– Сообщу, блин. Но это вряд ли. Он не особо со мной дела обсуждает. Второй вариант. Он хочет меня отметелить или даже грохнуть. Я выступаю в роли живца. Подстраиваем благоприятную ситуацию и берём с поличным. Правда, есть нюанс. Надо сделать так, чтобы он меня сам лично пришёл мочить, а это непросто. Ну, или иметь доказательства, что он заказчик. И, третий вариант. Подкинуть ему дуру с хорошей историей или дурь в особо крупных и так далее.

– Подкинуть не вариант. Ненадёжно. Да и… – замолкает он, не договорив.

– Блин, капитан, хрен ли «да и»? Ты хочешь говно убирать и белые перчатки не замарать?

Он задумывается, кусает ус и достаёт пачку «Ту».

– Ладно, – говорю я. – Давай продумаем операцию. Вместе, да? Без наездов типа, как ты любишь. Ты за гранью закона, и мы оба это знаем. Ты плохой мент. Не продажный, но неправильный. Ты сам, как преступник, бешеный доберман. И ты хочешь впиться ему в горло. Ну и чего пытаться казаться блюстителем кодекса? Ты хочешь не законности, а справедливости. Я-то тебя насквозь вижу. А ты меня. Будь собой! Хочешь крови? Добудь её! Я помогу. Но не из-за угроз и шантажа. Это важно. Понимаешь?!

– А что это, мы на «ты» уже? – спрашивает он, но я вижу, что мои слова пробили охрененную дыру в его черепушке.

– Пардон муа. Погорячился. Сейчас я вернусь туда и скажу, что сделал звонок своему покровителю и вы нас отпустите. Но только его для порядка тоже сначала дёрнете и допросите, как Сидорова. Если будет просить, дайте позвонить. Только он не будет, потому что боится, что батя его узнает. А я ему скажу, у меня есть человек, который вопросы реально решает.

– И как я вас выпущу?

– Блин. Ну чё смеяться-то? Уж выпусти… те как-нибудь. Только мне надо, чтобы вы пришли ко мне домой и извинились от имени всей советской милиции, что меня по ошибке не за того приняли. Или скажете, что я вам помогал и вы мне благодарность объявляете. Грамоту дайте. В общем, что угодно. Потому что сейчас родители у меня морги и больницы обзванивают. И милицию тоже. И ваш дружбан Рыбкин уже возможно выяснил, что я здесь. И если я скажу… да всё равно что я скажу, что бы не сказал, меня из дому хрен выпустят в ближайшие полгода, и накрылся наш Каха.

Он закуривает и выпускает дым в потолок. Выкурив две сигареты, встаёт и, открыв дверь, зовёт Зарипова.

– Ладно, – говорит он. – Добро. Размажем эту мразь.

– Как партнёры, да?

Он молчит.

– Товарищ генерал-майор, как партнёры, да?

– Давай попробуем.

Когда я возвращаюсь в камеру, Каха мечется, как тигр в клетке.

– Сдал меня? – бросается он ко мне. – Сказал кто я?

– Дурак что ли? Я ж тебе пообещал не говорить. Ну ты в натуре по себе не суди.

– Чё так долго?

– Дозвониться не мог.

– Тебе дали позвонить? – удивляется он.

– Я умею убеждать. Скоро отпустят. Не ссы. Ты главное продержись, сам не расколись.

– Сидоров! – вызывает Зарипов.

Каха уходит, оглядываясь на меня. С ним капитан разделывается довольно быстро и вскоре он возвращается.

– Ну чё? – спрашиваю я.

– Сказали, утром за нас возьмутся, а сейчас пока так, типа ни о чём, потрепаться от скуки.

– Да щас отпустят, вот увидишь. Замнут всё и отпустят.

Примерно через полчаса нас действительно отпускают. Мы выходим и встречаем в коридоре… моих родителей. Каха быстро проскальзывает мимо и, кивнув на прощание, выскакивает за дверь.

Мама вся в слезах бросается ко мне.

– Что случилось, Егор?! – в ужасе спрашивает она.

Я не успеваю ответить, потому что появляется табачный капитан и приглашает нас в свой кабинет. Он просит прощения и довольно убедительно рассказывает, что я помогал в проведении операции и должен был указать преступника, который участвовал в нападении на меня, тогда ещё. И потом опознание, и ещё какая-то хрень… В общем, несёт ахинею. Но обещает наградить грамотой за помощь органам.

