Я уже знаю, что такое секс. Хорошо помню свои ощущения, когда Витя учил доставлять ему удовольствие и изучал мои эрогенные зоны. Он не ленился тогда. Щедро платил за девственность.

Однако это прикосновение Шаталова не идет ни в какое сравнение.

Марк не касается моего белья. Его жест целомудреннее, чем проповедь Папы Римского. Но будто мы уже откатали получасовую прелюдию и выучили наизусть каждый сантиметр тел, внутри сжимается невидимая пружина, а губы начинает саднить так сильно, что я готова расцеловать лобовое стекло.

– Потише, девочка! – Неожиданный шепот обдает волной жара.

– Я… я ничего… – Собственный голос тоже хрипит.

– Я просто хотел тебя накормить. – В тоне Шаталова больше нет и тени насмешки. Он серьезен.

Рука исчезает с моего живота так же быстро, как и появилась.

Наверное, нужно порадоваться. Обо мне заботятся. Мистер Самый циничный и надменный готов променять ужин в ресторане на жареную картошку – единственное блюдо, которое я научилась готовить к своим девятнадцати.

Охрана с опцией «Все включено». Только почему-то не радуется.

От растерянности сама себя не узнаю. Внизу живота все еще тянет. От взгляда на Шаталова с сердцем происходит не пойми что. А от мыслей о новом прикосновении… хочется выйти из машины, не замечая скорости.

Глава 9. На ощупь

Некоторые вещи виднее на ощупь.

Вечер проходит удивительно спокойно. Несмотря на все мои усилия, удивить Шаталова так и не удается. Судя по скорости поедания жареной картошки, когда-то в его роду точно были белорусы. А печаль на лице из-за спаленных стейков выдает оленевода с Крайнего Севера.

Впрочем, и первое, и второе стараюсь не замечать. Пока хозяин дома, тяжело вздыхая, поминает какого-то ангуса, отдавшего жизнь ради сегодняшнего ужина, я быстренько заталкиваю в свой говорливый желудок побольше еды и скрываюсь в гостевой комнате.

Мысль о том, что следующий день выходной, упорно гоню от себя подальше, как и воспоминания об опасных прикосновениях своего охранника. Однако утро преподносит сюрприз.

Меня буквально выворачивает наизнанку от сильной боли ниже живота. А испачканные кровью любимые хлопковые трусы предупреждают о четырех днях ада и оптового поедания обезболивающих.

В принципе, ничего нового. Обычное ежемесячное «счастье». В этот раз на неделю раньше графика и без таблеток. Их, будто это что-то неприличное, я умудрилась оставить в общежитии во время экстренного сбора вещей.

Меньше всего хочется пугать Шаталова. Он последний человек, которому стоит рассказывать о менструации. Но то, что мне не просто плохо, а совсем беда, вероятно, крупным шрифтом пропечатывается на лбу.

– Стоять!

Мы сталкиваемся в коридоре. Марк – после очередного избиения груши. В промокшей майке и с полотенцем на шее. Я в образе старушки из подземелья – бледная и в полусогнутом виде.

– Можно я сегодня буду подчиняться только команде «лежать»? – Кое-как заставляю себя расправить плечи и взглянуть в глаза своему дрессировщику.

– Ты заболела? – Шаталов без спроса берет мою руку и кладет средний палец на запястье.

Нам уже показывали такой прием измерения пульса. Еще на первом курсе. Однако надо признать, у Марка получается намного лучше, чем у лектора. Подушечка с ювелирной точностью ложится на радиальную артерию, и уже через несколько секунд мой доктор становится хмурым.

– Всё в порядке. Немного приболела, скоро пройдет.

Пытаюсь освободить свою руку, но захват на кисти становится лишь сильнее, а в глазах напротив вместо тревоги вспыхивает злость.

– Где болит?

Меня, как куклу, начинают вертеть в руках. Внимательно осматривают лицо и шею. Когда уже хочется послать одного умника к черту, Шаталов давит подушечкой пальца на нижнюю губу, заставляя открыть рот.

– Не нужно, – шепчу я, касаясь губами пальца. – Это не горло.

