Дама с букетом гвоздик (страница 20)
Она чуть-чуть задержалась, желая выказать свое внимание Кэтрин, суетясь вокруг нее, умоляя сесть, выпить коктейль, выкурить сигарету, прямо сейчас заказать ужин. Но было очевидно, что ее мало волновало произошедшее с Кэтрин и что в глубине души она была поглощена театром, ходом репетиций и всеми своими насущными делами. И вскоре она ушла, помахав на прощание в знак сочувствия и любви.
Есть Кэтрин не хотелось. Она позвонила, чтобы принесли горячего молока, и запила им две таблетки снотворного. Сон был тем лекарством, в котором она нуждалась, и, сбросив с себя одежду, она сразу же легла в постель.
Под воздействием мощного усыпляющего средства она и в самом деле мгновенно погрузилась в сон, который сомкнул над ней свои крыла. И все же ее мысли просачивались сквозь его стремительное объятие, превращаясь в гротескные, ужасающие видения.
Ее растерзанное и оцепеневшее сознание вернулось к тому дикому видению, которое с недавних пор стало преследовать ее и теперь, казалось, совпало с ее собственными несчастьями. Мадемуазель де Керси, героиня миниатюры, ожила, слилась с ней, горестной и одинокой, воплотилась в нее. Она, Кэтрин Лоример, стала живым портретом кисти Гольбейна, разочарованной в жизни и любви женщиной, трагической фигурой, с вечной бледной улыбкой на губах, с букетом белых гвоздик. Все повороты судьбы благодаря которым миниатюра попала ей в руки в этот период ее жизни, казались чем-то предопределенным и неизбежным – напоминанием и предзнаменованием. Она повторила не историю, а судьбу несчастной Люси. И этой судьбы, увиденной сквозь призрачные тени сна, было достаточно, чтобы заплакать в голос.
Она проснулась как от толчка, с пересохшим горлом, вся в поту – и увидела, что уже утро. В ее пульсирующем мозгу, еще не освободившемся от остатков сна, тут же снова вспыхнуло осознание ее положения. Словно пытаясь спастись от этого, она вскочила с постели, приняла душ и быстро оделась. Заглянула в комнату Нэнси – та еще спала.
Кэтрин вышла на улицу. Она понятия не имела, куда идет. Только, конечно, не в офис. Она не могла видеть ни Бреге, ни место, где ее настигла катастрофа. Смутно она осознавала, что ее действия иррациональны, ее разум все еще наполовину одурманен таблетками или даже полностью оглушен. Она оказалась на Сорок второй улице, направляясь к Таймс-сквер. На углу зашла в аптекарский магазин и заказала себе чашку кофе и булочку. Снова выйдя на улицу, она продолжила путь через площадь, а затем, подчинившись потоку людей, вливающихся в метро, миновала турникеты и спустилась к поездам.
Бежать! Бежать! Так она оказалась в поезде, не зная, куда направляется, – просто сидела в переполненном вагоне, мчащемся сквозь подземную тьму, а внизу стонали и скрежетали колеса. Она хотела только одного – сбежать. Конечная остановка. Она снова на продуваемой всеми ветрами платформе, с запахом моря в ноздрях и слабым шумом прибоя в ушах. От станции – на унылую главную улицу, полную закрытых магазинов, устричных баров, ресторанов с морепродуктами, тиров, – стены сплошь в пузырях краски и с отслаивающейся побелкой, порванные рекламные щиты и объявления минувшего сезона. Над нею и вокруг – угрюмые гигантские конструкции, безжизненные и нелепые, – зимние скелеты аттракционов из парка развлечений. Сквозь пелену, окутавшую ошеломленное сознание Кэтрин, пробился лучик разума и обнажил в самом насмешливом виде ее положение. Ее губы дрогнули, и она издала резкий болезненный смешок. Местом, где она оказалась, был Кони-Айленд.
Впрочем, какая разница? Над пустынной береговой чертой, где огромная дуга смыкала небо и море и где обширную водную гладь рассекали самые большие в мире лайнеры, воздух был холоден и чист. Кэтрин прошла несколько миль по безлюдному променаду. Она весь день ходила туда и обратно, наклонив голову, глаза неподвижны, будто что-то ищут. Но хотя в голове у нее прояснилось и ее разум снова обрел шаткое равновесие, она не испытывала ничего – абсолютно ничего, кроме усталости и отчаяния. Ранняя декабрьская тьма заставила ее вернуться к огням беспризорной окраины, а оттуда к сверкающему Нью-Йорку, который встретил ее с оглушительной издевкой – неоновыми вывесками, изрыгающими свои цветовые вспышки над диким адом запруженных улиц.
Когда, испытывая глубочайшее отчаяние, она вернулась в свой номер, ее взгляд упал на стопку белых листков, на каждом из которых была напечатана привычная фраза: «Для вас в офисе есть сообщение». И в тот же момент у нее зазвонил телефон. Это был оператор телефонной связи отеля.
– О, мисс Лоример, – раздался приятный певучий голос, – мистер Бреге весь день пытался найти вас. Он звонил вам раз пять или шесть и несколько раз заходил лично.
Только Бреге, огорченно подумала Кэтрин, а вслух сказала:
– Все в порядке, спасибо. Я позвоню ему.
Она уже хотела безучастно положить трубку, как снова раздался голос оператора:
– Подождите минутку, пожалуйста, мисс Лоример. Мистер Бреге снова на проводе.
Раздался щелчок, и Бреге сказал:
– Привет! Привет! Это вы, мисс Лоример? Где, господи, вы пропадали?
Устало прижав руку ко лбу, Кэтрин все же заставила себя терпеливо ответить:
– Я взяла выходной, Бреге. Чтобы хоть немного прийти в себя.
– Но, mon Dieu![21] – воскликнул Бреге. – Вы хоть понимаете, что произошло?
Кэтрин облизнула губы, пораженная странной истеричностью Бреге.
– А что произошло?
– Я весь день пытался вам сообщить, – верещал Бреге в крайнем возбуждении. – О, mon Dieu! Я не могу больше сдерживаться, иначе взлечу, как воздушный шар. Мисс Лоример, дорогая мисс Лоример, мы продали миниатюру.