Похоже, мы найдем общий язык… Но язык-то я как раз прикусил в результате удара. Хлестко. Отработано.

– На! – воскликнула она.

Я залился кровью. И вылетел в общий коридор. Умылся в многоместном сортире и, шмыгая носом, ушел. Настроение, как ни странно, было отличное. И что-то подсказывало: не назови я Феку, могли бы быть варианты… О, да!

Фека явился ко мне и, что радовало, тоже с разбитым носом. Вышла и мама.

– Здран-нствуйте, Ален-нтина Васин-ньевна! – гнусаво (нос опух) проговорил Фека.

– Вы что – носами столкнулись? – весело сказала она.

– Да! В темноте! – мрачно проговорил Фека.

– Ты темным делам Валерку не учи, понял? – пригрозила она.

– Скорее, я его научу светлым! – пообещал я, даже не подозревая, что говорю правду.

Я читал книгу – и вдруг какой-то резкий звонок! Телефон – давно это заметил – звонит по-разному.

– Валерий!

Голос мамы. Но почему так строго? Из какого-то учреждения звонит? Да! И причем – из какого!

– Я в милиции сейчас нахожусь!

Первый был испуг – маму ограбили. Фека? Но не такой вроде он человек. А какой же?

– Я сейчас приду.

– Отделение на улице Розенштейна.

– Розенштейна? Это опасно! – вырвалось у меня.

– Я знаю! – хладнокровно сказала мама. – И даже знаю, что ты здесь бывал.

Фека накапал… Ну, друг!

– А что случилось-то? Может…

– Приезжай! – оборвала она. Была у нее такая привычка: не дослушивать. Знала наперед – и все остальное отвергала.

Примчался. А вот и друг. Чем-то снова обижен. Несправедливостью! Чем же еще?

На столе милиционерши, правда, лежали шуба рыжего цвета и одна интересная художественная композиция: разрисованные бумажки, по краям – настоящие червонцы. Талант, Фека-то наш! Отец «кукол»!

– Вот – настоящий фармазон растет! – проговорила инспекторша; Фека приосанился. – Раньше у Рябого затырщиком был, теперь вышел на самостоятельную дорогу! У женщины шубу увел.

– Она сама отдала!

– В колонии будешь петь! Вы что-то хотите сказать, Алевтина Васильевна?

– Ты позвонил мне! – мама обратилась к Феке. – И зачем?

Что удивительно – с мамой он заговорил совершенно иначе.

– Да заставили меня! Заболел там… один. Я учиться хочу.

– Чему? – спросила мама.

– Вот, – и он почему-то указал на меня.

– Это похвально! – произнесла мама. – Да, – она повернулась к инспекторше. – Мы с Валерием ручаемся за него. Берем шефство!

– А ты, Валерий, что скажешь? – спросила инспекторша.

– Готов! – сумев подавить ярость, произнес я.

И как всегда – податливость наказуема!

– Как же ты допустил такое? – накинулась она на меня. – Твой друг прогуливает школу, хамит учителям, а недавно был уличен в краже денег у учащихся. Твой друг!

Для дружбы, я бы сказал, это опасно. Особенно – бесцеремонность его. Насчет тех, «кого мы приручили», граф Экзюпери, я думаю, погорячился. И если бы не мама… с комсомольским задором ее!

– Аттестат зрелости он получит у нас. И за поведение мы тоже ручаемся! – опередила она мой ответ. С которым я, собственно, и не торопился.

– Мы – команда! – Фека вдруг вскинул кулак.

Где научился?

На первое наше занятие он вообще не явился, на второе – еле дополз, с опозданием на час. И тут впервые увидал меня в ярости – и даже испугался. Хотя шкапинские, по его мнению, не боятся ничего.

– Слушай! – сказал я. – Ради тебя я не буду менять свои планы ни на миллиметр. Буду учиться сам. Если захочешь присоединиться – давай. Или иди куда шел!

Он морщился, как лимон, который выжимают. Всеми командовал (или так казалось ему), и – вот! Какой-то недомерок учит. Ростом, кстати, на голову выше его.

– Ну, рассказывай… что там у тебя? – разрешил он.

