И вот у этого господина мы должны были ужинать. Наши уверения, что мы еще не успели переварить петридиевский ужин, не помогли. Мы были приглашены «всего лишь» на плов, в приготовлении которого его жена, по его словам, была непревзойденной мастерицей. Нам ничего не оставалось, как покориться судьбе.

Я был бы не в состоянии перечислить все, что нам пришлось съесть, прежде чем дошла очередь до плова. С ужасом вспоминаю я этот ужин, с которого мой брат привез меня в отель совершенно больным. Впрочем, все остальные впечатления того вечера я с удовольствием храню в своей памяти: его богато одетую жену, множество ковров, которые он нам демонстрировал, называя цену каждого из них, и наконец всю его родню.

Если с хозяином мы беседовали по-русски, то общение с его весьма привлекательной женой оказалось довольно затруднительным: она была спаньоли (так назывались изгнанные из Испании евреи) и говорила, кроме турецкого, лишь на средневековом кастильском наречии²²⁹.

Среди родственников особенно выделялись две барышни Мангуби: восхитительно чистокровные семитские красавицы. Так, наверное, выглядели Дидона или Семирамида.

После приблизительно недельного пребывания в гостеприимном Константинополе мы отплыли в Македонию, в Кавалу²³⁰. Это морское путешествие под ослепительными лучами весеннего солнца, мимо Принцевых островов, по Мраморному морю и через Дарданеллы, а затем по ярко-синему Эгейскому морю с его живописными островами Имброс, Лемнос, Самотраки и – уже перед самой Кавалой – Тасос доставило нам незабываемое наслаждение. При виде природы Восточного Средиземноморья нас, северян, охватывает неописуемый восторг; мы начинаем понимать, что своим чувством прекрасного древние греки были обязаны восхитительной красоте окружавшего их мира.

Ступив на землю в маленьком портовом городе Кавала, имеющем особое значение для экспорта превосходного табака, мы мгновенно погрузились в хлопотливую жизнь турецкой провинции, хотя среди населения самого города преобладали греки.

Расположенные северо-западнее и восточнее Кавалы земли, напротив, населяли главным образом турки, занимавшиеся табаководством и овцеводством; кое-где попадались и греческие и болгарские деревни.

Турки выгодным образом отличались от своих христианских сограждан: не только потому, что им принадлежали лучшие табачные плантации и они были самыми усердными, заботливыми и честными табаководами, – турецкие зажиточные крестьяне поражали своей высокой бытовой культурой, а все турецкие крестьяне без исключения обладали естественным чувством достоинства²³¹.

Турки – я говорю, разумеется, о турецких крестьянах, а не о коррумпированном нами, европейцами, чиновничестве – не уступают в честности никакому другому народу; я даже склонен отдать им в этом смысле пальму первенства. В сравнении с ними окружающие их восточные и христианские народы, в особенности греки и армяне, – весьма сомнительная публика.

Наши поездки на табачные плантации неизменно обогащали нас интересными впечатлениями. Когда мы приближались к всегда запертым воротам, нас по обыкновению приветствовал злобный собачий лай, возвещавший хозяину о прибытии гостей, чтобы тот заблаговременно мог спрятать от посторонних глаз жену и дочерей – а если он был настолько богат, что мог позволить себе такую роскошь, как гарем, то своих жен – и загнать в вольеры собак.

Наконец слуга проводил нас в дом. Хозяин торжественно принимал нас в своей «гостиной», помещении, почти лишенном мебели, пол которого был выстлан коврами. Стены тоже украшали ковры либо полотнища с вытканными изречениями из Корана.

Все по-турецки садились на ковре, курили и угощались засахаренными фруктами или лепестками роз, пили кофе. Непринужденная беседа – через привезенного с собой переводчика – сначала касалась чего угодно, только не табака; это было бы нарушением традиций. Говорили о путешествиях, о разных странах, о Турции, Германии, России и, конечно же, о политике. Я был удивлен тому, как хорошо эти табаководы осведомлены о европейской политике по отношению к их стране, и порадовался их восхищению нашим великим Бисмарком.

Тем временем весть о нашем визите распространялась по всей деревне. В «гостиную» входил один табаковод за другим. Однако лишь очень немногим – пожилым достойным людям – дозволялось сесть на ковер в нашем кругу; остальные опускались на корточки вдоль стен.

После почти часовой беседы хозяин наконец обращался к нам с долгожданным вопросом, не интересуемся ли мы случайно табаком. Получив утвердительный ответ, он спрашивал, не желаем ли взглянуть на его табак, и наша готовность воспользоваться его любезным приглашением становилась сигналом торжественного окончания прелюдии к деловой части встречи и перехода в сарай, где хранился табак.

Там высились аккуратные горы товара, богатство прошлогоднего урожая. Собранные поздним летом и высушенные табачные листья предварительно сортируются в сарае. Ферментации они подвергнутся весной, уже упакованные в тюки. И только после ферментации табак будет готов к переработке.

Нам дозволялось вытащить из штабеля пачку табачных листьев – одну, не больше, хотя одна пачка, естественно, отнюдь не отражала среднее качество всего штабеля. Попытки более детального изучения качества товара за счет увеличения количества образцов воспринимались хозяином как оскорбление. Предполагалось, что покупатель уже подробнейшим образом проинформирован своим торговым агентом о характере урожая в данной местности, о влиянии дождей на качество листьев во время их вызревания, о видах и способах удобрения почвы и наконец о добросовестности табаковода, о степени ответственности, с которой он возделывает свои табачные поля.

