Я особенно не сопротивлялся. Но большая ошибка была в том, что я сильно веселился. И еще была какая-то надежда, что нас привезут к американскому посольству, а когда мы поняли, что нас везут в другое место, все стали шуметь: «А куда мы едем?» Один из оперотрядников грыз семечки, стоя у двери, чтобы мы не разбежались, такой здоровый, с бицепсами накачанными, и он плевал прям туда. И я стал его задирать и шутить, и все смеялись, а я еще пуще… Я выступал каким-то клоуном. Я потом много раз это вспоминал, может быть, если бы я не приставал к этому парню, не высмеивал его, жизнь моя не так круто изменилась бы²⁴⁴.

Здесь Капитановский затрагивает важный момент динамики преследований: рассказывая о том, чем закончилась демонстрация, все очевидцы сходятся в одном – те, кто их задерживал, были простыми людьми. Можно предположить, что эти молодые люди, независимо от того, к какому ведомству они принадлежали, прекрасно понимали разницу в социальном статусе и образовании: среди тех, кого они арестовали, в том числе хиппи, большинство были школьниками старших классов и студентами вузов, все дети хорошо образованных родителей, жившие в центре города, многие из них были одеты в дорогие джинсы. То есть, с точки зрения их преследователей, обладали привилегиями, которых у них никогда не было и не могло быть. Хиппи и на Востоке, и на Западе принадлежали к среднему классу, и их отказ жить жизнью, о которой другие могли только мечтать, раздражал менее привилегированных по обе стороны железного занавеса. Столкновения между так называемыми гопниками и хиппи были частым явлением в Москве еще до 1971 года и нередко приводили к настоящим дракам, невзирая на пацифистские убеждения последних²⁴⁵. Позже, в середине 1980‐х, роль гонителей хиппи взяли на себя «любера»²⁴⁶; но даже тогда их враждебность только частично объяснялась разницей в стиле. Это был разгневанный рабочий класс, отыгрывающийся на привилегированной далекой элите. Не случайно хиппи боялись жестких комсомольских оперотрядников куда больше, чем милиционеров. Дружинники чаще прибегали к физическому насилию, тогда как милиция была скорее вежлива и действовала по протоколу.

Вечером после демонстрации высокопоставленные родители поехали забирать своих детей из разных отделений милиции. Саша Пеннанен вспоминает, как видел десяток автомобилей с личными водителями, подъезжающих к памятнику Юрию Долгорукому. Ходили слухи, что даже дочь влиятельного министра внутренних дел Николая Щелокова была среди задержанных. Ее забрал адъютант ее отца и якобы настоял на том, чтобы всех задержанных вместе с ней выпустили²⁴⁷. Возможно, из‐за того, что Капитановский разозлил сопровождавшего их оперативника, тот написал в отчете, что задержанный «сопротивлялся при аресте и ругал советскую власть». Капитановского не отпустили, вместо этого он оказался в кафкианском мире советского правосудия – про который он, будучи студентом юридического факультета, знал достаточно хорошо. Ему даже не дали возможности позвонить родителям и отвезли в суд, где он предстал перед судьей и двумя так называемыми заседателями, роль которых заключалась в том, чтобы кивать головами.

И тогда я впервые услышал обвинение: «Такой-то умышленно препятствовал движению транспорта на проспекте Маркса». Она вот так занесла молоток, а я говорю: «Одну минуточку, там все неправильно написано». А она – такая толстая женщина, с бровями как у Брежнева: «Что неправильно написано?» – «Ну, говорю, посмотрите, где я был задержан: во дворе дома номер 18. Как, по-вашему, во дворе дома номер 18 я мог препятствовать движению транспорта? Во дворе никакого транспорта нет и быть не может».

И судья отправила дело на доследование. По дороге обратно в отделение Капитановского узнал один из милиционеров, отец его приятеля, с которым они вместе работали стажерами на заводе. Он разрешил ему сделать звонок, и через час за ним приехали родители и коллеги из заводской комсомольской организации. Капитановского освободили, однако год спустя, за несколько дней до визита Никсона в Москву, его неожиданно, как и многих хиппи, забрали в армию и отправили служить на китайскую границу – опасное и далекое место, откуда некоторые его приятели не вернулись²⁴⁸.

В то же время рушилась жизнь еще одного человека. Солнце прекрасно понимал, как будут истолкованы его отсутствие на месте сбора и полный провал его грандиозной затеи.

По отделениям ездили специальные люди и говорили всем, что это ОН все так устроил. Что ОН сделал это специально. ОН наводчик. ОН провокатор. Что они ему зря верят. И в душу отчаявшихся запало зерно сомнения: «Почему ОН не пришел? Почему ОН не был рядом с нами? Ведь все же были, а его нет. Может действительно так и есть, как они говорят. Странно. Не верится»²⁴⁹.

Солнце, всегда осознававший роль, которую он сыграл в истории хиппи (в частности, он написал длинное объяснение о том, что кто-то должен стать первым и взять на себя все риски), проводит параллели с 1905 годом и попом Гапоном: «Да я теперь поп Гапон. Ничего себе устроил 9 января! Как я теперь буду смотреть в глаза ребятам? <…> Но ведь они даже не дали мне дойти до места. Взяли на час раньше. Ловко, очень ловко. Три с половиной тысячи одним ударом! Ловко, ловко!»²⁵⁰

