Талин молча повиновалась и направилась в ванную. Встретив свое отражение в зеркале, она заставила себя улыбнуться и встала под холодный душ. Ледяная вода пощипывала кожу, по телу побежали мурашки. После душа она мало-мальски пришла в себя. Матиас ждал ее в гостиной, одетый в темно-синий, сшитый на заказ костюм и белую рубашку, украшенную запонками с его инициалами. Она вошла, уже затянутая в платье, в черных туфельках, каштановые волосы были собраны в свободный узел, из которого выбивалось несколько прядей. Серьги с изумрудами, подарок Ноны, дополняли наряд. Она не стала душиться, даже Нониной амброй, но сунула флакон в сумочку. У Матиаса сразу разболелась бы голова, и тогда упреков не оберешься.

– Ты очаровательна, дорогая. Постарайся произвести хорошее впечатление сегодня вечером, – сказал он.

Вечеринка проходила в квартире площадью около двухсот квадратных метров, из окон открывался великолепный вид на Эйфелеву башню. Она вспыхнула огнями в тот момент, когда Талин вошла в гостиную, ища знакомые лица среди гостей, толпившихся с бокалами шампанского в руках.

– Талин, рада тебя видеть! – воскликнула хозяйка.

– Здравствуй, Кассандра. Как поживаешь? – ответила Талин.

На нее пахнуло дурманящим запахом «Опиума» от Ива Сен-Лорана, когда они поцеловались. На коже Кассандры начальные ноты – мандарин, альдегиды и кориандр – звучали весьма отчетливо и окисляли эти духи, хотя Талин их очень любила. Когда она сама изредка ими пользовалась, проявлялись ноты сердца, особенно бензойная смола, ваниль и пачули, раскрывая роскошь и чувственность их композиции. Талин повернула голову, отворачиваясь от кислого запаха кожи хозяйки, которая целовалась с Матиасом. К ним подошел Фабрис, муж Кассандры. Его туалетная вода с нотками лимона смешивалась с запахами стресса и кофе. Тот же запах, что и у Матиаса… Хозяин уже выпил несколько бокалов шампанского и сопровождал каждую свою фразу раскатистым смехом. Талин смотрела на Матиаса, он разговаривал со всеми сразу и пребывал в своей стихии. Она в очередной раз осознала, до какой степени он другой на людях.

– Как продвигается твой контракт с «Ситаксо»? – спросил Фабрис Матиаса.

Талин почувствовала, как тот слегка напрягся.

– Все отлично, скоро подпишем. Я опять лечу в Нью-Йорк через два дня.

Она не знала, что он уезжает так скоро, но вздохнула с облегчением.

– Я слышал, это оказалось сложнее, чем ожидалось, – добавил хозяин. – Я работал с ними несколько лет назад, у них скверная репутация. Советую тебе быть с ними осторожней.

– Обо мне не беспокойся, – ответил Матиас, подливая хозяину шампанского.

Талин отметила, что у Матиаса нервно дернулись уголки губ; он деланно улыбнулся и сменил тему. Она пыталась следить за разговором, но было скучно, и она отошла. Наблюдая за гостями, которые громко разговаривали и смеялись, она снова почувствовала себя чужой.

Что я здесь делаю?

Она обошла квартиру. Белые стены, современные картины, холодные тона, строгий дизайн – все напоминало ей квартиру Матиаса. Мою квартиру, поправилась она. Она там никогда не чувствовала себя дома. До нее донеслись голоса. Она направилась в уголок террасы и замерла, узнав голос Матиаса.

– Чего ты добиваешься, метишь на мое место? – говорил он.

– Я получу его, когда захочу, ты это отлично знаешь. Что ты натворил, черт побери?

Талин спряталась за портьеру. Фабрис был очень зол.

– Я не стану больше тебя прикрывать, слышишь?

– Ты мне и не нужен, что ты о себе возомнил? – отозвался Матиас.

– Ты влип по-черному. На этот раз ты рискуешь вылететь, и я больше ничем не могу тебе помочь.

Талин услышала шаги: Кассандра шла к своему мужу. Тот сладко улыбнулся ей. Атмосфера тут же изменилась. Они засмеялись и пошли к гостям, столпившимся на другом конце террасы. Талин задыхалась. Что имел в виду Фабрис, сказав, что Матиас «влип по-черному»? Она заледенела.

– Шампанского? – предложил мужской голос.

