Наталья Шнейдер: Попаданка для лорда

Глава 1

– Я пришел исполнить супружеский долг.

Я недоуменно моргнула, глядя на здоровенного мужика в бабушкиной ночнушке с завязками у горла. Это что еще за явление? Я не говорю о том, что супружеский долг некому исполнять вот уже много-много лет.

Забористые, однако, глюки. Интересно, это седатики или предсмертные видения? После того, как на переходе в тебя что-то врезается, и ты улетаешь в темноту, не успев почувствовать боль, окажешься или в операционной, или на том свете. На ангела этот мужик не походил, несмотря на ночнушку.

Здоровый, наверное, головы на полторы выше меня. Широченные плечи не скрывает даже свободное одеяние. Собранные в хвост волосы, кажется, темно-русые, в неровном свете свечей не разберешь. Аккуратная бородка, правильные черты лица. Взгляд… блин, так на врага смотрят перед убийством, а не на, гм, объект супружеского долга.

– Ну исполняй, зря, что ли, пришел?

Какая там сегодня больница дежурит по экстренной травме? Третья? Очнусь, спрошу Петю, чего это такое он мне вколол. Шикарный мужик пригрезился, даже жаль, что глюк.

Он не слишком аккуратно подтолкнул меня так, что я попятилась, плюхнулась на постель. Придвинулся, нависая, явно собираясь опрокинуть меня. Эй, мы так не договаривались!

– А поцеловать?

Он уставился на меня с таким изумлением, будто смотрел на говорящую кошку. Ненависть во взгляде сменилась насмешкой.

– Извольте.

Боже, какой голос! Низкий, с чуть хрипловатыми бархатными нотками. Да от одного этого голоса теплеет в низу живота. Нет, такой мужчина может быть только глюком. А жаль. Хотя… после того, как очнусь, мне явно будет не до мужчин. Так хоть сейчас оторвусь.

Он сел рядом, полуобернувшись ко мне, властным движением притянул за загривок. Коснулся моих губ своими – легко, почти холодно, точно покойницу целовал. Нет, ну я так не играю! Уж в собственных-то глюках можно и погорячее.

Я обвила руками его шею и поцеловала по-настоящему. Его губы остались безучастными. Слушай, ну только не говори, что ты еще и целоваться не умеешь, и супружеский долг исполнять собрался прямо в этой ночнушке. С такой-то внешностью, с таким голосом, к своим… тридцати, пожалуй, ты должен был стольких перебрать, что Соломону с его гаремом не угнаться. Ну так какого рожна?

Я отстранилась на миг.

– Не бойся, не отравишься.

В его взгляде снова промелькнуло что-то, очень похожее на жажду убийства – не будь это глюк, испугалась бы. А потом он снова склонился к моему лицу и поцеловал так, что внутри все растаяло, стекло в низ живота. Я придвинулась ближе, прижалась всем телом. Руки у красавца тоже оказались умелыми, и когда он все же опрокинул меня на постель, нависая сверху, мне было уже наплевать, что ночнушку он так и не снял – и с меня, к слову, тоже.

Сердце колотилось как ненормальное, дыхания не хватало, и невозможно, невыносимо хотелось, чтобы он, наконец, заполнил эту ноющую пустоту внизу.

Ой! Блин, как в первый раз. Ну, спасибо, дорогой мозг, такой подлянки я от тебя не ожидала. Или это не мозг, а там, в реальности, катетер вставляют? Так, к черту катетеры, и реальность к черту. Я чуть подвинулась, подстраиваясь, застонала – уже не от боли.

– Заставить вас кричать, миледи? – ехидно прошептал он.

– Да, – выдохнула я.

Кажется, он усмехнулся, но мне уже было не до того. Раствориться в этом древнем как мир ритме, потянуться навстречу, взлететь с криком, замереть, совершенно обессилев прежде, чем он неловко дернулся, выдохнув сквозь зубы и, застыв на несколько мгновений, скатился в сторону.

Я потянулась к нему – погладить по щеке, коснуться губ, но он резко отстранился, уворачиваясь от моей руки. Изумиться или обидеться я не успела. За спиной прозвучал хорошо поставленный голос.

– Консумация свершилась!