Почти закончили школу! И вдруг – оглушительно длинный, мучительно знакомый звонок в дверь.

– Ураганим!

– С какой радости?

– Она послала меня на! Во! – он разжал кулак. Там сияло кольцо. – Хотел ей!

– Квитанцию покажи.

– Шкапинские берут без квитанций. Сейчас в ломбард – и заураганим.

– Нет. Где его взял – туда и неси.

– Аж прям! Или мильтоны возьмут – или наши порежут. С завода взято! Рябой выносит. Обратно не берет. Ты хочешь, чтобы я Рябому вернул?

– Боюсь, что у меня нет никаких желаний, связанных с тобой.

По малограмотности он принял это за «без проблем».

– Лады! Сдам в ломбард, там наш человек, и – заураганим!

Чтобы нас взяли вместе. Оказывается, это он взял шефство надо мной!

– А что Нелька?! – вдруг вырвалось у меня.

Что это со мной? Неужели – чувства?

– Говорит – с краденым кольцом не венчаются!

Он почесал фингал. Нелька молодец! Любуюсь ею!

– Ураганим!

– Спасибо за щедрость. Но я в тюрьму не хочу. Другие планы.

Я маме решил это рассказать, после колебаний.

– Да, я в курсе уже. Зотова звонила. Рябого взяли. Теперь ищут кольца. Я уже позвонила Ваське Чупахину…

– В санаторий Феку? Гениально!

Мама подняла тонкую бровь. Так делала всегда, если сердилась.

– Ему другой санаторий светит, на Севере. Восемнадцать уже есть ему, второгодник заядлый. Велела Ваське все его связи напрячь, чтобы прямо сейчас, не дожидаясь призыва, забрили Феку. А ты собираешься что-то предпринимать?.. Ясно! – закончила разочарованно.

Вспомнила, видимо, какой я!

Фека пришел на другой день, взбудораженный.

– Прикинь! Прокатило. Менты в ломбард – а кольца там нет.

«Знаю!» – чуть было не сказал я.

– Кто-то выкупил его!

– А кто бы это мог быть? Не догадываешься?

– Не! – он даже зевнул.

Широкая душа мелочами не заморачивается. Прокатило – и всё. Конечно, радовало, что карающая рука не дотянулась до меня. Пока… Но Фекина тупость – бесила. Должно же его всё это как-то пронять!

– Это твой ангел был. Оцени! И живи теперь так… чтобы не было ему стыдно.

– Да-а?! – Фека был потрясен.

На святое любая душа ведется.

– И смотри, чтобы он не бросил тебя! Так что ты отныне святой.

Святостью я, кажется, его перегрузил.

– Свезло, думаешь? – понял все это так. – Прикинь! И тут же повестку в армию принесли. Во совпадение!

– Совпадение тоже кто-то организует. Повестка – это о тебе от Чупахина привет.

– Ну, Васька! – Фека утер слезу.

Я скромно молчал.

– Ну чего? Ураганим? – жизнерадостно предложил он.

– А иди-ка ты… в армию! – сказал я.

– А ты знаешь, под чьим началом Фека будет служить? – мама смеялась. – Того самого Лёньки, которого он в Сочи таскал. Я думаю, что теперь Лёнька должен пылинки с него сдувать! Армия, конечно, не Сочи, но все же Феку мы с тобой спасли!

– Спасибо, мама.

И мы с ней даже выпили – за все хорошее… И все сбылось.

4

Я четко шел на золотую медаль, но кое-кто сумел разглядеть мое «второе лицо». Даже я про него на время экзаменов забыл! Зло особо опасное, потому что скрытое! – такими разоблачениями увлекались тогда. И Елена Георгиевна, преподавательница английского (гордящаяся своей принципиальностью), сумела-таки меня разоблачить и на выпускном экзамене влепила четверку. Раскусила меня! Хотя «на первый взгляд» я отвечал хорошо – но она смотрела глубже. Наша классная, Людмила Дмитриевна, увидев меня, кинулась в экзаменационную, где услышала приговор: «Он ставит себя как отличник, а знает на четыре!» Тоже верно. Хотя «ставить себя» тоже надо уметь. Пролетаю! Но еще не пролетел?