Талин обернулась. Темный костюм, белая рубашка, запонки, стресс, кофе, тестостерон. Еще один банкир.

– Нет, спасибо, – сухо ответила она.

– Юго Лесье, – представился мужчина, очень уверенно протягивая ей руку.

У нее не было никакого желания к нему прикасаться, но руку она протянула. От его мягкой белой кожи ее передернуло.

– Прекрасный вечер, правда? – не унимался он.

Она не ответила, забившись поглубже внутрь себя.

– Я люблю эти парижские вечеринки. В них есть особый шарм. Дайте угадаю, – продолжал он, окинув ее взглядом, – вы не в финансах?

Талин огляделась в надежде, что кто-нибудь его отвлечет, но они были одни в этом отдаленном уголке квартиры.

– Вовсе нет.

– В чем же вы? – спросил он, обольстительно улыбаясь.

– Она в моей жизни, – ответил за нее Матиас, встав между ними и обнимая ее за талию.

Мужчина побледнел, извинился, и только его и видели. Матиас крепко держал Талин за талию. Он сдавил ее сильнее.

– Ты делаешь мне больно, – сказала она, пытаясь высвободиться.

– Я просил тебя произвести хорошее впечатление сегодня вечером, – упрекнул ее Матиас.

– Но я это и делаю!

– Позволяя себя клеить этому придурку?

Талин резко оттолкнула его.

– Он сам ко мне подошел.

– Непохоже, чтобы тебе это было неприятно, – повысил тон Матиас. – Ты стояла и кокетничала с ним.

– Неправда! Я не кокетничала.

– Еще как. Ты вынуждаешь меня постоянно за тобой присматривать, я не могу тебе доверять.

Талин внимательно смотрела на него. Ситуация была гротескной. Снова это чувство, будто живешь не в своей жизни… Однако, чтобы из нее выбраться, не хватало детали пазла. В смятении она почувствовала, что теряет почву под ногами, нервы были обнажены. Она пожалела, что не нанесла на запястья несколько капель Нониной амбры. Теперь она не могла достать флакон из сумочки и изо всех сил сосредоточилась на воспоминании об амбре на коже бабушки. Округлый, глубокий, роскошный аромат отгородил ее от Матиаса. Он продолжал ее отчитывать, но его слова больше не задевали ее. Закрывшись, как щитом, запахом Ноны, она решила обороняться.

– А ты что мне скажешь насчет «Ситаксо»? – спросила она.

Матиас побледнел. Она поняла, что выиграла очко. Он грубо схватил ее за руку.

– Прекрати, мне больно! – закричала она, безуспешно пытаясь вырваться.

Матиас огляделся, они были одни в коридоре, который вел в гостиную.

– Не вздумай больше так говорить со мной, иначе…

– Иначе что? – воскликнула она.

К ним шла Кассандра.

– Я вас везде ищу, – сказала она. – Десерт подан, идемте!

Она потащила их в гостиную. Голоса и смех немного сняли напряжение. Матиас снова стал неотразимым и обаятельным, каким умел быть в обществе. Талин знала, что стычка продолжится позже, в приглушенной тишине их квартиры.

Их много, и они окружили ее. Мужчины, женщины, дети… потерянные, голодные, с остановившимися взглядами. Они приближаются, тянут к ней руки. Нельзя здесь оставаться. Она озирается, но убежать не может. Ее тело тяжелое, обремененное ношей, которую несут они. Она хочет закричать, но не слышно ни звука.

Беззвучный крик.

Их глаза… Она не может выдержать их взглядов… Запавшие в глазницы, вернувшиеся из объятой огнем страны…

Талин проснулась от стука собственного сердца. От этой кавалькады даже перехватило дыхание. Она поспешно зажгла свет и огляделась. У кровати никого не было. Матиас зашевелился.

– Погаси этот чертов свет сейчас же, Талин, – проворчал он.

Она повиновалась, и сбежала в гостиную. Открыла тетрадь Луизы и погрузилась в чтение.

