже. Кстати, тот мужик, который месяц назад ножом порезался и Вы лично на другой берег к нему ушли – живой? Я вот передовик. Первый номер. За месяц выбился. Талант что ли? Легко всех «сделал», да? Так у меня сорок два пореза. Нога пробита остриём лезвия. Поскользнулся и воткнул. Жена с Обуховой травами сушеными всё залечили. Без фельдшера вашего. А не передовики, они же хуже владеют техникой среза. На них, блин, вообще живого места нет от мачете двухлезвийного… Так я повторюсь: мужик, который орал на всё озеро месяц назад живой или зарубил сам себя?

– Да полечили мазями того мужика. Крепко рубанул выше кисти. Кость прошиб. – Кивнул Егор Ильич.– Работает уже. Так ты дослушай меня. На остальных тоже есть у меня лекарства. Но многим помочь уже нельзя. У них других болезней – полный набор. И общее воспаление возникает. Его ничем не унять. Помирают. Да… И почти все тут – калеки от ножей своих.