Моя Мия (страница 10)
В полнейшем молчании выходим из кухни. Поднимаюсь по лестнице, чувствуя, как по обнажённой пояснице распускаются мурашки оттого, что он пялится, неотрывно следуя за мной.
Зачем? Я бы спустила ему эти проклятые лекции на первый этаж.
Зайдя в комнату, Мирон плотно прикрывает дверь и опирается на неё спиной, складывая руки на груди. Молча наблюдает, как я ищу его тетрадь в стопке на столе.
– Просто чудесно, – ворчу шёпотом, закусывая губу.
Раздражение, которое начинает распространяться в воздухе, немного обескураживает и ошеломляет.
– Вот она, – отыскиваю наконец-то. – Прости ещё раз, – несусь к двери.
Мир отшвыривает вручённую ему тетрадку и хватает меня за руку:
– У вас всё серьёзно?
Впиваюсь глазами в строгое лицо.
– Ты о чём? Отпусти, – пытаюсь освободиться.
Что за реакция?
Он ведь сам признался в любви к своей рыжей, так пусть катится ко всем чертям.
Вдруг осознаю, мне совершенно всё равно, что он думает. Злюсь дико, извиваясь и упираясь свободной ладонью в твёрдое плечо и сгребаю тонкую футболку пальцами.
Следующая сказанная им фраза, срывает крышку с моего терпения и заставляет взорваться:
– Ты всё мне назло, да?!
– Отпусти меня, придурок? – шиплю, впиваясь ногтями в плечо.
Шумно дышу и недостаточно замахнувшись, пинаю ему между ног. Приём, которому он же меня и учил, между прочим.
– Пфф, – отпускает Мир. – Так и не можешь бить нормально, Карамелина.
Хватает за локти и, протащив пару метров, сваливает моё тело на кровать, придавливая сверху собой.
Чёрт тебя дери, Громов.
Надо сказать, в детстве мы постоянно таким образом дурачились. Но… сейчас-то постарше стали и эмоции совсем другие. Ещё пару лет назад внизу живота не собирался жгучий сгусток, а его каменное достоинство не упиралось мне между ног.
Тогда было не так… возбуждающе. А сейчас закусываю губу и пытаюсь выскользнуть, но Мирон умело упирается ногой об пол и крепко удерживает.
– Как ты меня назвала? – дышит над ухом тяжело.
От него пахнет мужским дезодорантом и мылом. По всей видимости, совсем недавно он принимал душ. Об этом же говорят его волосы, которые обычно сразу после мытья немного завиваются у висков.
– Ты зависла? – выгибает чёрные брови.
– Придурок, – выплёвываю в его идеальное лицо. – Что ты творишь? Я всё папе расскажу.
– Рассказывай, – говорит, глядя в упор. – Пойдём вместе расскажем?
Его ресницы такие длинные и пушистые, что все девчонки постоянно томно вздыхали и завидовали, а парни… Один раз наш сосед напротив, Пашка Ярцев, пошутил, что у Громова глаза, как у девчонки. В итоге была такая драка, что вся улица сбежалась.
– Что тебе надо? – шевелю губами.
– У вас с ним всё серьёзно?
– Это не твоё дело, – пытаюсь его с себя столкнуть, но не получается. Раньше он был полегче. Разъелся, качок хренов.
– Всё, что касается тебя моё дело, – рычит он. – Ты назло мне с ним переспала?! Скажи?
Закатываю глаза, тяжело дыша.
– Пошёл ты, придурок.
– Ещё раз так меня назовёшь и пожалеешь, – зрачки сужаются.
Сжимаю зубы.
Личные границы для Громова – святое. Если они не мои, конечно. Мои можно небрежно стереть ластиком и делать всё, что заблагорассудится.
– Я не отстану, пока не ответишь.