8

В следующее воскресенье, последний день моей болезни, все вышли в сад. Жиль с Пьером забрались на дерево, и Жиль долез почти до верхушки. Он поднял обе руки к небу в знак победы. Когда я увидела, как он спускается с такой высоты, меня охватил жуткий страх. Мария тоже закрыла глаза руками, и Пьер обнял ее, чтобы успокоить. Он часто обижал меня, но Марию всегда защищал. Его лицо, обычно жесткое, менялось и смягчалось на глазах, когда он был с ней рядом, словно он хотел подарить ей все лучшее, что было в нем. Жиль слез с дерева и улыбнулся мне, эту улыбку я храню в памяти и сегодня, после стольких лет. Особенно меня завораживали его незабываемые глаза, в них читалась несказанная сила, они пленяли. Это и поразило меня, когда я увидела его впервые – невероятная непокорность, решимость, которая жила в нем в любых обстоятельствах. У него уже были повадки мужчины, хоть он еще не вышел из детского возраста. Можно было предугадать, что он рожден для великих свершений, несмотря на все несчастья, которых было так много в его жизни. Я рассказала Жилю, что заболела вскоре после смерти бабушки.

– Как это бывает, когда у тебя температура? – спросил он.

– Это как будто огонь жжет тебя изнутри, – ответила я.

Когда он посмотрел на меня, я снова ощутила жар.

Под вечер мы медленно возвращались домой. Пьер и Мария почти исчезли. Я вдруг оказалась наедине с Жилем посреди сада. Деревья защищали нас, а душистые цветы вымостили путь нашим детским желаниям. Он остановился и вдруг взял меня за руку со смесью робости и решимости, от которой часто забилось мое сердце.

На следующий день я увидела перед домом несколько упакованных посылок. Слуги скрылись в пристройке. Подталкиваемая любопытством, я последовала за ними и увидела десятки таких же посылок, целую пирамиду.

– Для кого все это? – спросила я одного из слуг.

– Для сирот из Аданы.

Я была впечатлена.

– А что в них?

– Одежда и еда.

– Я могу тоже послать посылку сиротам?

– Тебе надо спросить дедушку, – ответил он.

Я с сожалением оторвалась от зрелища, пора было идти в школу. Ранец показался тяжелым, словно свинцовым.

К счастью, день начался уроком поэзии с сестрой Эммой. Она взяла мел и написала на доске большими буквами, своим красивым летящим почерком, имя армянского поэта Бедроса Турияна, умершего в возрасте двадцати лет, что произвело на нас сильное впечатление. Она дала нам прочесть его стихотворение под названием «Турчанка». Я забыла обо всем на свете, запоминая самые прекрасные в мире стихи «Она хочет смотреть, но лишается чувств, ее сердце дымится, как ладан, горя от любви…»

Мое сердце тоже дымилось, как ладан: оно горело от любви к Жилю. После урока сестра Эмма подошла ко мне.

– Луиза, мне бы очень хотелось, чтобы ты принесла стихи, которые пишешь. Я хочу предложить их одному журналу для публикации, – сказала она.

Я посмотрела на нее, ошеломленная этим предложением, и пообещала без промедления показать ей стихи.

Я вышла из школы и с удивлением обнаружила деда, который ждал меня в коляске. Мы поехали по крутым улочкам города, таким красивым в весеннем свете. Рыночная площадь была пуста в этот час. Коляска мало-помалу удалялась от города. Мы ехали молча, слушая стук конских копыт по пыльной дороге. Таврские горы возвышались вдали. Их загадочные глыбы как будто росли из земных глубин. Я смотрела на гору впереди, огромную и величественную. Ослепительные солнечные лучи бились о скалистые выступы. Открывшееся зрелище захватило меня. Дед остановил коляску, чтобы мы могли насладиться чудесным видением и затеряться в красоте этого незыблемого пейзажа.

– Отец возил меня смотреть на Тавр, когда я был ребенком, – сказал он.

– Ты был ребенком, дедушка?

Он рассмеялся.

– Конечно! И до сих пор остался ребенком! Это единственное условие счастья!

Его лицо вдруг посерьезнело.

– Дедушка, почему ты такой грустный?

Он поколебался долю секунды и, наверно, решил, что я достаточно взрослая, чтобы говорить со мной откровенно.

– Была резня в Адане. Наш народ доброжелательно отнесся к приходу к власти младотурецкого правительства, но нас предали.

Его лоб тревожно наморщился.

– Много людей погибло в Адане? – спросила я.

Его голубые глаза смотрели прямо в мои.

– Да, много людей.

Я почувствовала, как бесконечная печаль разлилась вокруг нас.

– Но почему турки их убили?

– Младотурецкое правительство думает, что армяне хотят основать новое армянское царство и виновны в подрыве единства империи, – ответил он.