Смеклоф: Жизнь – это ад?

– Меня зовут Валентин, и я, – он трагически закатил небесные глаза, – алкоголик.

– Грехи тянут нас вниз, – печальным басом согласился санитар, перекладывая его поудобнее.

В его огромных руках, похожих на экскаваторные ковши, любой бы смотрелся ребёнком, но новый пациент: тощий, маленький и синий, был прямо как мертворождённый.

Валентин сник. На него напала апатия. Она всегда караулила где-то рядом и неожиданно набрасывалась из укрытия. Правда беспечная радость тоже не отходила далеко. Они боролись за его эмоциональное состояние, постоянно толкаясь и переругиваясь, как братья-близнецы.

Его внесли в палату и сгрузили на скрипучую сетку дореволюционной койки. Длинная штанга с препаратами и клубками перепутанных трубок угрожающе надвинулась. Иссушенный организм Валентина воспрял, но измученная душа сразу раскисла. Во время капельницы ему всегда хотелось в туалет, но поведать окружающим об этом конфузе, он не находил в себе сил и беззвучно страдал до последней капли раствора. Окружающие пока скрывались в сером, безголосом, зыбком тумане, в котором все лица кажутся одинаково бессмысленными и чужими.

Гигантский санитар исчез в длинном коридоре, но его тень ещё какое-то время падала с лестницы на пол и постепенно таяла, как упавшее на горячий асфальт мороженое. Через открытую дверь палаты видно многое. Об этом забывают даже лучшие медики, за что в итоге и расплачиваются. Валентин знал, как коварны и хитры бывают его братья по несчастью и не раз предупреждал персонал об их хитроумных заговорах и ловушках. Поэтому он и любил койку с краю. Оттуда было видно половину старой больницы, даже её потаённые закутки. Надо было только уметь смотреть.

Крадётся к выходу, вжав голову в плечи, пожилой фельдшер. Карманы его халата оттопыриваются и в них феерически звенит благословенная жижа. Курносая медсестра оккупировала служебный телефон, с воодушевлением рассказывая подруге о последнем ухажёре. Она ещё не знала, что завотделением всё это время безуспешно пытался прозвониться в отделение и медленно покрывался красными пятнами и отчаянием. Анестезиолог раскачивал сухой ногой, попыхивая беломором в приоткрытую форточку. Он едва помещался на подоконнике. Пола его длинного, не по размеру, халата свисала к батарее и то и дело окуналась в банку с бычками, набираясь их упругого аромата и бархатистого пепельного оттенка.

Валентин знал всё!

С каждым новым днём его глаза всё больше открывались, а зрение становилось таким ясным, что даже становилось страшно. Поэтому он подтягивал простынь к подбородку и щурился, заворачиваясь в кокон. Медсестра могла долго раскалять телефонную трубку, поэтому у него ещё было время собраться с мыслями до капельницы. Потом неутолимое желание оправиться, смоет все посторонние раздумья за ненадобностью. Но стоило ему прикрыть глаза, как коридор содрогнулся от грохота уверенных шагов.

– Тут у нас значит зависимые… – увещевал завотделением.

– Вижу! – вторил ему незнакомый надменный голос.

– Да, что на них смотреть. Несчастные люди, пойдёмте лучше в травму. Там каждый день что-то интересное. А нам ещё новый рентген поставили…

– Погодите!

Валентин подобрался. Это была его пятая проверка. После них никогда ничего не менялось, но накрученный начальством медперсонал начинал невольно зверствовать. Не со злости, а из-за малодушия. Человеческое нутро слишком мягкое и нежное, чтобы без последствий преодолевать тяжкие жизненные обстоятельства. Оно, как губка впитывает всякую заразу, а потом исторгает её на окружающих. Здесь, в наркологичке, это было особенно видно. Ведь как говорил русский философ Владимир Сергеевич Соловьёв: «Вино – прекрасный реактив: в нём обнаруживается весь человек: кто скот, тот в вине станет совершенной скотиной, а кто человек – тот в вине станет ангелом».

– Тут что?

– Палата…

– Сам вижу!

Дверной проём перегородило расплывчатое тёмное пятно. Свет ударял во тьму, но почему-то никак не мог её проредить. Наоборот, отскакивал от неё, извивался, корчился и спешил убраться прочь.

