Она глянула сквозь волну волос на рослого парня с короткой стрижкой.

– Не… Я сама уж.

– Да ну?

Он противно лыбился, и она отвернулась. Зажала рот, стараясь не блевануть то ли от его вида, то ли от выпивки.

– Иди в жопу.

Он цыкнул языком и с размаху ударил ее по голове. Она упала и вся сжалась от страха. Темнота скреблась, синяки поцелуями осыпали тело. Послышался треск бутылки…

По ее волосам танцевал холод, с ног до головы облизавший тело. Она лежала в сугробе, как выброшенная кукла. Кровь растапливала снег. Синяя корка губ все больше сливалась с морозом.

Блузка походила на драную тряпку. Юбка валялась неподалеку рядом с бутылкой.

Парень подбежал, нагнулся, приподнял ее, достал телефон, дрожащей рукой набрал номер скорой, ватным языком проговорил, где они. Поспешно снял куртку, накрыл девушку, прижался ухом к ее груди и выдохнул, услышав робкий прерывистый стук. Он поднялся с ее холодным маленьким телом, отнес его на лавку.

Сквозь пелену тьмы она увидела его черные волосы и серые глаза. Он расплылся снеговиком. Улыбнулся, махнул веткой и исчез в молочном небе.

(Парень)

Неправильно. Грязно. Мерзко. Мне нравится. Мне так хочется. Потому что я всегда был другим. И уже не стыдно. Плевать.

…В квартире пахнет клеем. Червями валяются обои. Стены хмурятся на меня серыми пятнами. Отец малюет свою красоту. Бросаю рюкзак на пол и снимаю куртку. Он отвлекается и кивает мне, блеснув очками.

В моей комнате приторно воняет ашкой. Я открываю окно, и к ногам ссыплется краска с рамы. Сестра кидает в меня учебник и орет:

– Свали и окно закрой.

Поднимаю книгу и швыряю ей на кровать:

– Хлебало завали, тупая ты сука.

У нее на щеках краснеет недовольство. Она выбегает с воем «Мама!», будто ей пять лет, а не пятнадцать.

Как это все достало уже. Бухаюсь на кровать и открываю чат с Настей. Врывается мать и полотенцем бьет меня по ноге. Я хватаю его край и вскакиваю.

– Пусти, гаденыш, как ты можешь так с сестрой разговаривать?

– Иди на хрен.

Отнимаю полотенце и бросаю его в угол. Сестра сверкает глазами. Мать задыхается от возмущения и начинает что-то орать.

Я выбрасываю из рюкзака учебники и складываю вещи.

– Даня, Даня! Этот щенок в конец оборзел, иди сюда!

Я пулей вылетаю из квартиры, и дверь ударяется о стену.

…На обочине. К кедам брызги. Машины мимо с ревом. Жгу одуванчики. Они огнем пушатся. Скоро растворятся в небе, где им и место. В конце концов, все в этом мире знает, что ему уготовано: волк знает, что он волк, человек, что он человек. А я хуже тигра, выступающего в цирке…

Достаю телефон и звоню ей. У нее шумно и весело, она кричит в трубку: «Санька, где ты? Я выхожу из школы и к тебе».

Ей было семнадцать, мне девятнадцать. Черт, какой же я урод. Она не должна была соглашаться. И в ее фразе «Попробуем» чувствовалось, что ей просто неловко сказать: «Нет». Я утешал себя тем, что у нее уже был секс. Почему бы не попробовать со мной?

…В КФС аромат разгорается гирляндами на огромных окнах. Я жду ее. Она приходит веселая, по-свойски обнимает меня и садится напротив.

– Ну что, дед, рассказывай.

– Я ушел из дома.

Она вопросительно приподнимает неровно выщипанные брови. Облизывается:

– И где теперь ты будешь?

– У подруги, думаю. В институт придется звонить. Скажу, что заболел.

– Всю жизнь бегать не сможешь.

– Им хватит недели, чтобы отстать.

Она ежится и мельком осматривается.

– Будешь еще подрабатывать?

– Конечно. А ты…

– Фотать тебя?

– Да… Сможешь?

Она неуверенно кивает.

…Таня в Москве, и можно не париться. Достаю ключи и открываю дверь.

– Ты заранее договорился с ней?

– Нет, у меня всегда были, я уже несколько раз у нее кантовался.

