Выпил ли я мой стакан, хотя ничто вроде бы к этому не принуждало? Да. Иначе все это выглядело бы не спортивно. Вдумчиво выпил. Ну, да. Омерзительно. Но не более того. Ничего трагического (лично для меня) тут не вижу. Мне кажется, большинство людей просто наигрывают, потому как надеются, выпивая, на нечто большее, чем есть.

Я огляделся окрест. Танцы, видимо, на сегодня отменяются. И я пошел домой. Умно, что я учусь в другой школе! А друзей моих буду навещать. Изредка. Прихоть эксцентричного миллиардера. Восторг! Может быть, он частично связан с употреблением алкоголя? Не исключено. Рассмотрим.

– Ты где был? – спросила мама, но не трагически.

Наверное, потому, что никакой трагедии не увидела.

И что-то мне подсказало, что говорить ей правду не стоит.

– В планетарии, – четко ответил я.

– Разве он ночью работает? – усмехнулась мама.

И добавила добродушно:

– Ладно. Иди спи.

И я почувствовал: какую-то проверку прошел успешно. И время от времени ходил к ним и, как ни странно, не стеснялся именно им читать свои первые стихи, простодушно одобряемые.

И все устроилось, жизнь пошла. И вдруг – сверхдлинный звонок в дверь. Но вроде бы зачет по алкоголизму я уже сдал? Пересдача? Открыл. Фека! Зачем? Еще один гость из прошлого? Но он же давал мне подержать свою финку… в трудный момент? Но тот момент уже миновал. Стоп! Он и сейчас может сгодиться… Кстати пришел. Не могу вспомнить, из какого писателя: «Привычно и целеустремленно пьян»? «Не столько приехамши, сколько выпимши!» – как шутили мы с друзьями-отличниками в новой школе. «Не в замше, но зато поддамши». Работа с Лёнькой, видимо, доконала его.

– Я должен… поблаго… дарить… Алеф-фтину Васильевну!

– О! Давай! – я втолкнул его в мамину комнату. – Вот, мама. Пришел поблагодарить.

Фека, уже только кивком, подтвердил свое намерение. Мама, как я и думал, обрадовалась.

– А, Фека! Садись.

И он сел. Кстати – на мой стул. Для меня – табуретка.

Мама сидела за столом в сиянье настольной лампы. В круг света попадала и младшая моя сестра Оля, тоже за столом, а далее – мы. Исчадия тьмы.

– …Тогда я продолжу? – строго сказала мама.

– Конечно, мама! – сказала добрая Оля.

Мама у себя в институте, будучи председателем профкома, писала стихи к праздникам и ко дням рождения и лучшие помещала в стенгазете, которую рисовала сама. Но жизнь привела ее к прозе. Мама старалась читать ровным голосом, без нажима – как бы это сочинение не про нас. Но нажим все равно был!

«В круг света от настольной лампы вошла девочка с волевым лицом и упрямым лбом.

– Мама! – взволнованно проговорила она. – Я не понимаю, как образованный человек, доктор наук, член партии может бросить семью, в которой дети еще не кончили школу и не определили свою судьбу!»

Наверное, я должен спиться по этому сюжету? Не обещаю! А вдруг сейчас пойдет текст про меня? Перетерплю. Рассказ уверенно клонился к тому, что заблудший отец в конце вернется и покается… и слышать это было невыносимо. Не вернется он!

– Пардон! На секунду! – я вскочил, выбежал.

Не могу! Все равно слышно. Кинулся к туалету. Наверное, лучше не закрывать, чтобы они слышали плеск струи? Но и это меня не реабилитирует. Я шел назад… и остановился у двери.

– Да-а! Душевно, Алевтина Васильевна!

Рецензент! Я был убит. Кого я привел в свою жизнь?

– Вот видишь, Оля! – произнесла мама. – Я говорила тебе – у Феки есть душа! Он все понял!

Стоп! А у кого, значит, ее нет?

– А как же, Алевтина Васильевна, ваш сын? – проговорил Фека. – Пусть едет, разберется с отцом. Я пацанов могу подключить.

– Не надо, Фека! – вздохнула мама. – Он ничего не хочет. Я давно поняла: у Валерки закрытая душа.

