БЛОШИНЫЙ РЫНОК (1995)

здесь живут шевелятся
переулки улицы
забитые платьем тряпьем
море людей – кафе по краям
праздник «старье берем»

скалистые здания
чуть намечены небеса
какое-то чувствуется страдание
прозябание
и вращение
колеса

павильоны балаганы —
кожи целые вагоны
куртки пуговицы – медь
можно армию одеть
ветхие вещи
редкие вещи
видимость целости
окаменелости
камни хвощи
впился как клещ! —
ценная вещь

летний зной
липнет к лицам желтизной
вдруг
неизвестно как
возник
шелест платьев и плащей
или что-нибудь еще…
шорох жизни прожитой

какое-то птичье
течет безразличье —
толпа человечья
тебя окружают
толкаясь жуют
дынные головы
хищные клювы
карикатуры
фигуры
клошары
кошмары Гюго и Сысоева —
сошел с иллюстрации
и смотрит в прострации —
куклы говорящие
где же настоящие? —
не видны хозяева

что-то пронеслось
в мельтешенье рынка
вроде бы в глаз
залетела соринка

перед собою разложили
всё чем когда-то люди жили:
тазы сервизы
самовары вазы
протезы
всякой мелочи смешение
и ненужного до хуя
и на столиках – украшения
как серебряная чешуя
нефритовый жук
игра
шкура тигра
и в куче пиджак
с убитого негра
а сам продавец —
человек посторонний

свет потусторонний
пролетевших птиц
растущие здесь деревья
и те – не внушают доверья

может быть сам Жан Вальжан
подсвечники эти
в руках держал
тогда на рассвете…
прости ему добрый священник
опять он украл из‐за денег

слышится свист
странный и сонный
росчерк мгновенный —
почудился крест

вынесла старуха
целую помойку
не боясь греха
вещи зловеще
глядят на хозяйку
и чулки как потроха
немцы Хольт и Вальтер
смотрят: кольт и вальтер
в кобурах из кожи —
ужас как похожи!
– а ну покажи!
по-русски рявкает мурло
на асфальте
дышат витражи
отсветы – цветное стекло

звук нарастает
тонкий звенящий
будто стекла
уронили ящик
люди оборачиваются:
что это?
небо
самозатачивается?

на стуле женщина простая
как тишина среди базара
вяжет и вяжет
не уставая
что-то длинное из мохера…
так же сидела она у дороги
когда Робеспьера
везли на телеге
видела косицу и спину —
солнце било в глаза —
и вопила:
«на гильотину!» —
не переставая вязать

звук изгибается – пение
электропилы?
она улыбается:
люди злы —
и надо иметь терпение

в тряпках что навалом
белым синим алым
роятся парижанки
быстро и жадно
и безошибочно по-французски
тащат из кучи
юбки и блузки —
удача и случай
нет ни краски ни прически
карие глазки
узкие губы
но движения бедер —
облипает их ветер —
млеют арабы

звук приближается
тонкий-тонкий
уже не выдерживают
перепонки
кто-то бежит
зажимая уши
собака визжит —
тоньше слуха! выше!

столько пыли
и мусора в этом поле! —
кажется шкафы часы и стулья
со всей Земли
сто лет сюда свозили

с бочек слетают обручи
клепки
треснула мраморная плита —
кровью или вином залита…
вижу пассажи
мелодию даже —
не слышу скрипки

медь и железки
доски на воске —
человек
купил сундук
сам не зная зачем
несет подпирая плечом
расступаются: мерд! —
толпой стерт

там кто-то играет
неслышно
и слышно:
душа замирает…
что этот рынок
толкучка и зной
перед ослепительной —
вот она! —
изумительной
новизной!

и кто-то стремительный
почти незримый
как ветер свежий
закутан до самых глаз
кажется
в белый атлас
идет
рассекая народ
на бедуина похожий
(а может на бабуина?)
кто же он? кто же?
на торге не нужен
но неизбежен
как вечером ужин
люди стараются не смотреть
отворачиваются…
да он и ни с кем не рифмуется —
смерть

июль 1995 Париж

ЖЕНЩИНЫ В КУЩАХ (1995)

СЕРДИТАЯ

она так рассердилась
расходилась
так орала
на весь магазин
что выблевала себя
вместе с зубами
и всеми
дрянными мыслями
позывы злобы —
с крысиным визгом —
фонтан ярости
не иссякал
пока опустошенная
бледная оболочка
не грохнулась
затылком о кафель…
пластик и платье
вымели
вместе с мусором
сумочку на полу
заметил подросток —
подхватил
мигом выпотрошил
и убежал радуясь

АМАЗОНКА

внизу в парикмахерской
молодая и быстрая —
такая опытная
и умелая
сразу берет в оборот:
завивает
ногти на руках и ногах
причесывает
руки и ноги —
покрыла лаком
весь колтун
на голове
припудрила
два голубых полушария
(ими горжусь)
и подкрасила
нижние губы
ярко

но прежде
в гимнастическом зале
на снаряде
разгибаясь сгибаясь
(гантели с визгом
вверх – вниз
вверх – вниз)

всю неделю
развивала свои бицепсы
трицепсы
икры —

теперь чувствую себя женщиной
и как воин готова
к любви и борьбе
на живот и на спину приму
несмотря на свои шестьдесят
хоть негра-тяжеловеса

