Все стихает. Мы рассаживаемся по углам батареи и стараемся не смотреть друг на друга.

И вот я снова поправляю розовый бант на голове, смотрю, как с довольным лицом уплетает Артем конфеты, как Арина убегает по лестнице наверх и…

– Я пошел за торто́м.

Музыка рвется от колик смеха. Тишина обрушивается на нас. Екатерина Владимировна поднимается, подходит к Максиму:

– Макс, за то́ртом, понимаешь?

– А, да, за то́ртом.

Он неловко пожимает плечами и смотрит на свои кроссовки.

– Арин, потренируй его, мы же перед учителями как-никак выступаем.

Арина цокает языком и моментально оказывается рядом с ним, хватает за рукав кофты:

– Если скажешь неправильно на выступлении, я тебя побью.

– Да одна уже постаралась! – визжит он, смахивая ее руку.

– Ну и правильно сделала, – косится она на меня.

Я чуть краснею. Екатерина Владимировна отвлекается на звонок телефона, шепчет:

– Пока готовьте реквизит и повторяйте слова, скоро будем показывать.

Уходит в коридор. Мы начинаем возиться с коробками, поправлять елку и конфеты. Максим сидит на стуле, накрыв голову капюшоном. Арина подходит и пинает его по коленке:

– Ну? Чего ты из себя строишь, идиот? Лучше бы проговорил «за то́ртом».

И они начинают тараторить это заклинание.

…Я выглядываю из нашего укрытия. Все стулья заняты смеющимися взволнованными учителями. Нервно поправляю прическу, так глупо завитую. Мне не идет, но раз уж выпал образ дурочки, делать нечего, буду позориться. Смотрю на прикрепленные на стену листы с текстом, тихо бубню свои реплики.

Максим поддергивает ногой, откладывает телефон:

– К чему вообще спектакль про Новый год, если сейчас весна?

Мы пропускаем это мимо ушей. Какая разница, что за окном? Все, кто окажется здесь, попадут в зиму. Артем облизывает губы и всматривается в пол, видя только текст, текст, текст.

Тишина. Екатерина Владимировна произносит свою речь. Тянется старая музыка, в которую хочется нырнуть, точно в плед. Полина цокает каблуками, подходит к елке, раскладывает подарки, зовет детей. Максим поднимается, тяжело подползает к концу ширмы, выходит.

– Дорогой, подарки готовы. Гости скоро придут.

– Хорошо! Я пошел за торто́м.

Он врывается в наш уголок, бросает галстук, садится на батарею и впивается руками в лицо.

Кто бы мог подумать, что он так расстроится…

Ее дом

Свет лентой летал в прохладе кухни и, казалось, согревал ее. Таша приподнялась с раскладушки на локтях, посмотрела на шелестящие в темноте березы, серой массой двигающиеся в разные стороны. Она медленно встала. Окно чуть запотело от дыхания звезд.

– Вот и все!

Мать поставила в коридоре чемоданы и впорхнула в кухню, порывисто открыла ящик и достала водку.

– Ташка, вырвемся отсюда наконец! Чего стоишь? Спи давай.

Таша почесала ногу и не ответила, боясь пропустить хоть одно движение еле заметных веток деревьев. Мать плюхнулась на скрипучий стул, тот от тоски притих: «Последний раз села». Она налила себе в стакан, подняла его и несколько секунд рассматривала, потом залпом выпила и скорчила лицо.

– Спи уже, Таша.

– Как мне спать, когда ты будешь еще всю ночь пить?

– Вопрос риторический, – усмехнулась женщина.

Таша выскочила из комнаты.

– Да чего истеришь? – закричала вслед.

Таша накинула сарафан, уныло повисший на крючке и прильнувший к облезлой стене, болеющей грибком.

За пределами хибарки пахло свободой, ветром проникающей в легкие. Таша бежала через поле, что кололо босые ноги колосьями пшеницы. Слезы стекали по вздуто-пухлым щекам и неслись обратно к дому. Крик растворялся в безразличной ночи. Под ногти забивалась сырая земля, камни впивались в пятки. Но это хотелось чувствовать. Потому что завтра эта земля больше не будет касаться ног.

Лес остановил ее. Она согнулась и тяжело задышала. Прислонившись к дереву, села и потерла холодный нос. В кармане что-то смялось, она достала конверт и вздохнула.