Блин! Это что за сборище вуайеристов с постными минами? Скажите спасибо, что вы не настоящие, а то взяла бы вон ту медную дуру – подсвечник, в смысле – и объяснила, что глазеть нехорошо. Методом Ивана Петровича нашего Павлова, то есть стимулируя большую ягодичную мышцу. Если по-другому мама научить не смогла.

Но в той блаженной истоме, что меня окутала, растаяла даже злость, и я мысленно махнула рукой. Все это не по-настоящему, так и пусть их. Не хватало еще уподобляться алкашу, гоняющемуся с ножом, то есть с подсвечником, за чертями, пардон, разряженными придворными. К слову, ночнушка моего, гм, мужа вполне соответствовала их нарядам. Обычная нательная сорочка того времени, когда мужчины носили кружева, драгоценности и длиннополые одеяния с непроизносимыми названиями. Перепоясывали всю эту красоту мечом, так что желающий похихикать над «ночнушкой» рисковал получить полметра стали в пузо. Хотя сейчас вуайеристы были безоружны – ну правильно, кто потащит оружие в чужую спальню?

Да кому вообще придет в голову тащиться в чужую спальню? Нашли халявную порнуху, тоже мне.

Откуда-то из темноты появились три расторопные девицы – одна облачила меня в нечто кружевное, вторая стянула с постели окровавленную простыню – еще раз спасибо, дорогой мозг, за этакое средневековье – передав ее какому-то мужику, что потащил простыню прочь, держа, словно поднос, а за ним потянулись остальные. Так вот что им надо было! Пока я хлопала глазами, глядя на эту процессию – каждый не забывал поклониться, сперва мне, потом – стоящему за плечом мужчине – третья девица ловко перестелила постель.

– Можете ложиться, госпожа. – Она, присев в реверансе, снова растворилась в темноте.

– Доброй ночи, леди Кэтрин. – Это уже муж.

Ишь, как завернул. Так-то я всю жизнь Катя. Катерина. Екатерина Петровна – это уже для больных или студентов. «Миледи Кэтрин», да еще таким голосом – были бы мы одни, далеко бы не ушел. Но любители халявной порнухи не торопились убираться, тянулись к выходу по одному. Так что придется побыть приличной женщиной.

Я присела в реверансе, получилось на удивление легко и естественно, словно всю жизнь тренировалась.

– Доброй ночи, милорд… – Эм, а зовут-то его как?

И спрашивать имя уже неловко, после всего, что было.

– Доброй ночи, милорд… муж, – нашлась я. Добавила: – Супружеский долг в вашем исполнении незабываем.

Нет, ну а чего бы и не сделать комплимент прекрасному мужчине. Который в любой момент может растаять, даже воспоминаний о себе не оставив.

В его взгляде промелькнуло изумление, а потом глаза сузились от гнева, челюсти сжались. Лорд муж устремился прочь, едва не отпихнув задержавшегося в дверях типа.

Я недоуменно вытаращилась ему вслед – вот и говори этим мужикам комплименты. Ладно, чего ожидать от глюка.

Зевнув, я юркнула под пуховое одеяло, с сожалением подумала, что проснусь, скорее всего, в реанимации, с кучей трубок, торчащих из разных совершенно неромантичных мест, и забыв все, что сейчас привиделось.

Впрочем, наверное, оно и к лучшему, что – забыв.

***

Я проснулась от солнечного луча, бьющего в лицо. Сладко потянулась – в кои-то веки выспалась по-настоящему: обычно черный провал между пробуждением и сборами на работу удавалось преодолеть только с помощью кружки крепчайшего кофе. Про выходные я давно забыла: у практикующего провинциального врача их почти не бывает – если, конечно, хочешь жить по-человечески, а не на одну зарплату. Две ставки в стационаре плюс дежурства —и уже можно не считать копейки до получки.

Так, стоп, а как получилось, что мне не нужно никуда бежать? Будильника не услышала, что ли? Я рывком села, огляделась.

Это не моя комната! На хрущевскую однушку эти хоромы походили не больше, чем екатерининский дворец на студенческую общагу. Стены, увешанные гобеленами, стрельчатые окна с разноцветными витражами, витые подсвечники тут и там, широченная кровать с балдахином.