РЕМОНТ

пригласила
сразу четырех
вынесли мебель
постелили газеты
пока двое сдирали
обои
промывали
и белили потолок
другие двое
занимались со мной
любовью на полу…
потом – поменялись
нет! мне не было скучно —
скорее смешно:
во-первых я видела
кисть
ходившую надо мной
размашисто —
или читала на полу газету
во-вторых от волнения
от возбуждения
и те и другие
поливали друг друга
известкой и краской

посмотрела на них —
четырех —
настоящие пестрые клоуны!
цирк —
не ремонт!
а я и квартира
свежи
как новехонькие

БЕСЕНОК

девочка
высмотрела старика
лет тридцати – сорока
соседа-холостяка
и так
мелькала голыми коленками
крутила задиком
на лестнице
пробегала ему улыбаясь —
обратил внимание
стал задумываться
улыбаться

сверху с балкона
показывала ему буквы
из картона
красное А
желтое З
лиловое У —
пробовал читать
получалось АЗУ

позвонила
будто за делом
подошла близко-близко
выставив
плоские две…

не успел
глазом моргнуть
она уже ерзала под ним
смуглая голенькая —
бесстыжий бесенок —
вся раскрылась
когда вошел…
«обними мои З —
У-у как хорошо!..
А теперь наоборот
ты – доктор
и будто бы это ложка —
А-а-а…»

приходила потом
привык – приучила
и вдруг перестала —
даже встречаться в подъезде
издали видел:
задрав подбородок —
чужая
гордая девочка:
ни А ни У ни З

МАСКАРАД

надела юбку
покойной бабки
и шляпку
с оранжевым пером
нарядилась
в стиле тридцатых:
непременно —
чулки на резинках —
морщились
то и дело подтягивала
туфельки —
каблучищи как у Марики Рокк
«потрясающе!»
с парти увез ее в кадиллаке
самый старый
и самый богатый:
седые виски
смеются глаза
похож на Омара Шерифа —
а какие зеркала и вазы! —
разделась вдруг
раскидала туфли юбку шляпку
выпрямилась:
вот я какая!

а он – Омар Шериф
уронил со столика виски
видно сильно захмелел
ползает по паркету
мокрый на коленях
собирает вещи
среди осколков —
и целует туфлю и шляпку
и рыдает в черные чулки! —
а глаза такие выцветшие
в морщинах…

собралась и ушла
«везет мне на шизиков
старайся для них – стариков!»

ЗАБАВЫ

я всегда его распинала —
привязывала
к нашей кровати

а теперь надела
розовую тунику
и вывела из ванны балбеса —
(предварительно
впустила и раздела)
как он дергался
как ругался
называл меня такими словами…
(у балбеса уши покраснели)
он кричал
а я кричала громче
я уже визжала —
как он плюнет! —
кончили считай одновременно —
он распятый
и я на балбесе

а потом он был Юлий Цезарь
я была его центурионом
на кровати
распяли балбеса
вниз лицом…
тайны все же есть
в семейной жизни

СИМУРГ

Николаю Афанасьеву

1

Перо качается павлинье хвостовое, ужасное как небо грозовое. Вот смотрит неким оком треугольным и вспыхивает светом колокольным.

От суетного мира удалясь (и каждый волосок его – цветок), святой Франциск, почти непостигаем, беседует с каким-то попугаем.

Святой прекрасно ладит с этим грифом – в тени скалы почти иероглифом.

И филин, крючконос и кареглаз, взглянул, моргнул и начал свой рассказ.

2

В начале развернулся серый свиток и стал доской из черных, белых плиток.

Живут многоугольники, ломаясь, хвостатыми хребтами поднимаясь (костей и мышц я слышу скрип и скрежет), толкаются и друг на друга лезут, их чешуя топорщится, как перья… Теперь я слышу, крылья хлопают… Терпенье…

И вот взлетают. Потянули клином – туда к гиперболическим долинам.

С запада черная стая летит, вырастая. Ей навстречу устремляется белая стая.

Высоко над землей с резким криком, стирая границы между злом и добром, вы встречаетесь, птицы.

При свете солнца и луны голубки и вороны разлетаются в разные стороны. И день и ночь сквозь птичьи контуры видны.

Их увидит слепой и не узрит их зоркий. Над домами, над нами завиваются серой восьмеркой.

И каждый белый вихрем увлеченный, смотрите, он выныривает черный. А черная при новом вираже выпархивает белая уже.

Так мир увидел Эшер в Нидерландах. Сухощавый, большеносый, с детства в гландах, узнал со всех сторон одновременно.

Карандашами на листе бумаги, иглой на меди он наметил оный, увиденный недобрым птичьим глазом. И всё на свете он увидел разом.

Так мир построил Эшер. Но прежде – Алишер.

3

Все тридцать кур сидят, как в пижмах дуры, разглядывают Эшера гравюры.

И вдруг узрели: с одного рисунка зеленоватый светит знак Симурга. Восьмиугольный странный знак. И мир в нем зашифрован так: намеки, признаки, спирали… Нет, мы признаться вам должны, что ничего мы не узнали.

– Что есть Симург? – спросила птица Рух.

И все вокруг зашевелились птицы. И начало им чудиться и сниться,

что есть Симург…

4

Над пустошами, нищенски простертыми в неведомое бледными офортами, смарагд Симурга излучает зеленый свет во все пределы, коих нет.

Сочлененья, сочетанья, назовем их организмы, гонятся с восторгом птицы – за лучами в эти бездны… Размывает их вдали…

И – из немыслимых пределов их гонит встрепанных и белых

– назад приносит корабли.

Воронка, от которой все светло, затягивает их в свое жерло…

Космос – темная вода…

Мир под крылом расходится кругами…

Что ни капля, то звезда…