– Кашанская магия рождалась от звуков, не слышимых ухом, – заговорил Фэр. – Эти звуки складывались в слова, обладавшие удивительной способностью разрушать внутренние связующие силы и саму суть вещей, лишая их земной опоры. При помощи чародейства кашаны могли растягивать и изгибать луч света, дробить его, подобно тому как приливная волна разлетается на брызги возле берега. Они строили каменные крепости, способные летать по воздуху, и даже подчинили Тьму, наделив ее неукротимым голодом. Тьма стала пожирать саму себя. Всякий, кто приближался к ней, не мог противостоять этому всеобъемлющему голоду. – Голос Фэра, обычно звонкий, сейчас звучал глухо. – Кашанское колдовство, словно моровое поветрие, проникло в магический Путь Матери-Тьмы. Это вынудило запечатать все врата, ведущие из Куральда Галейна в иные миры. Мать-Тьму заставляли отступать в самые глубины Бездны. Там ее окружали неумолимые вихри Света, которые она поглощала… и поглощает до сих пор. И когда исчезнет его последняя искра, Мать-Тьму ждет уничтожение. Кашаны, которые сами давным-давно исчезли, втянули Мать-Тьму в страшный ритуал. Он окончится ее убийством. Весь Свет исчезнет. Нечему будет отбрасывать Тень, а потому и она тоже обречена на погибель.

Когда Скабандарий Кровоглазый узнал о ритуале кашанов, было уже слишком поздно. Увы, вспять ничего не повернешь. Страшный конец неизбежен, и предотвратить его невозможно. С тех пор все миры повторяют этот путь, начиная с мельчайших царств, невидимых нашим глазам, и заканчивая самой Бездной. Всю Вселенную кашаны сделали смертной, таким образом отомстив ей. Возможно, их ритуал был порожден отчаянием. Или же самой яростной ненавистью, какую только можно вообразить. Будучи свидетелями собственного уничтожения, они заставили всех повторять их судьбу.

Братья молчали. Негромкое эхо слов Фэра быстро гасло.

– Что-то я не вижу признаков приближающегося конца света, – наконец протянул Рулад.

– Гибель мира еще очень далека от нас. Гораздо дальше, чем мы в состоянии представить. Но однажды роковой час непременно наступит.

– А какое отношение рассказанная тобой история имеет к тисте эдур? – поинтересовался Рулад.

– Наше вторжение в мир кашанов и толкнуло их на этот ритуал. Отец-Тень приобрел множество врагов – в лице каждого древнего бога, каждого Взошедшего. Все знали, что из-за кашанского ритуала вечная игра между Тьмой, Светом и Тенью однажды прекратится, а с нею закончится и существование всех миров. – Фэр повернулся к братьям. – Я передаю вам сие тайное знание, чтобы вы лучше осознали произошедшее здесь и его последствия. Теперь вам станет ясно, почему Ханнан Мосаг говорит о врагах куда более могущественных, нежели смертные летерийцы.

Первые капли понимания обожгли Трулля, словно раскаленное железо. Его взгляд сосредоточился на дне впадины. На том месте, где лежал череп дракона.

– Они его убили, – прошептал Трулль.

– Да. Они уничтожили его тело и заточили душу.

Рулад мотнул головой, будто не желал верить ни словам Фэра, ни своим собственным глазам.

– Но Скабандарий Кровоглазый не мог погибнуть. Это не его череп!

– Его, – тихо возразил Фэр. – Нашего бога убили.

– Кто? – сердито спросил Рулад.

– Они все: древние боги и элейнты. Древние боги не пожалели для этого собственной крови. А драконы породили настоящего монстра, который и выследил Скабандария Кровоглазого. Отец-Тень был повержен. Древняя богиня по имени Кильмандарос проломила ему череп. Затем они заточили дух Кровоглазого в темницу вечной боли, нестерпимой и неутихающей. И оставаться ему там до тех пор, пока существует Бездна… А теперь Ханнан Мосаг намерен отомстить за нашего бога, – заключил старший брат.

Трулль нахмурился:

– Фэр, древние боги давно покинули наш мир. Равно как и элейнты. А Ханнан Мосаг повелевает лишь шестью племенами тисте эдур и фрагментом магического Пути.

