Чья-то широкая спина загородила дивное видение. Юноша словно вернулся с небес на землю, почувствовав резкую вонь куртки из плохо выделанных волчьих шкур, надетой на стоявшем перед ним человеке. Ги невольно посторонился, бросив косой взгляд на незнакомца. Им оказался рослый торговец-лоточник, которого он видел в толпе перед церковью. Ги невольно поразило хищное, свирепое выражение его лица, пристальный напряженный взгляд, устремленный поверх голов молящихся. Юноша невольно проследил за этим взглядом и убедился, что тот неотрывно вперен в сверкавшие драгоценные сосуды церковной утвари. Дьявольский металл – золото – вот что приковывало столь жадное внимание коробейника.

Человек ничтожен и подвержен слабостям, дьявольские соблазны постоянно преследуют его, – вспомнил он слова своего наставника в обители Мартина Турского. Но эти мысли как мелькнули там и исчезли, ибо он увидел, что рыжая девушка в венке оглянулась, словно кого-то высматривая среди собравшихся. А когда их взгляды встретились, она чуть кивнула ему и улыбнулась своей милой ласковой улыбкой.

Все это был лишь момент, но Ги понял, что Эмма выделяет его из всех, а значит… И с невольной дрожью он понял, что безумно рад, что приехал сюда и теперь их жизни неразрывно связаны. Ибо она была его невестой, она уже принадлежала ему, и их родители – оба – желали этого союза. И ему стало даже стыдно, когда вспомнил, что еще вчера вечером он настолько упорно настаивал на расторжении их помолвки, что отец едва не поколотил его.

Месса тем временем продолжалась. Пока аббат читал молитвы, паства стояла на коленях, повторяя за ним слова. Ги тоже старался поддаться тому восторженному чувству, что всегда овладевало им в церкви – но не мог. Помимо воли он думал об Эмме, вспоминая запахи цветов её венка и горячего молодого тела, которые ощутил, оказавшись там, перед папертью, так близко от нее, легкое прикосновение губ к своему лицу. Странное волнение охватывало его. Теперь, чтобы лучше видеть Эмму, он вышел из-за колонны, слушая грубую латынь проповеди отца Радона, и не сводил с девушки глаз. О, как ему хотелось, чтобы служба скорее закончилась и он вновь смог оказаться подле нее! Ему тем сильнее хотелось этого, ибо эта девушка опять то и дело оглядывала в его сторону, её яркие губы складываются в дразнящую улыбку, а на щеках появляются лукавые ямочки.

Наконец паства вкусила Причастия, и тотчас прозвучало долгожданное: «Идите, месса кончена». Ги стал пробираться туда, где стояла Пипина и ее улыбчивая дочь, но тут Эмму окружила толпа молодежи, среди которой топтался и здоровенный детина в красной тунике. Похоже, он был в этой глуши заводилой – когда он что-либо говорил, все, в том числе и Эмма, слушали его со вниманием, причем девушка улыбалась парню так же лукаво и дразнящее, как и недавно своему жениху.

Юноша даже опешил. И пропустил момент, когда молодежь веселой гурьбой выскочила под полукруглой аркой свода из церкви, причем с ними была и Эмма, а ее рука покоилась в ладони парня в красной рубашке. По пути тот успел бросить в сторону графского сна торжествующий взгляд.

Глава 3

Праздничное пиршество должно было состояться на лугу за строениями аббатского селения. Там монахи и помогавшие им крестьяне установили дощатые столешницы на козлах, от аббатства вереницей двигались послушники, неся угощение – сыры, белые и черные кровяные колбасы, вареные яйца, вяленую рыбу, молочные напитки в деревянных сосудах, а так же тыквенные бутыли с сидром и бурдюки с вином. Селянки раскладывали на столешницах теплые, утренней выпечки, на листьях лопуха выкладывали пучки лука, сельдерея, петрушки. Праздник должен был состояться как и должно при богатеющем аббатстве, поэтому аббат Радон и распорядился зарезать несколько барашков из монастырского стада и пару свиней – и теперь их туши вращали на вертелах над грудами угольев от костров. После скудной пищи зимних месяцев этот пир должен был стать событием, о котором еще долго будут вспоминать, когда придет пора набивать желудок вареными кореньями, запивая их водой из ручья.

