Тихая квартирантка (страница 10)
Насколько тебе известно, человек с ключом от сарая, от твоей спальни, – не доктор. Здесь кроется какая-то история. Нереализованные амбиции, изменение планов. Прежде чем ты успеваешь придумать, как по-хитрому разузнать больше, Бенджамин из Баффало выбирает категорию «Прозвища» за двести. Алекс читает: «Его также называли “тихим битлом”».
Что-то шевелится в памяти. Знания из прошлого. Песни, которые ты пела. Компакт-диски, которые таскала из домашнего кабинета отца. Первые аккорды It’s All Too Much, искаженный визг электрогитары.
Отец с дочерью беспомощно переглядываются. И вдруг – твой голос:
– Не Джордж Харрисон?
Бенджамин из Баффало называет Джона Леннона – и промахивается. Джаспер из Парк-Сити выбирает Ринго. Холли из Силвер-Спрингс даже не пытается. Когда время истекает, Алекс делает грустное лицо. «Не Джон и не Ринго, – высвечивается в субтитрах. – Правильный ответ… Джордж Харрисон».
Сесилия посылает тебе улыбку, словно говоря: «Молодец». Дождавшись, пока она отвернется к экрану, отец вопросительно вскидывает бровь. Ты пожимаешь плечами. «Что? Ты просил вести себя нормально». Он вновь поворачивается к телевизору, где Бенджамин опять выбрал категорию «Прозвища», на сей раз за четыреста.
«Этот культовый британец родом из лондонского Брикстона известен среди прочего как «изможденный белый герцог». Назовите его настоящее имя».
Холли из Силвер-Спрингс нажимает кнопку и кусает губы. Тебя захлестывают новые воспоминания: нарисованная на лице молния в один из Хеллоуинов. Трепет в груди, когда ты влюбилась в худощавый силуэт, тонкие губы, гипнотический взгляд. Ты быстро проглатываешь кусок лазаньи и отвечаешь:
– Не Дэвид Джонс?
На экране Холли колеблется, пока время наконец не истекает. Она виновато улыбается Алексу, который ждет, не испытают ли удачу двое других, а затем объявляет: «Правильный ответ – Дэвид Джонс… Также известный как Дэвид Боуи».
Сесилия вновь поворачивается к тебе.
– Откуда ты знаешь?
Ты не видишь причин для обмана.
– Мне очень нравится музыка.
Девочка ерзает на стуле.
– О… Мне тоже.
Отец перестал есть, его вилка покоится на краю тарелки. Взгляд переходит с тебя на Сесилию и обратно, будто на теннисном матче.
Ты вспоминаешь еще кое-что: как радовалась в ее возрасте, когда учитель разрешил сделать презентацию о Шер. Как глаза расширялись от восторга при упоминании Боба Дилана. Как музыка мгновенно помогала сблизиться, покончить с разрушительным одиночеством, наступившим в тринадцать лет.
Ты улыбаешься ей. Девочке, которая наполовину его, которой нельзя знать о темных делишках отца.
– Кого слушаешь? – интересуешься ты.
Она задумывается. Раньше ты любила и ненавидела этот вопрос в равной мере. Любила, потому что эти имена тебе никогда не надоедали: «Пинк Флойд», Боуи, Патти Смит, Джимми Хендрикс, «Роллинг Стоунз», «Аэросмит», «Битлз», «Дип Пёрпл», «Флитвуд Мэк» и Дилан. Ненавидела, потому что боялась назвать неправильное имя и выдать себя как очередную девочку-подростка, а не знатока рока.
Сесилия называет несколько имен: Тейлор Свифт, Селена Гомес и Гарри Стайлс. Они только начинали, когда ты исчезла. Таланты, расцветшие в твое отсутствие.
– Здорово, – говоришь ты. В прошлой жизни тебе всегда было непросто в разговорах с другими людьми, с новыми друзьями, выражать одобрение без нотки снисходительности.
Она кивает.
– А ты?
Ты чувствуешь испепеляющий взгляд отца. Если потом он спросит, ты скажешь, что так ведут себя нормальные люди. Разговаривают. Делятся тем, что любят больше всего.
Называешь несколько имен:
– «Роллинг Стоунз» – их я даже видела живьем в две тысячи двенадцатом году. «Бич Бойз». Сестры Пойнтер. Элвис, хотя его, наверное, любят все. И Долли Партон. Я обожала Долли в юности. Умоляла родителей свозить меня в Долливуд каждое ле…
Словно богохульство в церкви. Запинка в заклинании. Ты сбиваешься с мысли. «Мои родители…» Ты впервые упомянула их в его присутствии – людей, у которых он тебя забрал.
Ты жила своей жизнью. Студентка колледжа накануне выпуска. У тебя были курсовые, дела, друзья, работа. Но ты все еще оставалась их дочерью, нравилось это тебе или нет. Вы по-прежнему вместе обедали каждую неделю. Обменивались сообщениями и телефонными звонками. Делились новостями.
Сесилия прочищает горло, тянется к сервировочной ложке, давая тебе время собраться. Ты попробуешь еще раз:
– …каждое лето. Но так и не сложилось.
Вывалив ложку лазаньи себе на тарелку, девочка вновь поднимает на тебя взгляд, и ты готова расклеиться. Прошло столько времени с тех пор, как кто-то смотрел на тебя так. С добротой. С пониманием. Словно ты и твои чувства – не пустое место.