В наших словах и жестах нет и намека на интим, но проклятое тело снова реагирует слишком остро. Кожа на запястье и щеках, в местах, где прикасался Шаталов, мгновенно вспыхивает. А сердце начинает колотиться так быстро, что я вынуждена спрятать руки за спину. Подальше от ходячего пульсометра и его чутких пальцев.

– Могу вызвать скорую или врача из частной клиники.

– Я же будущий врач. Слышал про «исцели себя сам»? Вот, буду исцелять!

– Обязательно. Потом. Когда-нибудь.

Все мои попытки отстраниться Шаталову по барабану. Он теснит меня к стене. Когда позвоночник вминается в твердую поверхность, на лоб опускается тяжелая горячая рука.

Не представляю, что можно так намерять. Прием, мягко говоря, далек от медицины. Но хотя бы сейчас Марк не изображает супермена с датчиками в каждой конечности.

– Непонятно, – цокает он. И, вместо того чтобы отпустить меня немного поумирать на диване под шум телевизора, тянет в столовую.

– Только не завтрак. Умоляю!

Мысль о еде мгновенно усиливает тошноту. Чтобы не опозориться, приходится зажать рот ладонью и перейти на жесты.

Шаталов игнорирует и это. Открыв верхний ящик, он вытаскивает какую-то коробку. И пока я продумываю план побега в гостевую комнату, достает градусник. Обычный. Ртутный. Судя по выцветшей шкале и картонной упаковке, сделанный еще при динозаврах.

– Пользоваться умеешь?

От вопроса я даже теряюсь.

– А это обязательно? – Мысленно поднимаю с пола свою челюсть и для надежной фиксации приматываю ее изолентой.

– Вопрос был: умеешь или нет.

Наверное, я слишком медленно думаю. На скулах Шаталова проступают желваки. Могучий подбородок, покрытый модной темной щетиной, угрожающе выдвигается вперед.

Вкупе с литыми мышцами, запахом пота… не противным и не горьким, все это, вероятно, должно напугать до состояния послушной болонки.

К сожалению, вместо здорового испуга во мне включается какой-то тормоз. Одна часть мозга так и намекает, что следует рассказать о месячных да закончить этот унизительный медосмотр. Другая вместе с мозжечком расплывается в черепушке вишневым джемом.

Не в состоянии внятно ответить я лишь кусаю губы и пытаюсь втянуть в легкие хоть немного кислорода.

– Ясно, – со вздохом произносит Шаталов.

Что именно ему ясно, определить сложно, но уже в следующую минуту он садится на ближайший стул и плюхает меня на свои колени.

Дальше не успеваю и мяукнуть. Словно я не человек, а учебный манекен, Марк поднимает мою правую руку. Сует под мышку градусник и, прижав меня к груди медвежьим захватом, важно сообщает:

– Ждем пять минут. Будешь дергаться, отшлепаю.

Если это не фиаско, то даже не знаю, как назвать. Ни с Витей, ни с кем другим я никогда не чувствовала себя настолько беспомощной дурой.

Будто это вообще не я, а кто-то другой. Слабый на передок, как кошка в марте. Без проблем, без планов и без принципов. Надувная игрушка для удовлетворения потребностей одного слишком тестостеронистого самца.

Последняя мысль отрезвляет. От собственной покладистости становится еще более тошно, чем от боли. Стыд затапливает с головы до ног, вымывая из извилин всю вишневую чепуху.

– Можно не ждать. Я и правда здорова, – произношу уже нормальным голосом.

– Исцелилась?

– Нужно было сразу сказать… – Облизываю губы. – У меня месячные. Чуть раньше, чем должны были начаться. Это точно не болезнь.

– И к чему была вся секретность? – Шаталов убирает руки так резко, что я чуть не падаю.

– Для меня это слишком личное.

Спрыгиваю с его колен и суетливо сую градусник в картонную упаковку. Подальше от глаз.

– О да! Более личного не бывает!

– Куда мне со своими секретами до ваших оргий?!

– Оргии в сравнении с тобой – скука смертная. – Глаза Марка все еще серьезные. По нему видно, что злится. Из ушей так и валит пар. Лишь приподнявшиеся уголки губ выдают совсем другие эмоции. – Таких развлечений у меня еще не было.

Отвернувшись в сторону, он заливается хохотом. Все такой же огромный, сильный и твердый, как боксерская груша, по которой сейчас безумно хочется ударить.