Пока шли приготовления большая часть молодежи предпочитала оставаться на лугу, где юноши устанавливали майский шест – специально выбранный для этой цели прочный и длинный ствол березы, который очистили от ветвей почти доверху, оставив лишь зеленую верхушку, которую девушки щедро украсили гирляндами цветов, в которых преобладали уже начавшие никнуть пучки ландышей – цветов мая, приносящих счастье.

Ги в одиночестве стоял под сенью церковной галереи. По сути он был удивлен, увидев в этом краю такое беспечное веселье. А ведь это селение и аббатские постройки даже не были окружены защитной стеной! Среди густых лесов Луарского края как бы затерялся этот крохотный клочок земли обетованной, куда стекались беженцы и изгои, чтобы познать тут покой и достаток. И юный Ги, переживший в свои годы за мощными стенами обители Святого Мартина не один набег, повидавший немало осад и стычек, непременно бы вознес хвалу Создателю за то, что в этом страждущем мире имеется такое спокойное и умиротворенное обиталище, но вместо этого он лишь следил за рыжеволосой девушкой в венке. Больше того, глядя, как ее тонкая фигурка льнет к парню в красной тунике, как она кокетничает и смеется с ратниками его отца, Ги испытывал неведомое доселе чувство обделенности. Это ведь его невеста! Но она уже словно забыла, как сегодня поцеловала его при всей толпе!

Он не заметил, как к нему бесшумно приблизилась графиня Пипина. Ее голос был негромким и спокойным:

– Господь свидетель, тебе не о чем беспокоиться. Этот Вульфрад, с которым Эмма держится за руки, всего лишь ее приятель по детским забавам. И хотя он свободный франк и сын местного кузнеца, и, пожалуй, самый завидный жених для сельских красавиц, однако беру небо в свидетели, никогда Эмма Птичка не станет женой пахотного человека.

Ги ничего на это не ответил, но когда Пипина добавила, что Эмма может принадлежать только Ги из рода Анжельжер, юноша вдруг ударил кулаком по резной подпоре монастырской галереи:

– А не кажется ли вам, сударыня, что ваша дочь сама выбрала этого франка?

Пипина проследила за его взглядом и чуть нахмурилась: понять жениха можно – силач Вульфрад легко усадил себе на плечо Эмму, она смеялась и ловила бросаемые ей стебли цветов. И все же голос графини Байе оставался спокоен:

– Это всего лишь игра. Моя дочь знает, какого она рода, к тому же страстно желает покинуть Гиларий-в-лесу и оказаться в большом мире. Причем Эмма знает, что отпущу я ее туда лишь тогда, когда вы станете мужем и женой. Мне необходимо знать, что моя малышка будет под защитой сильного рода Анжельжер. А теперь успокойся и идем. Мы с твоим отцом должны обсудить все, что необходимо для совершения вашего брака.

Майские песни полны любовного томления, и тем не менее справлять свадьбу в мае – дурная примета. Именно поэтому венчание Ги и Эммы решено было перенести на конец июня. Фульк и Пипина при посредничестве повеселевшего после отведывания доброго совиньерского вина Радона, установили размер выкупа за невесту и приданого. Присутствие жениха и невесты при сговоре считалось совершенно не обязательным, однако Ги слышал каждое их слово, сидя за длинным столом, где женщины и послушники расставляли угощение. Юноша молчал, пристально наблюдая за молодежью у шеста. Нет, он больше не настаивал на своем желании надеть монашеский клобук. Но сама Эмма…

По праздничной традиции ее избрали королевой мая, и она снова пела, а затем повела хоровод, обходя все селение и останавливаясь у каждого дома с заздравной песнью. При этом она вновь оказалась на плечах у Вульфрада, и Ги испытывал то боль, то обиду, а то вдруг непривычную ему ярость. В обители Мартина Турского ему внушали, что христианин должен смотреть на мир со смирением, и Ги считал, что только так, кротко смиряясь, можно поддержать в этом страшном неспокойном мире законы Божьи. Но вот сейчас он понимал, что еле сдерживается, чтобы не намекнуть кому-нибудь из вавассоров отца, чтобы пошли и надавали пинков этому Вульфраду. Свободному франку, видишь ли! Да что он сможет, пахотный человек, если против него станет обученный воин графа Анжу!

Пожалуй Ги останавливала лишь мысль, что как к нему самому отнесется при этом Эмма. Вот если бы Ги сам мог пойти и потребовать свою невесту! Однако высокий тонкий Ги понимал, что ему не устоять против крепкого сына кузнеца.