– Ого…

Здесь пахнет благовониями, а по плакатам с корейскими группами и фоткам скачут солнечные зайчики. Мы моем руки и брызгаемся водой. Настя хохочет и с визгом сбегает на кухню заваривать чай.

– Дед, тебе сколько ложек сахара?

– Мне не надо.

– Настоящий мужик.

Настя та еще язва, но за это она мне и нравится.

…Я опускаюсь на дно ванны. Мне кажется, что, когда я всплыву, буду уже другим человеком. И никто не скажет: извращенец. Но такого не будет. Я поднимаюсь и смываю с лица наваждение. Меня не примут так же, как и единственная, кого я любил, не приняла. Всегда, закрыв глаза, вижу ее полный отвращения взгляд.

Я вытираюсь. И наконец кружево ластится к телу, и от этого я возбуждаюсь. Губы пахнут вишней, ресницы чуть слипаются от туши. Конечно, лицо она фотать не будет, но мне просто хотелось использовать свою новую косметику. Я вздрагиваю от прохлады. Все-таки без платья неуютно. Выхожу и иду в спальню. Стараюсь ни о чем не думать.

Встаю на колени на кровати и подтягиваю чулки. Они прижимаются к ногам, которым тесно. Такое приятное ощущение. Я осторожно поднимаю голову. Настя собирает волосы в хвост и закатывает рукава, берет фотик.

– Готов?

В этом теле мне кажется, что я настоящий. Я смотрю в ее большие глаза и улыбаюсь.

Я запираюсь в ванной, сбрасываю с себя белье, словно чешую. Мурашки пробегают по телу. Смываю косметику, и лицо краснеет от боли. Забыв вытереться, выскакиваю в шортах и начинаю бегать из комнаты в комнату.

– Ты чего? – Она стоит в пиджаке, прислонившись о косяк двери в кухню.

Быстро съедает кусок сыра и подзывает меня к себе. Показывает снимки на фотике:

– Классно получилось.

Я обнимаю ее, и она легонько бьет меня по рукам:

– Ну куда? Весь мокрый же! Брысь от меня.

Галка

Снег жался к каменным темным стенам церкви. Холод парами бродил и цеплялся за ветки корявых деревьев. Их кроны сероватыми жилками протекали по небу цвета молока с маслом. Хотелось облизать.

С куста на куст прыгала галка. Маленькая. Неуклюжая. Черными глазками косилась на крест, возвышавшийся на крыше церкви.

Из-за поворота выбежал мальчишка. Ухмыльнулся, ткнул пальцем в галку. Она отлетела, села на ограду. Мальчишка рассмеялся, осмотрелся, ловко схватил ледышку и кинул в птицу. Та сдавленно вскрикнула. Упала.

Послышался скрип дверей. Спешно вышла монашка, остановилась возле трупа птицы, двумя пальцами взяла галку за лапку и откинула в кусты. Наспех перекрестилась. Открыла ворота, и мальчишка прошмыгнул внутрь:

– С Рождеством, сестра!

Слепой

Грязь вязкая. И дома облизаны обветшалостью. Он брел по склону. Его вела мелодия. Нежно-веселая. Она скатывалась к ногам из того странного стеклянного дома, к которому он приходил уже неделю.

Остановился напротив него. На верхнем этаже горел ряд ламп, и на мягком подоконнике среди подушек и игрушек сидела девушка, сложив ноги по-турецки. Проводила тонкими белыми пальцами по окну и улыбалась. Дождь скатывался точно по ее ладоням.

Он выдохнул пар и резко опустил голову из-за хлопка двери. Из дома вышел мужчина с зонтом, быстро сбежал по лестнице, вышел за ограду, глянул по сторонам одинокой улицы, перебежал дорогу. Парень нервно прижался к стене лавки, убрал руки в карман и сжал нож.

– Зачем ты на нее все смотришь?

Мужчина подошел ближе и протянул ему зонт. Парень побледнел:

– Не надо мне.

Тот кинул зонт.

– Только не смей трогать мою дочь, понял?

Парень засмеялся, и этот смех из-под черной маски был похож на какой-то мерзкий кашель. Мужчина вздрогнул, отвернулся и побежал обратно.