Здесь она несла корзинку и осматривала каждый куст и каждое дерево. Брат бегал рядом и кричал восторженно: «Гриб, Таша, гриб! Какой большой!» Она медленно срезала гриб, чтобы Андрюша, затаив дыхание и приоткрыв ротик, смог понаблюдать за ней и запомнить, что надо делать.

Поднявшись, убрала письмо обратно, чуть постояла, внимая скрипу сосен и бегу зайцев, и снова ринулась в путь.

На лугу совсем рядом оказалась луна. Мужчины, сидевшие на принесенных пеньках, удивленно проводили взглядом Ташу, чокнулись стаканами:

– Выпьем за ночных бегунов!

Здесь они с Андрюшей скатывались вниз и, распластавшись на спине, смеялись. Его волосы пахли свежестью, и Таша могла наслаждаться этим ароматом, расчесывая брата и надевая ему беретик.

Она остановилась у ворот, толкнула их и зашла на кладбище. Свой путь Таша знала лучше, чем дорогу домой, и в темноте спокойно проходила мимо могил, так рано знакомых.

Встала на колени возле деревянного креста, положила возле него письмо:

– Ты мой дом. Я не уеду.

Луна усмехнулась, покрывшись желтушными пятнами. Но Таша не обижалась на нее. Свернулась в клубок и закрыла глаза, вслушиваясь в лай псов и чей-то смех.

…Утром хибарка оказалась пуста.

Таша слонялась по комнатам, смотрела с подозрением на открытые ящики и не чувствовала, что жила здесь. Вышла в задумчивости, глянула на солнце, что так прельщало мать. Теперь она где-то ищет свое счастье. Не здесь. Здесь, конечно же, земля другая, непригодная для такого.

Таша взяла свои чемоданы и зашагала по тропинке. «Мать уехала, это ничего, без нее смогу». Ей показалось, что не страшно остаться одной. Она же была в своем родном селе. Рядом кружились бабочки, ласкаясь друг к другу, а в траве затих ежик. Она ему улыбнулась.

Собаки скулили и метались по двору, весело подпрыгивая. Старушка сидела на скамейке возле скрюченного домика и плевалась семечками, посмеиваясь над животными.

– Бабуля! – Таша поставила чемоданы и открыла калитку. – Мать уехала.

Женщина поднялась, вскинула руки и подбежала к девочке, обняла ее и закружила:

– Да ты ж моя бедняжка! И тебя бросила? Вот ведь… – Она замолчала, стараясь не обидеть.

Таша потерлась о ее крупное теплое плечо и чуть отошла:

– Ну пошли-пошли. – Старушка взяла чемоданы и побежала в дом.

Таша огляделась. Псы жевали друг другу уши, косясь на нее, деревья приветливо сверкали листьями, ветер улегся спать. Разве в городе могла она вдохнуть такой покой?

Улыбка снеговика

Снежинки льнули к щекам, оставляя след краски на кончике носа. По волосам танцевал холод, с ног до головы облизавший ее тело. Она лежала в сугробе, как выброшенная кукла. Кровь растапливала снег. Синяя корка губ все больше сливалась с морозом…

Шла. Подкидывая слякоть в бело-бурой накидке. Та оседала на сапоге. Соль ее кристалликами манила к себе. Облизнуть бы… Она поморщилась и откинула грязь.

Машины выли, в подворотне о звонкие прутья решетки с воем и рычанием пытался убиться пес. Она стянула берет, глянула на небо, запутавшееся в нитках проводов.

– Как тихо…

Прохожие рыбьими глазами вяло поглядывали на нее и тут же ныряли в толпу, ждущую зеленого света.

Впереди у крыльца лавки с мороженым стоял парень, прел в костюме снеговика. Пот его сливался с запахом канализации, от которой давно воняло, и это вызывало тошноту.

Она пожевала сигарету. Слюна скатилась на рассеченный подбородок. Резко смахнула ее.

Парень подпрыгивал с табличкой и окрикивал всех.

– Зря старается…

Какие-то пацаны со смехом окружили снеговика. Люди тут же испуганно попрятались.

– Какой тут весельчак, – хмыкнул парнишка с торчащими светлыми волосами. – А ничего, что ты мешаешься?

Парень вжался в стену, но молчал. Пацан с поблескивающим пирсингом, воткнутым по всему лицу, пнул снеговика с блаженством:

– Эй, сучонок, глухой совсем?