– Тисте эдур всего четыреста двадцать тысяч, – подхватил Рулад. – Сколько мы ни искали в других осколках Куральда Эмурланна, нигде не обнаружили соплеменников. Мысли Ханнана Мосага лишились ясности. Да, он вполне способен противостоять распространению летерийского господства. Призвав на помощь демонов, причем если понадобится, то и силой оружия. Но неужели нам теперь придется воевать со всеми богами этого мира?

Фэр медленно кивнул:

– Вы стоите в Кашанской впадине. Вы слышали все, что известно мне самому. Но я привел вас сюда не затем, чтобы вы становились на одно колено и восхваляли имя короля-колдуна. Братья, Ханнан Мосаг ищет силу, поскольку отчаянно в ней нуждается. Однако ему все равно, каковы будут источники этой силы, он и не слишком тревожится о возможных последствиях.

– Твои слова отдают изменой, – заметил Рулад, и Трулль уловил в голосе младшего брата какое-то странное удовлетворение.

– Да неужели? – спросил Фэр. – По воле Ханнана Мосага мы должны отправиться в опасное путешествие. Нам предстоит доставить и вручить королю дар, который он узрел в своем видении. А вы не задумывались, братья, откуда взялся этот дар? От кого он?

– Мы не вправе отказаться, – сказал Трулль. – Это в любом случае бесполезно. Вместо нас король-колдун пошлет других. А нас подвергнет изгнанию из племени или еще худшему наказанию.

– Разумеется, Трулль, мы не станем отказываться. Но мы и не должны идти исполнять его повеление, как безропотные слепцы.

– А Бинадас? – вдруг вспомнил Рулад. – Что ему известно об этом?

– Всё, – ответил Фэр. – Возможно, даже больше, чем нашей матери.

Трулль снова бросил взгляд туда, где лежал покрытый плесенью череп дракона:

– А почему ты так уверен, что это череп Скабандария Кровоглазого?

– Потому что его принесли сюда вдовы. У наших женщин эти знания передаются из поколения в поколение.

– А Ханнан Мосаг знает?

– Нашей матери известно, что он бывал в здешних местах. Как король докопался до правды – полная загадка. Мама была в отчаянии, потому и рассказала нам с Бинадасом про Каменную чашу. А так бы и она тоже помалкивала.

– С какой стати нашей матери вдруг впадать в отчаяние? – не понял Трулль.

– Дело в том, что король-колдун играет с очень опасными силами. Его мысли утратили ясность, а намерения – чистоту. Уж не знаю, каким был Ханнан Мосаг прежде, но сейчас, увы, все обстоит именно так.

Трулль продолжал глядеть на череп. Сколь же зловещей силой нужно обладать, чтобы оставить такую вмятину! И какая ужасная смерть!

– Будем надеяться, что древние боги действительно покинули наш мир, – прошептал он.

Глава четвертая

Один прилив на поверхности,

А еще дюжина – на глубине.

Поговорка тисте эдур

Нереки считали тисте эдур потомками демонов. И верили, что их кровь отравлена пеплом, недаром ведь они такие серокожие. Стоит только посмотреть тисте эдур в глаза, как весь мир потемнеет, солнце померкнет и тебя коснется дыхание ночи.

При виде медленно приближавшегося Бинадаса нереки завыли и застонали так, словно бы к ним шла сама смерть. Они попадали на колени, отчаянно молотя себя кулаками по груди и лицу. Взбешенный Бурук Бледный расхаживал между ними, взывая к порядку, однако нереки оставались глухи ко всем его упрекам и увещеваниям. Наконец торговец сдался. Он подошел к стоявшим неподалеку Серене и Халлу и вдруг засмеялся.

– Не волнуйся, Бурук, – сказал ему Халл Беддикт. – Рано или поздно это у них прекратится.

– Когда именно, хотел бы я знать? Может, и мир к тому времени уже прекратит свое существование? И ветер смерти понесет нас, будто прах, неведомо куда? Но нам будет уже все равно. Сколько же можно кривляться! Ну почему я не нанял фарэдов?

Внимание Серены по-прежнему было занято тисте эдур, приближавшимся к каравану. Охотник. Воин, умеющий убивать. Скорее всего, долгие странствия в одиночестве сделали его молчаливым. Такие, как он и Халл, могут весь вечер и ночь просидеть у костра, не сказав и десятка слов. И тем не менее их обоих связывает крепкая дружба. На каком фундаменте она возникла, чем питалась? Здесь Серена, подобно всем женщинам, становилась в тупик перед загадкой мужской натуры. Представители сильного пола умеют молчать и при этом чувствовать общность путей, которыми идут. Иной раз достаточно двух-трех пустячных слов, чтобы между ними родилось глубокое взаимопонимание. Серена ощущала эти связующие силы, а порой и ясно видела их, но была не в силах постичь, что неизменно порождало в ее душе недоумение, подавленность и даже недоверие к мужской части человечества.