Солнце оказался прав. После провала демонстрации многие считали его провокатором, предателем, осведомителем – короче говоря, стукачом. Хотя были и те, кто защищал его до конца своих дней. Но как заметил Вася Лонг, некоторые хиппи, например Юра Диверсант, после демонстрации решительно порвали с Системой Солнца и создали свои собственные группировки. Молодые выскочки, такие как Александр Литвиненко по кличке Боксер, начали оспаривать роль Солнца, заявляя, что «в сообществе хиппи не может быть даже намека на лидерство»²⁵¹. Солнце, судя по всему, никогда и не настаивал на том, чтобы быть предводителем. Он стал лидером благодаря своим качествам – коммуникабельности и харизме, которые за ним признавали даже те, кто относился к нему с враждебностью и «в лицо ему говорили, что он провокатор»²⁵². Внешне Солнце будто бы не обращал внимания на все эти нападки, но, приходя домой, садился и писал о своей боли и своих переживаниях в тетради – что интересно, не без надежды потом опубликовать свои сочинения официально. Он все еще продолжал мечтать о признании обществом, о чем свидетельствует его письмо родителям от 1974 года, в котором он спрашивает, нашли ли они издателя для его рассказов. Он все еще обладал определенным влиянием, но его популярность падала. Маша Арбатова вспоминает, что алкоголь, наркотики и трудности маргинальной жизни не прошли для него даром: «Каждый раз, когда Солнышко появлялся, от него все время чего-то ждали: ну вот, звезда появилась! Но каждый раз это не заканчивалось ничем, кроме каких-то скандалов. Потому что любое заявление вызывало у него дикую агрессию. И я уже не застала его в качестве такого… как бы „светящегося“»²⁵³.

ПОЛОМАННЫЕ СУДЬБЫ – В СИЛКАХ СИСТЕМЫ

Есть, конечно, и другая версия событий, по которой падение Солнца началось не после демонстрации, а до нее. В ней он предстает в роли попа Гапона с самого начала (о чем Юра и писал в своем рассказе). Некоторые считали, что Солнце знал о том, что случится во время демонстрации, потому как специально ее организовал, чтобы КГБ смог выявить и переписать все хипповское сообщество. Безусловно, многие верили, что Солнце был осведомителем. Около половины опрошенных мною людей считали, что в истории с демонстрацией Солнце сыграл роль провокатора. Самым его непримиримым обвинителем был Боксер, два года спустя после этих событий ударивший Солнце ножом в драке, за что отправился за решетку. Правда, те, кто знал Юру лично, так не думали, а если и думали, то не осуждали его. Надежда Казанцева вспоминала: «Все-все хиппи говорили, что он стукач, но что это нормально и с этим надо смириться. Просто нужно быть осторожным. И у меня ненависти к нему не было»²⁵⁴.

Версия о том, что Солнце организовал демонстрацию по заданию КГБ, неожиданно получила подкрепление в виде документального фильма, снятого телевизионным каналом «Москва 24» в 2013 году. Авторы фильма в непринужденной манере «воспроизвели» роковую встречу Солнца с провокатором-агентом, который продал ему наркотические лекарственные препараты и таким образом сделал его уязвимым для шантажа со стороны органов госбезопасности²⁵⁵. Утверждалось, что эта встреча произошла ровно за неделю до демонстрации, то есть 24 мая. Основными свидетелями были представлены пожилой офицер милиции и какой-то совсем анекдотического вида агент КГБ, сидящий в глубине темной комнаты в темных очках.

Я считаю, что, по сути, совершенно неважно, был ли Солнце провокатором или нет; гораздо важнее то, что на его призыв откликнулись сотни, если не тысячи людей. Но все же я думаю, что на этой теме важно остановиться подробнее, – не потому, что я хочу вывести Солнце на чистую воду, а потому, что этот случай дает мне возможность более глубоко обсудить взаимоотношения хиппи, осведомителей и КГБ. Дискуссии о том, кто и почему сотрудничал с секретными службами, чрезвычайно распространены в таких странах, как Восточная Германия и Чехословакия, но практически отсутствуют на постсоветском пространстве. Такая ситуация сложилась отчасти потому, что у нас, историков-советологов, по-прежнему нет доступа к документам КГБ СССР, личным делам агентов и публичным признаниям, несмотря на то что в последние годы стена секретности давала трещины. Архивы республиканских КГБ остались в новых независимых государствах европейской части бывшего СССР. Балтийские страны открыли их сразу – они доступны, пусть и в разграбленном и неполном виде. Громкие разоблачающие истории появились только после того, как открыли архив украинского КГБ, размер которого дает нам лучшее на настоящий момент представление о том, какая, кем и когда собиралась информация. Однако в России все пока остается под замком. Здесь есть лишь некоторые устные свидетельства того, насколько глубоко КГБ проникал в определенные учреждения культуры, такие как, например, Ленинградский рок-клуб, и/или контролировал их²⁵⁶. Подобная нехватка информации почти полностью отменила любого рода дебаты о том, что считать осведомительством, как оценивать сотрудничество рядовых граждан с КГБ и кем их считать: предателями, жертвами – или теми и другими.

У меня практически нет никаких сомнений в том, что Солнце был информатором. Я также почти уверена, что подавляющее большинство людей, которых таскали в КГБ – на так называемые «профилактические беседы» или задержав в ходе милицейского рейда, – предоставляли органам информацию²⁵⁷. Авторитет Солнца среди московских хиппи, пухлое досье, собранное на него органами, и его частые аресты сделали его идеальным кандидатом в осведомители. В статье в New Yorker, опубликованной в 1992 году, в разгар восточноевропейской лихорадки разоблачений неформальных секретных агентов, дается очень развернутый анализ того, почему ни Schadenfreude (нем. злорадство), ни надменное осуждение не являются адекватным ответом на публикацию имен, последовавшую сразу за открытием архивов спецслужб. Ни КГБ, ни Штази, ни чехословацкая StB не преследовали людей, сидевших на дачах и окучивавших картошку. Они выбирали тех, кто проявлял активность. Быть мишенью для органов государственной безопасности означало быть смельчаком, а не трусом²⁵⁸.