Родители проникаются гордостью за сына, выполнявшего гражданский долг и на волне облегчения, испытанного от благополучного разрешения их переживаний прощают капитана, меня и всю советскую милицию. Они отказываются от мысли писать жалобу и Капитан выделяет машину, чтобы нас подвезли к самому дому.

– Ну ты мог хоть из автомата позвонить или из кабинета капитана этого?

– Да там всё так было устроено, что вообще никаких коммуникаций. Будто это я подозреваемый, а не он.

– А кто это, который из них, это тот Каховский?

– Что-ты, выяснилось, что он-то был совсем не причём. Он просто мимо проходил и хотел за меня вступиться, а ему тоже досталось. Там как-то запутано всё оказалось, но хулиганов так и не нашли.

– Невероятно, – замечает отец.

– Только этого Джагу, наверное и осудят по делу. Это тот, который…

– Да-да, – говорит папа, – я помню, кто это.

Мы выходим из машины и идём к подъезду. Но, как известно, место встречи изменить нельзя и всё всегда повторяется снова и снова. Вообще всё в нашей жизни.

Из тени нам навстречу шагает тёмный силуэт. Это фигура женщины.

– Егор! – восклицает она. – Нам нужно поговорить!

Я сразу же узнаю её голос. Это лейтенант милиции Лидия Пирогова.

4. Передышка

Мать замирает, а отец хмыкает.

– Вам тоже переночевать, девушка? – спрашивает он.

Лида не сразу отвечает, как бы пытаясь понять, о чём идёт речь.

– Нет… Нет-нет, мне ночевать не нужно. Мне только поговорить.

– Может, – вступает мама, – ты нас представишь, Егор?

– Это Лидия Фёдоровна Пирогова. Лейтенант милиции. А это мои родители.

– Так мы же только оттуда, – удивляется мама.

– А она из другой, из экономической. Вы не будете возражать, если я приглашу Лидию домой, чтобы не стоять на морозе?

– Не поздновато ли для визитов? – проявляет отец недовольство полицейским произволом.

– Я ненадолго, – заверяет Лида. – Впрочем, можем и здесь переговорить. Только мне один на один с Егором нужно.

– Нет уж, лучше дома, – моментально реагирует мама. – Только, я хочу понимать, это официальный разговор или допрос? Что это? Если да, я буду присутствовать, потому что мой сын не совершеннолетний.

– Лидия Фёдоровна, – успокаиваю я маму, – очень хорошо знает, что я несовершеннолетний.

– Нет, разговор не официальный, – отвечает Лида и ёжится, пряча лицо в пушистый песцовый воротник.

Мы поднимаемся. Мама с отцом идут на кухню, готовить ужин и закрывают дверь, чтобы не мешать нам разговаривать. Кто-то, наверное отец, делает погромче радио.

«Ленточка моя финишная,

Всё пройдёт и ты примешь меня,

Примешь ты меня нынешнего.

Нам не жить друг без друга», – доносится из кухни голос Лещенко.

Это он зря. В смысле, Лев Валерьянович. Нам сейчас таких песен не надо. Мы садимся на диван вполоборота друг к другу и молчим. Раджа стоит напротив Лиды, чуть опустив голову и не сводит с неё глаз. Она осунулась, выглядит злее, чем раньше и одновременно смиреннее. И красивее. Чем могу вам помочь? Что я могу для вас сделать? В голову лезут совершенно дурацкие фразы.

– Ну как ты? – наконец спрашиваю я.

Её глаза чуть сужаются, она немного поджимает губы, делает вдох и едва заметно напрягается, словно хочет подробно пояснить, как именно она себя чувствует и выдать всё, что думает о моей персоне. Но тут же берёт себя в руки.

– Я не в претензии, – тихо отвечает она. – Я хотела тебя использовать для своих целей. И даже думала, что использую. Радовалась этому, торжествовала. Но оказалось, что это ты использовал меня. Во всех смыслах. Ну что же, мы стоим друг друга. Одного поля ягоды. А побеждает всегда сильнейший… Разница лишь в том, что если бы победила я, тебе бы хуже не стало. А вот твоя победа изменила моё положение в худшую сторону.

Ну, это как сказать. Не могу полностью согласиться, что не стало бы. Не могу. И с тем, что мы одного поля ягоды, тоже соглашаться не желаю. Давай, говори уже, чего пришла, подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя.