Валентин даже привстал и сильнее подался вперёд. По верхней перекладине дверной коробки что-то чиркнуло. Полетели искры. В нос ударил странный запах, будто кто-то забыл выбросить подпорченные яйца. По полу что-то натужно цокнуло, и в палату вошёл чёрт в белом халате.

– Сам вижу! – повторил он, раздувая ноздри и без того широкого носа, и уставился абсолютно чёрными глазами на дореволюционную койку.

Валентин отпрянул и протяжно икнул.

– Это ещё что? – прищурился чёрт.

Его суетливые руки перестали тискать блокнот и опустили его в карман белого халата.

Завотделением пригляделся. Даже поправил на носу очки, будто это могло помочь разглядеть что-то особенное.

– Пациент в острой форме…

– Сам вижу! – разозлился чёрт. – Почему он так на меня смотрит? Ты, что-то видишь, пациент в острой форме?

Валентин с трудом сглотнул металлический привкус и облизал внутреннюю сторону верхних зубов. Он много раз слышал про подобные ситуации. Бывалые товарищи рассказывали, что рано или поздно просветление случается со всеми. Главное не отступать с намеченного пути и, не взирая ни на что, идти к священной цели. Увидеть мир в его истинном виде одновременно страшно и прекрасно. Его первозданная свирепая сила должна пугать, а от неприкрытой нагой красоты захватывать дух. Только вонючий хвост, раскачивающий халат и стучащий по полу, к красоте не имел никакого отношения. Как и длинные рога оставившие опалины вверху дверной коробки, и острые копыта чертящие грязные полосы на выцветшем линолеуме.

– Тэээкс, – глубокомысленно протянул чёрт и, нагнувшись, попытался оттянуть Валентину веко, чтобы поглубже заглянуть в глаз.

Но пациент в острой форме так поспешно пополз назад от длинных когтей, что стукнулся затылком в спинку кровати.

– Увидел, значит, – поморщился проверяющий, – вот всегда тут так. Поэтому к вам и отправляют только в самом крайнем случае, – он обиженно зыркнул на завотделением и воздел палец к потолку. – Этого срочно на процедуру по новой государственной программе помощи сильно пьющим, но ещё не потерявшим человеческий облик. ПСНОЕНПЧО!

– Чё?

– ПСНОЕНПЧО! – сурово повторил чёрт.

Завотделением попытался улыбнуться, чтобы разрядить обстановку, но не смог. Губы дрожали и совершенно ему не повиновались.

– У вас ВИП-палата есть?

– Да, да, конечно…

– Вот туда его и перевидите… на процедуру, а я подойду, лично всё проверю. Программу курируют на самом высоком уровне. Стране нужны трезвые, работящие и покорные, то есть здоровые, граждане. Поэтому мы должны приложить все усилия, чтобы излечить их от алкогольных прозрений и вернуть в добропорядочное, тихое и спокойное дожитие.

– Да, да, конечно, – пролепетал завотделением.

Он уже двадцать лет тихо, спокойно и покорно не возражал проверяющим, поэтому и оставался на своём месте.

– Вот и чудненько, – чёрт подошёл к окну и с ненавистью взглянул на солнце.

В это время, как по волшебству, появился огромный санитар.

– В ВИП-палату, – прошептал завотделением.

– А что тут у нас с остальными, – уже из коридора услышал Валентин.

Его снова несли на руках. Мимо побледневшей, вытянувшейся по струнке на своём посту, медсестры. Тихого и незаметного анестезиолога и прямо-таки пепельного, опустившего глаза в пол и готового к любому наказанию фельдшера.

– В холодный белый день дорогой одинокой,

Как прежде, я иду к неведомой стране.

Рассеялся туман, и ясно видит око,

Как труден путь и как ещё далёко мне, – вдохновенно прочитал санитар.

– Тоже уважаю его стихи, – прикрыв глаза, согласился Валентин.

В этих огромных крепких руках, он чувствовал небесное умиротворение и благость. Все тревоги разбредались и оставалось только незамутнённое душевное спокойствие. А в огромной светлой комнате, с удобной кроватью, занавесками, телевизором и собственным санузлом, оно только окрепло и даже немного засияло, тем особенным счастливым блеском, который можно увидеть в глазах детей и пьющих философов.