Очередной день. Он натянул толстовку, взъерошил кудри, накинул на плечи рюкзак. Прислушался к тишине в этой затхлой квартирке. Только на кухне тикали часы. Снова и снова… От этого звука хотелось сбежать.

Погладил фотографию в рамке:

– Прощай, мам.

Никто не ответил и не ответит.

Шел с неохотой, пиная камни и слушая в наушниках музыку, не вдумываясь в текст.

В классе он сидел один, отсоединив свою парту от соседской. Карандаш вжался в его пальцы и выводил на листке тетради лицо той девушки. Небольшие, но пухлые обкусанные губы. Глаза словно седые… Он вырвал и смял листок…

Солнце припекало, и от этого марева тянуло в сон.

Он положил доски на газон. Рабочие подозвали его и показали план постройки маленького домика для летних посиделок, объясняя, что он сейчас должен сделать. Парень присвистнул:

– Богато.

Все закивали, начали шутить про доходы архитектора, толкая друг друга в бок.

Парень отошел, присел и закурил, глянул наверх и увидел, что окно в спальне той девчонки приоткрыто, и она стоит на коленях на подоконнике и слушает. Он усмехнулся и бросил окурок, втоптал его в землю и встал.

Проскользнув в дом под предлогом, что нужно в туалет, он осторожно поднялся на второй этаж и остановился у двери в ее комнату. Но тут же одернул руку и стремглав побежал обратно к бригаде.

– Так она слепая? – Строитель, задрав голову, смотрел на дочку архитектора.

Парень отошел подальше от разговора, разившего пивом и усмешками. Он не снимал капюшон, даже несмотря на жару. Это было принципом: ему нравилось, что тень падала на лицо и закрывала его. Хотя каждый рабочий норовил заметить, что пора бы одеться полегче.

Сел на веранде, вынул нож, лезвием провел по запястью, зажмурился.

– Папа говорит, что ты смотришь на меня. – Ее голос был детским и мягким.

Он вздрогнул и обернулся: она стояла в дверях.

– Кто выдал мое местоположение?

Она рассмеялась и села рядом:

– Просто знай, что папа волнуется.

– Не стоит. Я просто был удивлен, что слепая так любит окна.

– Хочешь увидеть их? – просияла она.

Он внимательно поглядел на нее:

– Может быть, и хочу.

Она кивнула, и темные очки чуть сползли с носа. Прошла в дом, и он проскользнул за ней. Дверь, перед которой он застывал каждый раз, наконец открылась.

Он сглотнул, подошел к окну, коснулся его, провел кончиками пальцев по рельефу города, вырезанному на стекле… Не зная, что сказать, неловко пожал ей руку и спустился.

Во дворе кинул нож в мусорку и снял капюшон. Остановился, поглядел озадаченно на урну, но доставать нож не стал.

Солнце коснулось его волос.

Букетчицы

– А любит она совсем другого…^[1]

Всегда ненавидел эту песню. И вот она плетется по радио. Вечер на посту. Пахнет шаурмой и морем. С потолка мерно капает вода. Еще недавно я бегал тут с тазиками и тряпками. И еще недавно ты смеялась тут, рядом со мной, и вытирала пол.

За окном дерутся цикады. А я один. Мне не с кем драться, ссориться, любить.

– Не теряй мое сердце,
И я не потеряюсь в твоем^[2].

Неделя с тобой закончилась, как и твой отдых. Теперь я один из твоих магнитиков, который ты увезешь в свой Питер. И таких безделушек у тебя много по всему свету. Надеюсь, что ты хоть иногда будешь вспоминать нас…

Мне хочется кричать, но в горле ком, будто я проглотил проволоку, и она раздирает меня. Я словно мальчишка. Опять один в темной квартире. Без родителей.

Ты любишь песню «Mary on a cross» и фильм «Жестокие люди». Ты смеешься так, что мне самому становится смешно. И всегда давишься какао от моих шуток. Ты не смотришь новости, танцуешь по комнате под музыку. Ты обожаешь гулять по вечерам, есть кукурузу, а еще… Хотя какая уже разница? Ты ушла так же неожиданно, как и пришла.

Ты – волна, которая окунула меня в море, а потом выплюнула. А я удивленно смотрю на тебя, не понимая, почему ты не утащила меня на самое дно. Но воде не нужны люди. Я был бы лишь никчемным и загрязняющим тебя.