Я пришел домой. Длинная комната была залита солнцем. Бабушка только помыла пол, и старые желтые половицы слегка «дымились» и пахли гнильцой. «Надо все запомнить!» – почему-то подумал я. Определяется твоя жизнь. Без золотой медали хана. Я могу играть только роль отличника! Для остальных… не хватит органики, и ты всюду провалишься. Мысль работала необыкновенно четко. У тебя – час… если еще результаты не отослали в РОНО. И ты прекрасно уже знаешь, что делать. Иди! Зябко? А как же!

Везло мне когда-то! Красивая улица Чайковского, одна из любимейших, вдохновляющих меня, – а не какой-нибудь безликий квартал. Май! Все цветет. Поликлиника с фигурными стеклами любимого (может быть, с того раза) модерна. Мраморная лестница в стиле «волна». А вот это надо убрать – подсвеченные изнутри стеклянные столбики с цветными фотографиями всяческих язв, последствий дурного образа жизни. «Убери, Еремей!»

В кабинет врача я, однако, вошел скромно. На самом деле я действительно был робок, что кстати. Интеллигентная женщина в белом. И я взволнованно ей все рассказал – имитировать волнение не пришлось.

– А сам-то ты как оцениваешь свой ответ? – строго спросила она.

– Ну-у… Можно было поставить пять! – с обидой сказал я. – Но можно и четыре! – честно добавил я.

– Так сделай так, чтобы было «нэ можно»! – улыбнулась она. – Вижу, как это важно для тебя… Поэтому ставлю тебе пять!

– Где?!

– В справке. Пишу: тридцать восемь и пять.

– Обещаю, вы не пожалеете!

И обещание держу.

В кабинете директора был траур. Собрался весь педагогический состав. ЧП! Укатилась медаль, которая бы украсила школу. Тут же сидела и Елена Георгиевна, ее тоже сумели расстроить. Когда я, стерев улыбку с лица, скорбно положил справку – просияли все. Не скажу про Елену Георгиевну. «Подготовился!» – проговорила она на пересдаче с легким презрением к приспособленцам.

И в 1957 году я оказался в ЛЭТИ – Ленинградском электротехническом институте! Годы стараний, а также страданий даром не прошли! И вот – институт: умные, интеллигентные, веселые друзья. А преподаватели, это чувствовалось, тоже совсем недавно были как мы. Общались запросто. Здесь действительно можно было выразить себя. Преподаватель теории поля играл с нами в капустнике, сочиненном студентами, и мы смеялись вместе. Были сюжеты из классики – но в нашем переложении.

1. Каренина хочет кинуться под поезд, падает плашмя, и тут из-за кулис появляется мальчик в коротких штанишках и тащит на ниточке крохотный паровозик. «Ту-ту!» – кричит он тоненьким голоском. Оскорбленная Каренина вскакивает и, злобно пнув паровозик, убегает.

2. Раскольников приходит к старухе-процентщице с топором, замахивается, чтобы убить ее… но попадает в полено и раскалывает его. Замахивается снова, юркая процентщица ускользает… и так он раскалывает все ее дрова. Старушка дает ему пятак, он гордо его показывает и удаляется. Аплодисменты.

Вокруг оказались лучшие из разных школ –  институт был тогда одним из самых притягательных. Веселые, умные ребята и, кстати, прелестные девушки, идущие навстречу благородным порывам.

Однажды мы задержались с друзьями и подругами у меня на несколько дней (мама уехала в Москву к Ольге, вышедшей замуж), и вдруг рано утром тревожно запела дверь, и мы застыли с фужерами в руках. Картина «Завтрак на траве», без «ню». Было ясно, однако, что девушки не приехали на раннем метро. Бутылки сияли в лучах рассвета. Мама молча кивнула и прошла к себе.

– Это конец? – спросил Слава, мой друг.

– Давай, Слава! Иди! Мама тебя любит! – подтолкнул его я.

И Слава пошел. Минут через пять я подкрался к маминой двери, припал.

– Да что ты, Слава! – весело говорила мама. – Я вовсе не волнуюсь! Я знаю – Валерка умеет пить.

Эта была одна из самых важных фраз, услышанных мною от нее, за что я ей вечно благодарен. Живем с размахом!