Где я? Как я сюда попала? Упиться до невменяемости не могла – вопреки сложившемуся о хирургах мнению, я почти не пью. И веществами не балуюсь. В моей профессии важны четко работающие мозги и безупречная мелкая моторика, так что не до глупостей.

Я сжала пальцами виски, зажмурилась. Так… Смена-дежурство-смена, дорога домой, переход, удар, темнота, свечи, мужик, супружеский долг…

Здорово меня, видать, приложило… Я зябко передернула плечами. А что если это уже даже не глюки, а бред умирающего мозга? Ох ты ж… Ладно, что теперь. Что бы там ни происходило, повлиять на происходящее я не могу. Будь что будет.

Я открыла глаза, выпрямив спину. И застыла, уставившись на свои руки. Которые вовсе не походили на мои.

Мои были с широкими ладонями – сказывались занятия фортепиано в детстве и многолетние регулярные тренировки на тренажерах, как пришла после родов фигуру восстанавливать, так и затянуло, с коротко стриженными ногтями без лака. Едва заметными шелушениями, от которых не спасали ведра крема и перчатки во время сна. Руки регулярно оперирующего хирурга.

Те руки, на которые я смотрела сейчас, принадлежали даме, ничего тяжелее спиц и вышивальной игры не державшей. Узкие ладони, длинные тонкие пальцы, белая-белая полупрозрачная кожа, округлые ногти. Единственное, что роднило их с моими —отсутствие лака.

Узкие запястья. Тонкие предплечья с едва заметным пушком.

Зеркало! Где тут зеркало?

Хотя о чем я? Судя по гобеленам и подсвечникам, зеркала здесь – штука безумно дорогая и очень редкая. О, вон на столике медный тазик и кувшин.

Я выплеснула воду в таз, едва дождалась, пока она успокоится. Медленно вдохнула. Выдохнула. Попыталась унять бьющееся в горле сердце. Чего я боюсь, в самом деле? Даже если я и страшна как атомная война, это же бред, так?

Прикусив губу, я наклонилась, вглядываясь в поверхность воды. По плечам скользнули темно-рыжие кудри, я едва успела их поймать, чтобы не намокли. Рыжие! Мои были русыми. И девушка, отразившаяся в воде, лет на двадцать младше и вовсе на меня не похожа. Точеное личико, аккуратный носик, глазищи на пол-лица. Картинка, а не девушка. Но не я.

И волосы до попы у меня были класса до девятого. А там я их обрезала, дура, и больше такие не выросли. Вот только мыть эту красоту в тазике – ой, мамочки… Да еще поди какими-нибудь корешками, после которых, пока расчешешь, половину волос выдерешь. И вообще. До меня только сейчас дошло, что я стою босыми ногами на каменном полу и пальцы начали неметь. Оказывается, домашние тапочки – величайшее достижение человечества.

Я сиганула обратно в кровать, поджав под себя озябшие ступни. Так, глюк это, бред, переселение душ или что еще, сейчас неважно. Важно, что я не могу ничего изменить. Значит, как-то придется здесь обживаться. Принимать правила игры.

А какие они, эти правила?

Во-первых, здесь меня зовут леди Кэтрин. Уже неплохо, Кэт или Катькой было бы куда хуже.

Во-вторых, у меня есть муж.

Муж! Только этого мне для полного счастья не хватало!

Я, застонав, закрыла лицо руками и повторила любимую многоэтажную конструкцию Петровны, нашей бессменной санитарки и заядлой матерщинницы.

Дома у меня тоже был муж. Давно.

Мы познакомились, когда я заканчивала институт. Я, как всегда, летела из одной больницы в другую – студенты-медики вечно болтались по всему городу: с утра практика в одной больнице, потом лекция на кафедре в другой, с собой сумка с учебниками, пакет с халатом и сменной обувью, еще один пакет с бутербродами и термосом – нормально поесть мы не успевали никогда – и разве что в зубах ничего нет. И надо ж так случиться, что когда я перекидывала тяжеленную сумку с одного плеча на другое, оборвался ремешок, и она плюхнулась прямо в осеннюю городскую грязь.