Ничего себе. Мама говорит! Толчком, видимо, послужило то, что я съездил к отцу в Суйду уже после того, как они развелись. И – ничего не рассказал. Но зато взял у бати деньги, которые он мне сунул, смущенно проговорив: «Это тебе на год»! Но каково это маме? Говорила всю жизнь: «Да Егор безграмотный!» Так чего же ждала? А он при этом – доктор наук, автор знаменитых сортов проса, ржи! Поэтому и мои успехи она как бы не замечает: «Вылитый Егор». Какой я еще могу быть? Отца я на веревочке не привел – души нет. Мама права.

Фека трагически молчал – чем подтверждал ее мысли. Ход его!

– Можете рассчитывать на меня, Алевтина Васильевна!

– Ну, что ты говоришь, Фека! – она засмеялась.

Что-то я разгорячился… Но жить надо. И возьми себя в руки. Я открыл дверь и вошел, с фальшивой улыбкой, как и положено человеку с закрытой душой.

Фека, весь выложившись, дремал. И впервые я поглядел на него с завистью. Если бы я столько выпил – тоже, может, был бы с открытой душой? Нет. Навряд ли.

– Все! Подъем! – я растолкал его. – На выход! Мама, я провожу его?

Мама вздохнула. Конечно, грустно расставаться с душевным парнем. Но не селить же его? Спустил Феку с лестницы. В хорошем смысле. И когда мы вышли, я рассказал небрежно о суйдинских впечатлениях.

– Ха! – произнес Фека. – Приезжай завтра на Шкапина – всё будет!

Ну просто добрый ангел нашей семьи.

И я поехал на Шкапина. Ни черта тут не обнаружить. Закопченные паровозным дымом дома без каких-либо указателей. Друг мой предупредил, что рядом находится – не отличить – аналогичная улица Розенштейна, тоже революционера. Но там – враги. «Могут на перо взять, легко». Конечно, заманчиво. Но приехал я за другим.

«А шкапинские, что ли, меня пропустят?» – «Сошлись на меня. Меня любая собака знает!» – «А вдруг она с Розенштейна забежит?» Но это жалкая моя шутка была оставлена без ответа.

Смотрю… Встречаются дома с выбитыми стеклами, необитаемые. Табличек ни на одном доме нет. И день неудачный, холодный. То ли дело – удушливая атмосфера кинозала в родной Суйде! – вспомнил с тоской. Даже метро «Балтийская» с его серо-холодным вестибюлем, вызвавшим у меня озноб, когда я там вышел из вагона, манило обратно своим светом и теплом. Но если возвращаться – не приеду никуда никогда.

И я шел – не по враждебной ли улице? Впрочем, и шкапинские могли меня «принять» – Фека, я чувствовал, преувеличивал свою власть. Где обещанные доступные красавицы? Прошло лишь непонятное грязное существо неопределенного пола – и всё.

«Кончай сухой мандеж!» – как говаривал Фека. И я вошел во двор с цифрой «13» на стене дома. Без названия улицы. Смерть? В углу неприветливого двора стояла шобла. Каждая эпоха находит правильные слова для сборищ и правильно одевает: поднятый воротник, скрывающий лицо, зловещая вспышка сигареты, натянутая кепка, чтобы не запомнили, если что… Как раз «если что» мне и светит. Смотрятся!.. Шпанский шик! Но у меня не было ощущения, что я приближаюсь к блаженству. И надо их как-то опередить!

Спертый воздух хулиганских дворов. И вот огоньки завспыхивали чаще: надо скорей докурить – и за дело. «Карась заплыл!» Бежать было бесполезно – наряду с другими отточенными навыками той поры отлично работали всяческие подножки, подсечки, после чего преследуемый не падал, а влетал головой в какую-нибудь каменную стену, разбивал лицо в кровь. А если «кровянка» – значит, враг. Дальнейшее предсказуемо. Поэтому я сам кинулся к ним.

– Парни! Клево! Нашел вас! Где пузырь тут купить? К корешу иду – не с голыми же руками?

– А что за кореш? – поинтересовался длинный.

– Да Фека Шашерин! – я сплюнул.

Чтобы можно было еще повернуть, что я ищу его с целью мести.

– А-а! Этот! – орлята переглянулись, как мне показалось, зловеще.

Я похолодел. Розенштейновские? «Сейчас тебе оторвут самое то, что тебя сюда привело!» – я пытался острить, хотя бы с самим собой.

– А сам ты чей?

– С Лиговки!

Еще плевок.

– Не мути! Я там всех знаю! – сказал самый «возрастной».

Но тут из парадной вышел Шашерин.

– Пошли!

С шоблой не поздоровался. Хоть и шкапинские, родные!

