Отдельные факты, приведенные в книге, вероятно, общеизвестны и, может быть, даже банальны, но без их изложения невозможно было дать целостное освещение истории советской елочной игрушки. Особое внимание было обращено на ее функциональные и гуманитарно-социальные характеристики, а также на методы ее источниковедческой и историко-культурной интерпретации. Технологическая составляющая была затронута лишь вскользь, поскольку автор не считает себя достаточно компетентным специалистом в этой области.

Такая незначительная, казалось бы, вещица – елочная игрушка. Но в ней как в зеркале отразилась история огромной страны, история ее народа, ее граждан – больших и маленьких. Эту историю не всегда просто прочитать, но, прочитанная, она предстает во всем своем ярком многоцветье, таком же ярком, как и один из ее носителей и хранителей – простая елочная игрушка.

Фрагмент рождественского украшения из дерева, Эрцгебирге. Специализированный магазин елочных украшений, Берлин, Германия. Февраль 2010. Фото автора

Глава 1
Формы и способы бытования елочной игрушки в культуре

Один богач купил ящик фальшивых елочных игрушек. «Почему фальшивые? Не вешаются? – Вешаются. – Не блестят? – Блестят. – Так что ж тогда? – Не радуют».

Старый анекдот

«Для чего она? – спросил Тень. – Я имею в виду: да, она самая большая карусель в мире, сотни животных, тысячи лампочек, и она все время вращается, но ведь никто никогда на ней не катается». «Она здесь не для того, чтобы на ней катались…, – сказал Среда. – Она здесь для того, чтобы ею восхищались. Для того, чтобы быть».

Нил Гейман. Американские боги. 2001

Ночь. В комнате кромешная тьма – ставни на окнах плотно закрыты. Мне лет пять-шесть. Я лежу в кровати и напряженно вглядываюсь в темноту. Где-то там, в углу, притаилась елка. Ее совсем не видно, не просматриваются даже ее очертания, и только мой любимый шар мерцает и светится в густой тьме своим фосфорически загадочным, волшебным светом. Этот шар отнюдь не самый красивый из всех развешенных на елке украшений. Тускло-золотой, с розовыми и голубыми крапинками и шероховатыми белыми разводами, днем от теряется в массе своих более ярких и сверкающих собратьев. Но вот ночью он, безусловно, первый среди равных. Его голубоватое свечение кажется каким-то космическим, потусторонним, необъяснимо притягательным и одновременно слегка пугающим. Будто он нематериален, будто темнота реальна, а он нет. Я закрываю глаза, но мне кажется, что и с закрытыми глазами я продолжаю видеть этот таинственно светящийся предмет.

Елочных игрушек в доме много. Елка всегда высокая, до потолка, увешена игрушками от макушки до подножия, так что кажется, что им на ней тесно. Здесь есть и мамины игрушки – первые советские елочные украшения 1930-х годов, приобретенные с огромным трудом в длиннейших очередях в Москве, и скромные кустарные и домодельные игрушки военных и первых послевоенных лет, и регулярно покупаемые мне в предпраздничные дни в большом галантерейном магазине на Советской стеклянные овощи, фрукты, сосульки и фигурки, изображающие героев пушкинских сказок. А еще на елке много немецких игрушек, из Германии, где служит отец. Немецкие игрушки (и я понимаю это еще тогда) явно затмевают отечественные не столько даже великолепием своих красок, сколько изяществом форм и некоей облагороженной натуралистичностью – грациозная пика с колокольчиками, как будто опутанная серебряной паутиной, элегантные шары из тончайшего стекла, мелодично позванивающие золотые и пурпурные колокола, соединенные блестящей тесьмой, разноцветные шишки, покрытые белоснежным инеем, как будто только что снятые с настоящей елки и принесенные из леса. В Новый год ко мне обязательно приходит Дед Мороз (это мой переодетый прадед, благо окладистая седая борода у него своя) и приносит большой мешок, где в соломе прячутся коробки с подарками и среди них – обязательно новые елочные украшения.

Предновогодний Оренбург начала 1960-х. Как обычно, мы идем встречать дедушку с работы. На центральной площади города, у Дома Советов, возвышается огромная елка. На ней – большие фанерные игрушки: самолеты и паровозы с красными звездами, пляшущие зайцы и медведи, раскрашенные мячи и пирамидки. Все сделано топорно и грубо – мне не нравится. Но привносимое яркими, пестрыми игрушками ощущение праздника, безусловно, присутствует, и в этом их безусловная прелесть.

Не нравятся мне и те игрушки, которые я позднее собственноручно произвожу из цветной бумаги на уроках труда в начальной школе – аляповатые разноцветные цепи, неуклюжие снежинки, кривые корзиночки, слегка кособокие фонарики. Дома я никогда бы не повесила их на елку – увы, рукодельница из меня никакая, и выставлять результаты моих трудов напоказ – это уж слишком, но учительница с маниакальной настойчивостью из года в год украшает нашими самоделками новогоднее дерево, стоящее в классе. Трудовое воспитание есть трудовое воспитание. Впрочем, сам процесс изготовления игрушек приятен – он символизирует приближение Нового года.