Ты не знаешь, о чем она думает. Возможно, что ты поссорилась с родителями или что они умерли, не успев свозить тебя в Долливуд. Какую бы историю девочка себе ни сочинила, она старается изобразить понимание.
– Ну, – говорит Сесилия. – Теперь ты можешь поехать, когда сама захочешь.
Уставясь в тарелку, ты произносишь:
– Точно. Когда сама захочу.
Позже, когда отец отправляет Сесилию чистить зубы, девочка украдкой косится в твою сторону. Как стажер, который только что нашел с кем сесть рядом в первый рабочий день. Как забытый всеми двоюродный брат на похоронах, который с облегчением нашел собеседника на время службы.
Ты видела подобный взгляд раньше. Это глаза человека, который одинок и страдает.
Глава 16
Сесилия
Иногда горло будто сжимает тисками. Мне хочется кричать или поколотить что-нибудь. Не кого-нибудь, нет. Что-нибудь.
Отец, узнай он об этом, покачал бы головой так, что мне захотелось бы провалиться под землю. Мама обычно говорила ему: «Нельзя же ко всем предъявлять столь высокие требования. Она еще ребенок. У нее вся жизнь впереди, чтобы стать похожей на тебя».
Когда больше нет сил терпеть, я иду в лес у кладбища на холме, нахожу дерево и несколько раз пинаю его ботинком. Вначале потихоньку, затем с каждым ударом все сильнее. Отец не в курсе, само собой. Я делаю это между школой и кружком рисования, чтобы он не видел. У него и без меня сейчас забот полон рот.
Сначала мама, а теперь Рейчел.
Он рассказал о ней еще до того, как мы переехали. Якобы подруга друзей. Неважно. Мне все равно, кто она такая, главное – она будет жить с нами в новом доме, который и без того не внушает особой радости.
Отец говорит, Рейчел нужна помощь. У нее кое-какие трудности. Я спросила, какие именно. Он не стал вдаваться в подробности, добавил только, что она пострадала и ей больше не к кому обратиться. Поэтому мы сдадим ей лишнюю комнату в доме судьи, будем есть с ней за одним столом и все такое.
Я не сказала отцу, что у меня тоже трудный период и я не в восторге от идеи совместных застолий с незнакомцами, но так и быть.
«Рейчел пришлось нелегко. Так что не приставай к ней. Не задавай вопросов. Не стесняй ее. Прояви такт и уважение».
Мне хотелось ответить: «Да легко, я в любом случае не горю желанием подружиться с первой встречной». Но это было бы бестактно. Папа отзывчивый человек. Очень любезно с его стороны помочь Рейчел, особенно сразу после того, как моя мама – его жена – умерла. Поэтому я сказала: «Хорошо» – и пообещала сделать все возможное.
Я не тупая и в курсе, что немного странно селить в доме незнакомку, едва умерла твоя супруга. Сперва я решила, что Рейчел – его девушка или кто-то в этом роде. Видела такое в кино. Я много смотрю телевизор и знаю, что делают мужья после смерти жен. Они продолжают жить. Конечно, я не ожидала, что отец начнет новую жизнь так быстро, но вряд ли у меня есть право голоса.
Потом я увидела, как они ведут себя друг с другом, и поняла, что ошиблась. Помню, как родители держались за руки, как мама называла папу «милый», как они смотрели друг на друга, даже после ссоры. Между отцом и Рейчел ничего подобного. Никаких искр. Никакого трепета. Ничего.
Несправедливо с моей стороны так думать об отце. Он не забыл бы маму столь быстро, не променял бы ни на кого. Он ее любил. Мы до сих пор ее очень любим.
Пока самое удивительное, что Рейчел мне вроде как нравится. Она с прибабахом, конечно, но не в плохом смысле. Я тоже не без странностей, если честно. Рейчел разговаривает со мной не так, как другие взрослые. Она расспрашивает о том, что я люблю. И никогда не упоминает мою маму. Приятно для разнообразия, когда со мной не обращаются будто с поломанной вещью.
Прежде чем она переехала, папа обещал, что ее приезд ничего для нас не изменит. Разумеется, многое изменилось. Не в плохом смысле. Просто она живет с нами. Ест с нами. Не знаю, с чего он решил, что все останется по-прежнему. Ему нравится думать, что он может все контролировать, останавливать время… Но все всегда меняется.
К примеру, после маминой смерти у меня какое-то время были проблемы с едой. Теперь ко мне вернулся аппетит. Хуже того: я снова начала получать удовольствие от ужина. Когда мы втроем смотрим «Джеопарди!», все как будто по-старому.
С тех пор как приехала Рейчел, я реже чувствую потребность пинать бедное дерево.
Оно наверняка в восторге, а что насчет меня? Как я могу такое говорить? Мама умерла всего пару месяцев назад. Хорошенькая из меня дочь…
Я не должна забывать о скорби. Мне по-прежнему должно быть больно.
Рейчел мне нравится, но я немного ее ненавижу за то, что разогнала мою хандру.
А вообще я рада, что они с отцом не спят вместе.
Глава 17
Женщина в доме
Когда в доме воцаряется темнота, он приходит.
Его поведение здесь почти идентично тому, что было в сарае. Он вздыхает. Оглядывает тебя с головы до ног. Ему не нужно ждать, пока ты поешь или воспользуешься ведром. Вместо этого он снимает наручники, жестом велит лечь на кровать. Затем, передумав, говорит вернуться на пол. Ты сбита с толку, но подчиняешься.