– Рада, что вам весело, – цежу сквозь зубы. – А таблетки есть? Обезболивающие.

– Тебе обычные? – Отсмеявшись, Шаталов утирает лицо полотенцем.

После наших игр во врачей от гордости уже ничего не осталось, поэтому говорю прямо:

– Мне посильнее. И желательно что-то быстродействующее.

Идеальный повод поиздеваться надо мной еще больше, но Шаталов даже не улыбается.

– Сейчас будет, – произносит он. И, порывшись в той же коробке, где лежит градусник, достает голубую упаковку. – Скоро станет легче.

Марк кладет в мою раскрытую ладонь две капсулы. И протягивает стакан с водой.

Для человека, который планировал сегодня весь день умирать и проклинать свою забывчивость, это выглядит как подарок небес. На радостях, пока пью воду, даже забываю, насколько мне плохо. И лишь когда стакан оказывается пуст, от резкой боли возвращаюсь в реальность.

– А долго нужно ждать, пока они подействуют? – Обхватив живот, сгибаюсь пополам.

– Минут пять – семь. Я дал тебе повышенную дозу. Больше нельзя.

– Черт… что ж так долго?

В отличие от действия моих обычных лекарств пять или семь минут – это очень быстро. Впору просить название и бежать за рецептом чудо-средства. Но сейчас мне настолько плохо, что хочется ускорить.

– Я могу еще как-то помочь?

Шаталов уже давно мог уйти. Мавр сделал свое дело. Только он до сих пор рядом.

– Отвлеки меня как-нибудь, – вырывается со стоном.

– Не уверен, что мои варианты подойдут.

– Кажется, я сейчас и на шапито соглашусь.

Буквально минуту назад боль была вполне терпимой. На коленях Шаталова я ее вообще не ощущала. А теперь совсем крышка.

– Из меня хреновый клоун. – Марк проводит ладонью по моему плечу. Будто считывает что-то.

– Тогда без шапито…

На глаза наворачиваются слезы, и я, как собачка, утыкаюсь носом в мужскую ладонь. Не понимая зачем. Без единой мысли.

– Наверняка я об этом еще пожалею. – Он сокращает между нами расстояние.

И, когда волна новой боли пробивает насквозь, упругие губы накрывают мой рот.

В медицине нет такой терапии. В толстых анатомических справочниках ни слова о связи губ и женских проблем. От всего этого так и веет язычеством и древними ритуалами, но боль мгновенно гаснет.

Вместо острых вспышек я чувствую, как чужой кислород заполняет легкие. Как умелый язык скользит по нёбу, вызывая дрожь. И от близости твердого горячего тела мое собственное загорается всеми нервными окончаниями, как гирлянда на новогодней елке.

Глава 10. На грани

Влюбленность и глупость часто ходят рядом.

Боль не возвращается до самого вечера. Шаталов с его альтернативной медициной здесь, конечно же, ни при чем. Но от его волшебных таблеток я не отказываюсь.

К счастью, самого себя в комплекте с лекарством местный эскулап не предлагает. После нашего поцелуя я для него вообще словно исчезаю. Всю субботу Шаталов работает в кабинете, не замечая моих прогулок туда-сюда по коридору. В воскресенье – больше двух часов пропадает в тренажерном зале, а потом снова заседает в кабинете.

Никогда не встречала более трудолюбивых людей. Папа не был трудоголиком, да и умер он на рыбалке, от отравления какой-то настойкой. Отчим предпочитал вкалывать только в спальне. Обычно с мамой, иногда случалось, что с любовницей. Сама мама после восьмичасового рабочего дня работала лишь на диване. Смотрела сериалы. Ругалась на рекламу. И вздыхала во время новостных передач.

С Шаталовым все не так. Как ни искала, я так и не нашла пульт от телевизора. В кладовке не оказалось и намека на рыболовные снасти. А из женщин здесь обитаю одна я.

Все это немного непривычно. К вечеру воскресенья хозяина-трудоголика становится жалко. На радостях, что таблетки в очередной раз помогли справиться с болью, я даже заглядываю в его кабинет. Открываю рот, чтобы сообщить о новой партии жареной картошки. И теряюсь.