Генри Мослер. Рождественское утро. Ок. 1916

Переходя от собственных воспоминаний к довольно многочисленным сохранившимся «рождественско-новогодним» воспоминаниям других людей, постоянно убеждаешься в том, что, несмотря на все многообразие описанных в них елок, украшенных вызывающе шикарно и скромно, стильно и безвкусно, антикварно-раритетно и суперсовременно, все висящие на них игрушки объединяло одно: они призваны были дарить людям радость. И обычно у них это получалось. Радость эта, кстати сказать, могла быть и духовная, и телесная – ведь, как известно, на протяжении долгого времени на елке обязательно присутствовали съедобные украшения, которые раздавались детям (чаще – в конце праздника). На своей первой рождественской елке 1910 года («одно из немногих ранних воспоминаний»!) маленькая девочка была очарована не только «блестящими игрушками и дрожащим пламенем свечей». Более всего ей запомнились снятые с елки орехи и сладкие пряники, которыми ее, тогда трехлетнюю, угощали старшие сестры и брат⁸. Золотые орехи, пастилки и крымские яблочки с «очень красивой елки» – подарки приглашенным на праздник детям – оказались «опробованными» и съеденными задолго до прихода гостей пятилетним Минькой и семилетней Лелей из известного автобиографического рассказа Михаила Зощенко. Так что одному из пришедших мальчиков вместо «откусанного» яблока пришлось подарить первоначально предназначенный для Миньки паровозик⁹. Память тела оказывалась не слабее памяти души.

Немецкая рождественская открытка. 1990-е гг.

При всей своей многофункциональности елочная игрушка всегда и неизменно выполняла именно эту – «радующую» – высокогуманную миссию, успешно сочетая ее с задачами образовательно-воспитательного и идеологического характера и даже подчас подчиняя ее им. Осуществляемое через столь притягательное средство воздействие было устойчивым и глубоким, а порождаемые елочной игрушкой позитивные коннотации только еще более укрепляли и усиливали его.

В мире окружающих человека предметов и вещей елочные игрушки занимают свое, особое место. Вот промелькнули новогодние праздники, елку разобрали, игрушки аккуратно уложили по коробочкам и ящичкам и убрали подальше – до очередного Нового года. До тех пор о них никто и не вспомнит, разве что дети, играя в свои обычные детские игры, вдруг подумают, что в этом построенном ими игрушечном зоопарке очень бы пригодился елочный лев, а в игрушечном продуктовом магазине – елочные морковки, огурцы или виноград. Подумают и забудут: ведь играть с елочными украшениями им едва ли когда-нибудь разрешат.

Большую часть времени елочные игрушки действительно остаются невостребованными, но этот факт отнюдь не снижает их ценности, как символической, так и материальной. Елочная игрушка – это, конечно же, вещь, находящаяся «на обочине» потребления, вещь «маргинальная» (Жан Бодрийяр), однако ее маргинальность отнюдь не сводится к ее «внефункциональности» или простой «декоративности». Выполняя «системную функцию знака», елочная игрушка маркирует праздничное досуговое пространство и представляет собой важнейший носитель информации. Как и каждая маргинальная вещь, следуя тому же Жану Бодрийяру, елочная игрушка «будто противоречит требованиям функциональной исчислимости, соответствуя желаниям иного порядка – выражать в себе свидетельство, память, ностальгию, бегство от действительности»¹⁰.

Оказавшись в сказочном, мифологичном елочном пространстве, любая вещь превращается в «волшебный предмет» и может быть в какой-то степени соотнесена с типологией волшебных предметов, представленной в известном исследовании Владимира Проппа «Исторические корни волшебной сказки»¹¹. Будучи глубоко мифологичной, она апеллирует к миру-мифу, но миру-мифу, тесно связанному, соотнесенному с действительностью и, по существу, этой самой действительностью определяемому¹². Ведь, по словам Чарльза Диккенса, именно по веткам рождественской елки «мы карабкаемся к действительной жизни»¹³. Поэтому елочная игрушка являет собой не столько «сказку», сколько образец почти автоматической – сознательной или бессознательной – фиксации реальности художественными средствами, пример «запечатления» нормативных и нормализующих установок власти в художественной форме¹⁴. Материальное и духовное (идеологическое) здесь «взаимно отождествляются», «переплетаются», «рождая новое, художественное единство», «не уничтожая, но уравновешивая друг друга»¹⁵. Находясь на елке, которая является основным, центрирующим началом всего рождественского/новогоднего ритуала, елочная игрушка выполняет важную культурно-конструирующую функцию, разъясняя и «проговаривая» его содержание и приобщая к нему таким образом участников праздничного действа.

Маргинальность русской/советской елочной игрушки дополняется такими присущими ей на различных этапах ее существования свойствами, как экзотичность (когда первые елочные игрушки ввозились в Россию из-за границы), уникальность (когда они производились мастерами-искусниками по индивидуальному заказу или изготовлялись самими будущими потребителями), фольклорность (когда елочной игрушке специально придавались стереотипно «русские» черты или она облекалась в заведомо «русские» предметные формы – кокошник Снегурочки, валенки на «игрушечных» детях, шуба Деда Мороза, русские богатыри в кольчугах, самовары, характерная орнаментальная роспись и пр.), старинность (особенно сегодня, когда коллекционирование елочной игрушки превратилось в повальное увлечение и настоящую моду). Все это повышает статус елочных игрушек в системе вещей, обеспечивая им высокую степень ценности и сохранности и превращая их в объекты особого почитания и специального хранения. Редко они валяются в ящиках стола или комода, брошенные небрежно, кое-как. Нет, они заботливо хранятся в специальных коробках, тщательно обернутые, переложенные ватой, а иногда и четко систематизированные и скрупулезно описанные, например, в частных или музейных коллекциях.