– Баранов меня зае…– она косится на дверь кухни, – задрал уже. Он ведь мне житья не даст. Уже взыскание объявил, от всех дел нормальных отстранил, орёт как сумасшедший. Злой, как собака. Пару раз сегодня оплеухи прилетали… Я понимаю, это не твоё дело и тебя не касается. И понимаю также, что ты решил идти до конца… Хотя… вот этого я как раз понять не могу. Зачем? Ведь я же тебе ничего плохого не делала. А хорошее делала.

– Сейчас не понял, – хмурюсь я. – Про хорошее понял, а вот, что значит идти до конца, мне не ясно.

Она тоже хмурится и мы оба сидим хмурые и недовольные.

– Не ожидала я от тебя… – практически шепчет она и качает головой.

– Так. Давай, пожалуйста, поточнее объяснись, а то я мало, что понимаю из твоих слов.

– Да чего тут понимать-то? Всё очень просто. Козёл ты, Егор. И, судя по всему, далеко пойдёшь с такими чудесными козлиными способностями.

– То есть ты пришла ночью и неизвестно сколько стояла под дверью только для того, чтобы сказать, что я козёл? Странно, Лида, – спокойно говорю я. – Объясни, пожалуйста, что по-твоему значит идти до конца?

– Не понимаешь? Это значит довести дело до суда. Понял теперь?

– Так ведь и дела нет никакого, – удивляюсь я.

– Серьёзно? Скажи ещё, что и заявление не писал.

– Вообще-то не писал. Когда бы я написать-то успел?

– Ясно всё с тобой, – говорит она, взмахивая рукой и вставая с дивана. – Не нужно было к тебе приходить. Дерьмо ты, а не человек.

– Да не писал я никакого заявления, глупость это.

Я тоже встаю и развожу руками:

– Наверное, Баранов желает тебя в коленопреклонённой позиции зафиксировать, чтобы ты дёрнуться не могла. А он будет тебя… вжик-вжик… ну, это самое.

– Чего?! – тянет она с угрозой в голосе.

У Раджа, не сводящего с неё глаз, шерсть на холке становится дыбом и он начинает едва слышно рычать.

– Да того! Тихо Радж! Просто никому не надо это дело заводить, сама что ли не просекаешь? Нужно с помощью компромата держать твоего майора в узде и ездить на нём. А он, соответственно, хочет в узде держать тебя и вымещать на тебе злобу и сексуальную неудовлетворённость.

– А ну-ка! – делает Лида шаг ко мне и сжимает кулаки.

Раджа глухо предостерегающе гавкает.

– Да ладно, Лид, всё же просто. Уж ты-то сможешь его приструнить, я в тебя верю. Так что живи спокойно, ничего он с тобой не сделает. Уволиться не даст, орать будет, но ведь ты тоже имеешь на него компромат, насколько я понимаю. Да перестань ты, Раджа!

– Какой ещё компромат? – щурится она.

– Как какой? Эротический.

– Что-о-о?

– Ну ты же шантажируешь его женой, насколько я помню.

Она открывает рот и смотрит на меня долгим взглядом, и я понимаю, что до неё начинает доходить смысл.

– Так ты…

– Ну да, а как ты хотела?

– Ты подслушал, мелкий засранец! И это всё из-за ревности, да? Ты мне отомстить решил? Так что ли?

– Лидка, ладно, не смеши мои седины. В общем, никакого заявления нет и не будет. Пока ты работаешь, никто тебя не тронет. Ну и потом тоже не тронут. Когда станешь ненужной, я тебе дам сигнал, так и быть. И тогда ты сможешь спокойно ехать к родителям в деревню и выходить за зоотехника.

– Да пошёл ты, – говорит Лида и вдруг улыбается. – Мелкий засранец. Ладно. Я тоже пошла.

– Ну что же, иди, – соглашаюсь я. – Может чаю хочешь или перекусить?

– Да, я бы перекусила, – кивает она, – шею тебе. В нескольких местах и насмерть. Смотри, не попадайся мне на пути. Мелкий засранец.

– Ты трижды уже повторила про засранца.

Она приближает лицо к моему уху и шепчет:

– Если ещё раз тебя увижу, мелкий засранец, поймаю, затащу в глухое место и за*бу до смерти. Понял?

Как легко можно поднять человеку настроение. Прям на сердце приятно становится, от того что вижу её такой.

Мы идём в прихожую и мама, услышав, что гостья засобиралась, тоже идёт туда.

– Вы уже уходите, Лидия Фёдоровна? – спрашивает она. – Может быть поужинаете с нами?

– Нет, спасибо, – улыбается Лида. – Мне уже пора. Завтра опять на работу с самого утра. Вернее сегодня уже.