Его нежно положили на матрас и приткнули одеялом, чтобы случайно не слетел на пол. Но долго пребывать в небесной эйфории, Валентину не дали. Проклятый искуситель и поборник самого злого духа вернулся с подносом. Тихо прикрыл за собой дверь и мягко сел на край кровати. Бутылка пива звякнула об запотевшую бутылку водки и отозвалась звонким эхом в стакане. А от смеси запахов свежего огурца, сала, чеснока и бородинского хлеба зачесалось в носу.

– Мне же сейчас нельзя, – с трудом ворочая отяжелевшим языком, попытался защищаться Валентин.

– ПСНОЕНПЧО! – уверенно заявил чёрт. – Не табу, а объективно-культурные нормы потребления. Ты дружочек, уже до чертей допился. Думаешь сможешь отказаться от необыкновенной привычки беседовать с нами? Да, знаешь какие среди нас попадаются собеседники?

Валентин чистосердечно закачал головой.

– Лучшие, – без лишней скромности ответил проверяющий. – Мы с тобой. Мы тебе поможем. Мы ведь тут давно и всегда за вами приглядывали. Вообще, чтобы не путаться с формулировками. Правильнее говорить, не мы тут давно, а вы тут давно. Мы то тут всегда были.

– Как это?

Чёрт обнажил клыки, пытаясь изобразить обворожительную улыбку соблазнителя. Налил водки в стакан и открыл пиво, поддев крышку рогом. Подсунул поднос поближе к пациенту в острой форме и только после этого продолжил.

– Только не пугайся, братец, но это ад.

Валентин даже не удивился. Он давно подозревал что-то подобное. Ничем другим объяснить всемирную несправедливость и насилие глупости и невежества над логикой и добротой – было просто невозможно.

– Вот-вот, – довольно закивал чёрт. – Поэтому, ты всё и развидел. Ты почти выполнил главное предназначение души в аду, – он нарочно потянул паузу, ожидая вопроса, но так и не дождался. – Ну, раскаяние же!

– Каются, те кто грешен. Бизнесмены храмы строят, чиновники иконы целуют, депутаты с попами дружат…

– Да это все наши – они не каются. У них работа такая. Ваших мучить.

– Это многое объясняет, – кивнул Валентин.

Его глаза так и тянулись к бутылке. Дух пива и закуски сводил с ума, но он держался. Был в этом дьявольском миролюбии и взаимопомощи какой-то подвох.

– Не попробуешь? – проследив его взгляд, уточнил чёрт.

– Мне сегодня и так хорошо. Просветление штука пугливая, обидишь недоверием – покинет и не вернётся…

– Да как ты узнал то? – подскочил проверяющий.

Содержимое подноса должно было разлететься в стороны, но зелёный змий, высунувшийся из-под донышка бутылок, только сильнее вцепился когтями в выкрашенный под металл пластик и недовольно зашипел.

– Это же как лекарство, – дёрнув за ворот белого халата, воскликнул чёрт. – Оно только память ненужную подчистит и зрение подкорректирует.

– А зачем мне это?

– Ты хочешь продолжать нас видеть? – ужаснулся проверяющий. – Мы же везде!

– Я бы хотел вас вообще всем показать…

– Ну уж нет! – чёрт вскочил и зашвырнул поднос в угол.

Бутылки ударились об стену, но даже не треснули, а только окутались зелёным дымом. По стене вниз, оглядываясь, сползла недовольная ящерка.

– Ты что, враг человечества?

– Вообще-то вы…

– Не болтай ерунду! Мы тут для вашей пользы. Представляешь, что начнётся, если все увидят правду? Секретность – залог спокойствия обычных граждан. Большинство не хочет знать, как всё на самом деле. Большинство хочет дорого одеваться, пить, есть и ничего не делать. Где тут в этой схеме мы?

Проверяющий обвиняюще уставил свой когтистый палец на пациента в острой форме.

– Вас тут вообще не должно быть, – согласился Валентин.

– Дожились, из собственного дома выгоняют.

– Тогда нас.