Женщин связывали слова, целые клубки слов. Сюда же вплетались жесты, эмоции и многое другое, из чего ткалась шпалера женской дружбы. В отличие от настоящей шпалеры, нити этой всегда рвались только в одном направлении, ибо единственным врагом ее была злоба.

Чем больше слов, тем прочнее ткань.

Но бóльшую часть своей жизни Серена Педак провела среди мужчин. В родном Летерасе она бывала лишь изредка, наездами, и каждый раз знакомые женщины с трудом узнавали ее. Вокруг нее возникал барьер сомнений и подозрительности, словно бы она занималась чем-то недостойным. Да и сама Серена, попадая в общество представительниц слабого пола, ощущала неловкость и скованность. Их жизненные «шпалеры» были вытканы иными нитями и имели совсем другие узоры, значительно отличавшиеся от ее собственных. Серена вдруг становилась неуклюжей, косноязычной и предпочитала отмалчиваться. Долго она так не выдерживала и в буквальном смысле слова сбегала прочь. Из города, из своего прошлого. И от женщин тоже.

Сейчас, когда двое мужчин встретились и обменивались банальными приветствиями, не обращая на аквитора ни малейшего внимания, ей пришлось отойти в сторону и молча наблюдать за происходящим. Вроде бы все как прежде: вокруг были все те же камни и скрюченные деревья, та же стылая земля; и тем не менее что-то неуловимо изменилось.

Легче всего было бы тайком усмехнуться и сказать себе, что мужчины устроены проще, чем женщины. Добавить, что эти двое, окажись они незнакомы, бегали бы кругами, как два пса, а потом стали бы нюхать друг у друга под хвостом. Далее последовали бы приятные для женского самолюбия выводы о незатейливости мужской природы и успокоительные обобщения. Но эта встреча двух друзей буквально разнесла в щепки все обобщения, а заодно и высокомерие, их питавшее, что неизбежно привело бы в ярость любую женщину. Более того, Серена вдруг ощутила неистовое желание встать между Халлом и Бинадасом.

«Когда мужчина идет по берегу, он видит сначала один камешек, потом другой, следом третий, – думала она. – А мы видим… россыпь камней. Нет, это слишком упрощенное объяснение. Скажем так: мужчине свойственна единичность, а женщине – множественность. Скорее всего, в каждом человеке есть кусочки того и другого. Просто мы не любим себе в этом сознаваться».

Тисте эдур был выше Халла едва ли не на целую голову. Темные, почти черные волосы заплетены в тугие косы. Цвет глаз напоминает мокрый песок. Кожа – пепельно-серая. Лицо молодое, хотя широкий рот окружен морщинами.

Бинадас. Серена где-то слышала это имя. Возможно, даже видела его родичей, когда трижды сопровождала летерийских посланников в деревню Ханнана Мосага.

– Приветствую тебя, хиротский воин, – заглушая стенания нереков, произнес Бурук Бледный. – Добро пожаловать, и будь нашим гостем. Меня зовут…

– Я знаю, как тебя зовут, – перебил его Бинадас.

При этих словах нереки как по команде умолкли. Теперь в воздухе слышались лишь завывания ветра да шуршание ручейков талой воды.

– Я везу хиротам слитки железа, – продолжил Бурук.

– Какой толщины сейчас лед? – не обращая внимания на торговца, спросил Халл.

– Погода повернула на весну, – ответил тисте эдур. – Лед весь в трещинах. Тут кое-кто самовольно пожаловал к нам за тюленями. Ханнан Мосаг не оставит это безнаказанным.

Серена смотрела на торговца. Вино, белый нектар и жестокий ветер сделали свое дело: на носу и щеках Бурука отчетливо проступили кровеносные сосуды. Глаза у него были мутными, с красными полукружиями воспаленных век. Похоже, слова Бинадаса нисколько не удивили негоцианта.

– Печально слышать. Остается лишь сожалеть, что среди моих собратьев по торговому ремеслу находятся нарушители договора. Клюнули на золотую приманку. Тут не каждый выстоит. Бывает, что иной раз и не удержишься.