После знакомства с образцами продукции начинался восхитительный страстный и продолжительный торг. Когда наконец достигалось согласие по поводу цены, которая составляла приблизительно половину запрашиваемой вначале суммы, сделка скреплялась нескончаемыми рукопожатиями, причем обе стороны многократно громко повторяли окончательную продажную цену, радушно глядя друг другу в глаза.

Мы выплачивали каждому из продавцов, у которых покупали товар, несколько турецких фунтов золотом в качестве аванса при свидетелях – и на этом сделка завершалась. Расписки в получении предоплаты никто не давал и не требовал, договор не составлялся, хотя приобретенный табак стоил солидную сумму, представлявшую собой годовой доход крестьянина-табаковода. Данного слова было достаточно. Обычно купленный табак еще довольно продолжительное время хранился у хозяина, прежде чем его забирали и производили окончательный расчет. Случаев, чтобы турецкий продавец табака нарушил слово и уступил проданный товар другому покупателю за более высокую цену, не было.

Где еще можно найти в простолюдинах такую честность, неподвластную никаким соблазнам и искушениям?

В торговле с болгарскими и тем более с греческими табаководами подобные отношения, основанные на добросовестности партнеров в исполнении своих обязательств, исключены.

Из Кавалы мы направились на северо-запад, в Серес, довольно большое болгарско-греческое поселение, а оттуда через Филиппы в Драму, которую уже можно было назвать небольшим городом. Мной овладело своеобразное чувство, когда мы ехали по исторической земле Филипп, ставших когда-то свидетелем исторических событий мирового значения: здесь, севернее исчезнувшего города, о прежнем существовании которого напоминали лишь отдельные торчащие посреди голой степи колонны, в 42 году до нашей эры Октавиан и Антоний разбили армию убийц Цезаря – Брута и Кассия.

Обращало на себя внимание поведение турецких женщин, попадавшихся нам на дороге. Хотя они и без того носили паранджу – причем не кокетливую, прозрачную, как это делали женщины в Константинополе, а глухую, непроницаемую, – они при виде нашей кавалькады останавливались и поворачивались к нам спиной.

Для меня, в отличие от Альберта, путешествие, которое из‐за отсутствия нормальных дорог приходилось совершать верхом, оказалось довольно утомительным. И когда мы останавливались на ночлег в каком-нибудь «хане» – так назывались совершенно примитивные турецкие постоялые дворы, – я от усталости мгновенно засыпал и почти не чувствовал укусов бесчисленных кровожадных насекомых.

Поэтому Драма показалась нам настоящим раем. Мы остановились в опрятном доме одного торговца табаком, у которого были жена и две дочери, проявлявшие любопытство к гостям, и «библиотека», состоявшая приблизительно из десяти томов.

Любопытство женщин особенно забавно проявилось, когда мы по прибытии захотели совершить тщательное омовение и для этой цели попросили у хозяев ведро свежей воды: их более чем скромный умывальник, наподобие тех, что можно видеть в русских крестьянских домах, представлял собой скорее рукомойник.

Дамы были явно заинтригованы: зачем этим европейцам понадобилось столько воды? И когда мы разделись и, достав из багажа резиновую ванну, принялись обливаться в ней, мы вдруг заметили, что мать с дочерьми изумленно наблюдают за нашими экстравагантными водными процедурами через открытую дверь.

«Библиотека» была предметом особой гордости хозяина. Представляя ее нам, он сообщил, что очень любит географию. А еще больше – путешествия! Чего только не увидишь в дороге! Его заветная мечта – постоять на Нордкапе, потому что оттуда видна вся Европа²³². И он увидел бы Лондон, Париж, Берлин, Рим – это, наверное, было бы великолепно!

Через два дня мы расстались с нашим чудаком-географом, чтобы отправиться в обратный путь, в Кавалу. Приезд двух настоящих европейцев, конечно же, стал в Драме ярким событием. На нас смотрели так же, как, наверное, где-нибудь в Европе смотрели сто лет назад на негров. На окраине города располагался табор цыган, обитатели которого, закутанные в немыслимые одеяния, обрушились на нас, как целая ватага попрошаек. При этом дети и подростки – даже девочки – были совершенно голыми.

Вернувшись в Кавалу, мы предприняли поездку – на этот раз в повозке – на северо-восток, в Енидзе, важный центр табаководства, расположенный восточнее реки Карасу, у подножия гор, которые тянутся до самого моря. Там выращивают лучшие сорта табака.

В Енидзе, в фактории нашего друга Петриди, мы нашли самый радушный прием и европейский комфорт, позволивший нам как следует отдохнуть от тягот македонского путешествия. Господин Петриди даже прислал нам своего повара, избавившего нас от ужасов македонской кухни.

Путешествие назад в Константинополь, а оттуда домой мы начали из расположенного в непосредственной близости от Енидзе, южнее города, маленького порта Ксанти.

40. Путешествие на Балканы, 1886 год

В том же 1886 году, в августе, деловые интересы снова привели меня в балканские страны, а именно в Сербию и Румынию. Однако поездка оказалась безуспешной.

Железная дорога доходила тогда лишь до Белграда. Этот город, раскинувшийся на высоком берегу Савы, производил в то время довольно жалкое впечатление и представлял собой нечто среднее между турецким и русским провинциальным городом.

Конак²³³, резиденция тогдашнего короля Милана²³⁴, был весьма скромным строением, а на мостовой «а-ля Москва» перед этим «дворцом» росла трава и бегали, громко хрюкая, свиньи.