– Мелкая сошка! – ответил на мой вопросительный взгляд.

Но и эти мелкие могут вломить – спиной чувствовал. Напряженно здесь. Шли наискось через пустырь. Последнее тепло выдувало ветром. Всякое желание – тоже. Да, затяжные тут «любовные игры».

– Я понимаю, что я по деньгам тебе задолжал.

– Возьму натурой.

– А! – вспомнил он с неохотой. – Тогда тебе сюда! – пренебрежительный жест в сторону общежитий, выстроившихся в ряд.

Бульвар наслаждений!

– Разберешься?

– А есть что-нибудь экзотическое? – я стал фасонить.

– С прядильно-ниточного комбината – устроит тебя?

– Безоговорочно!

Мы вошли в предбанник общаги.

– Лучшие, конечно, намотчицы! – уверенно Фека излагал. – Шпульщицы… нормальные. Сновальщицы… Ничего. Ну, тазохолстовщицу учить надо от а до я! Тебе, я думаю, надо лет под шестьдесят, с опытом! – духарился он. – Ну как, баб Нюр, – обратился к вахтерше в ватнике, – нравимся мы тебе?

– О! Нафраерился! С чего это?

– Бросил пить и приоделся! – произнес Фека лихую присказку, с которой прошел потом всю жизнь. – Ну что, баб Нюр, пропустим ученика? – кивнул на меня.

– Я и тебя-то не пропущу! – свирепо проговорила она. – На танцы в школу иди!

Я почувствовал вдруг огромное облегчение… Откладывается!

– Пойдем. Тут, видимо, по талонам! – сказал я.

– Ладно! – Фека дернул меня за рукав. – Финт!

Мы вышли на крыльцо, и тут же он вернулся назад.

– Баб Нюр! – закричал он. – Там эта ваша… валяется!

– Так кто ж это такая-то?! – она выскочила.

И мы прошли.

– Финт ушами! – прокомментировал Фека, подмигнув.

Кто не знает: финт – это обманное движение в спорте. Однако никого, кроме бабы Нюры, в этот вечер нам обмануть не удалось. На третьем этаже в красном уголке, где проходили предварительные знакомства, вместо желанных гурий нас встретили курсанты морского училища. «Как прошли бабу Нюру?» – задал я наивный вопрос. «А кто это?» – был ответ. Для них после практики на парусных судах не было проблемой попасть на третий этаж через фасад. Наш «финт ушами» лучше было даже не обнародовать. «Не любите, девки, море, а любите моряков, моряки дерутся стоя, у скалистых берегов!» – вот что пришлось нам узнать. После короткой «тёрки» мы были выброшены – к счастью, не через окна, в которые проникли они, а сухопутным путем, по ступенькам. Слегка приведя себя в порядок, мы вышли.

– Спасибо, баба Нюра! – небрежно бросил Фека, выходя.

– Не за что! – насмешливо проговорила она.

Мне показалось это обидным. И Феке, видимо, тоже.

– Ничего! – зловеще произнес он. – Ты у меня чпокнешься как миленький! Пиши адрес!

И он, подчеркивая свое всемогущество, сплюнул.

Путешествие поначалу казалось не очень удачным, но оказалось – кровавым. Закончились улицы, а трамвай все шел. «Ни одного встречного трамвая! Путь в один конец?» Но уныние – это еще цветочки. Есть страдания посильней. Дом Нельки, деревянный барак, был на виду. Еще говорят – «на юру». Цепляешься за слова? Не помогут! Коридорная система. Первая дверь. В испуге стал колотить. Открыл могучий рябой мужик в подтяжках. Угрожающе усмехнулся.

– К тебе, что ли? – крикнул он, обернувшись.

– Дом выстудил! – появилась Нелька в халатике.

Первое впечатление: яркая!

– Придавить его? – мужик показал на меня.

– Иди, Вася! Жена заждалася! – Нелька была в ярости.

– Все делай, как я сказал! – произнес он грозно.

– Потом! И – за углом! – дерзко отвечала она.

Мне Нелька определенно нравилась.

Мужик, усмехнувшись и надев какую-то непонятную униформу, ушел.

– Ну? – Нелька повернулась ко мне.

Красивое лицо. Сама щуплая.

– От Феки! – я произнес. – Велел… – тут я слегка замялся, ища удачный синоним.

– …дать? – подсказала она.

Я задумался. Этот синоним мне тоже не нравился – но мы же не на конференции?

– Пожалуй, да! – благожелательно произнес я.