Мат и пинки посыпались на него вместе с весенним снегом. Белый костюм истоптали, изорвали, а он молчал.

Светловолосый пацан такого ответа не принимал. Он расстегнул ширинку джинсов, сплюнул в парня и вздохнул с облегчением. Желтая струя полилась на костюм зигзагами. Другой чуть отвернулся, и лицо его скривилось.

Она сжала кулаки и пристыла к месту. Голова снеговика чуть повернулась к ней. Его черные пуговички-глаза из-за ног пацанов цеплялись за нее. Она закрыла лицо и ринулась прочь…

Дома ковыряла ссадину, томатным пятном растекшуюся на ступне. Из окна дуло, но она сидела, скрючившись на табурете и прижав к груди колени. Думала о своем.

Куснула нижнюю губу и ругнулась, словно сплюнула. Стены вздрогнули.

– А что бы я одна сделала?

Руки сжали голову, спутанные волосы рыжими струями укутали пальцы.

– Никто тоже не вступился…

Она поднялась. Кухня встретила заждавшимся паром чайника.

– И хер с ним, – рассеянно сказала она.

Часы противно врезались скрежетом в мозг. Чай тихо струился в кружку, оглаживая ее стенки. Перед глазами мелькнул испорченный мочой костюм. Рука сама выпустила чайник.

– Черт!

Кипяток торопливо пробежался по доскам. Она стукнула по столу и склонилась над ним. Вечер серой синевой раскрашивал воздух в комнате.

В лавке пахло вкусно. Даже приторно. По стенам плясали рисунки мороженого. У кассы стояла морщинистая женщина с серыми устричными глазами.

– Извините, а вы можете… Подсказать, где живет ваш работник. Ну, который еще в костюме снеговика… Мне его навестить бы.

Женщина с трудом разлепила рот:

– Пошла вон, шваль.

Девчонка дрогнула. Ледяной взгляд женщины кусался яростнее лесного хищника.

– Я не из этих, которые вчера…

– Пошла на хрен, мелкая сучка.

Женщина выпрямилась и медленно вышла из-за прилавка. Девчонка ринулась к двери. Колокольчик издал визгливый смешок.

Она вбежала в проулок между двумя домами. Прислонилась к прохладной стене, испещренной граффити. Здесь от баков тянуло той же вонью, что и по всему городу. Снег хлестал ее. Она поджала ноги в черных колготках, где-то уже рваных:

– Холодно, блин…

Рядом свалился голубой пакет. Голова снеговика уставилась на нее. Она отшатнулась. Грязная вода тут же схватилась за куртку.

Девчонка поднялась, опираясь на стену. Парень с сероватой щетиной стоял рядом и глядел на нее с прищуром. Черные волосы крысиными хвостиками уныло свисали к острому носу.

– Это ваш костюм? – пробормотала она.

Он сжал банку пива, кинул ее и ногой пнул:

– Еще одна нашлась?

– Я просто видела вас вчера.

Он кивнул и закрыл глаза.

– Мне жаль… Что я не помогла.

– Ты мелкая еще.

Откуда-то послышались стоны и смех. Она покраснела и шагнула вперед:

– Я могу как-то…

– А зачем? Чтоб спать спокойнее?

– Ну и пошел ты! – вспыхнула она и метнулась за угол.

Во снах снеговик кровавой лужей полз к ее ногам. Она с криком убегала, но повсюду стояли его братья, тянущие к ней свои палки. Их рты раскрывались черной жижей и смеялись.

Она просыпалась сама не своя, глядела в мутное окно и накрывалась одеялом, провонявшим ее жаром. Шептала пустоте: «Да что ж такое…»

Натягивала колготки, поправляла юбку, туго сжимала волосы в хвост, надевала пальто и брала портфель, скромно валявшийся у тумбы с шапками. Ключ ворочался в замке, она ежилась в сыром подвале с открытой форточкой, у которой всегда пили сменявшие друг друга партии мужиков.

Вилась то на одной работе, то на другой. День проходил одиноким суматошным вихрем, подсвеченным неоновыми вывесками.

Чье-то пальто пыталось согреть ее. Ноги заплетались, подворачивались на каблуках, она икала и отрывисто хихикала. Раздался свист, она обернулась, закусив губу. Мелькнула чья-то улыбка.

Запнулась и упала. Зашипев, погладила сквозь навернувшиеся слезы коленку, пульсировавшую от боли.

– Помочь, красавица?