Неожиданно к нему подсел воин со шрамом. Эврар, кажется – Ги еще не знал по имени всех вавассоров своего отца.

– Думаю тебе не стоит терять время, парень, – довольно дружелюбно произнес длинноусый воин. – Лучше уведи девушку из толпы. Чего тянешь? Видишь, вон бродит со своим коробом немой лоточник. Купи у него какую-нибудь безделицу и отнеси этой Птичке. Поверь это куда лучше тех стеблей цветов, что ей дарят местные воздыхатели. И уж после подарка у тебя будет полное право пригласить невесту прогуляться вон в тех зарослях.

Ги не двинулся с места и даже не ответил Эврару. Он сын графа и сам знает, как ему поступать! Однако, едва мелит отошел, как Ги едва ли не бегом кинулся к лоточнику.

Немо торговец разложил свои товары возле боковой калитки аббатского двора. Деревенские кумушки восхищенно ахали, разглядывая его немудреный товар – медные застежки-фибулы для плащей, нашейные гривны, ожерелья из клыков волка, оберегающие от дурного глаза. Были тут и стеклянные бусины на кожаном ремешке, и костяные резные амулеты, затейливые пряжки для сандалий и поясов. Лоточник обменивал свои товары на кровяные колбасы и горшочки местного лесного меда, а за бронзовую булавку с блестящим хрусталиком на конце выменял новое топорище.

Когда подошел Ги, лоточник глухо и нетерпеливо мычал, на пальцах объясняясь с покупателями, но обычного азарта купца, у которого идет торговля, в нем не чувствовалось. Юноша даже заметил, как одна из деревенских красоток стащила с его лотка медную пряжку, а коробейник, таращась куда-то на лес, даже не заметил этого. Не долго разориться, если так обращаться с товаром. Кроме того этот лоточник в своей длинной лохматой безрукавке, с голыми, мощными ногами, перевитыми до колен ремнями грубых башмаков, да еще и возвышающийся почти на голову над всеми окружающими, больше походил на воина или лесного разбойника, чем на угождающего покупателям торговца.

Ги склонился над его лотком. И почувствовал, что вокруг все притихли, глядя на него с насмешливым любопытством. И он наугад выбрал первое, что попалось: головную повязку из кожи с посеребренными чеканными узорами в виде звездочек.

– Сколько?

Немой торговец молча растопырил широкую ладонь.

– Пять динариев?

Ги решил, что это, пожалуй, слишком дорого для столь суетной вещи, и, хмыкнув, бросил побрякушку обратно.

В тот же миг он увидел, как маленькая белая ручка скользнула из-за его спины в короб. Он вздрогнул. Рядом стояла Эмма, лукаво поглядывая на него и перебирая содержимое короба. Ги видел её опущенные пушистые ресницы, точеный нос, мягкую ямочку улыбки на щеке и снова испытывал странное волнение, словно не будучи в силах сделать вздох из-за пылающего в груди жара.

Девушка взяла в руки браслет из навитых спиралью колец, оканчивавшихся змеиными головами со стеклянными бусинками глаз, и посмотрела сквозь него на солнце.

– Какая красота! И что ты хочешь за него, бродяга?

Хмурый лоточник, глядя на нее из-под спутанных волос своими желтыми рысьими глазами, растопырил обе ладони, а потом добавил еще пятерню и два пальца.

– Семнадцать? Ты требуешь семнадцать динариев? Да тебя стоит высечь, проклятый разбойник!

В первый миг Ги лишь удивился, что эта девушка так быстро считает, но уже в следующее мгновение, торопясь, словно опасаясь не успеть, принялся отсчитывать деньги.

Рыженькая Эмма смотрела на него и улыбалась. И как мило боднула его головой в плечо, когда получила украшение. Ну не поцеловала, как ранее, но все же… И теперь он и впрямь может предложить ей прогуляться с ним вон за теми зарослями.

Ги не успел ничего сказать, когда раздался громкий рев трубы. Дородный монах, рядом с которым восторженно прыгали двое белоголовых малышей-близнецов, весь багровый от напряжения, дул в старинную медную трубу – этот звук должен был послужить сигналом к началу пиршества. И тотчас со всей лесной долины успевшие проголодаться люди поспешили к выстроенным у ручья «покоем» столам.