Счастливая земля (страница 12)
– Чего тут непонятного? Недавно еще я думала, что умру. А сейчас? Я даже не знаю, как это назвать, потому что оно все так же визжит и воет, потому что… потому что… Но, с другой стороны, оно уже не становится громче, а напротив, тише, остается место для песенки. Будто кто-то мне свищет в оба уха. Фью! Я не могу спать, но я и не устала. Я вообще совсем не устала, любимый.
Здорового пугает больной, а больного здоровый. Я задумался, что же ей ответить, но Текла явно и не ждала ответа, занятая переворачиванием ящиков вверх дном. Я почувствовал гарь. Кухню заполнил темно-сизый дым. Я ахнул, Текла выкрикнула «О боже!» и, смеясь, треснула ладонью себе по лбу. Мы вместе присели у духовки. Если бы не я, Текла голыми руками схватилась бы за почерневшую жаропрочную посуду.
– Ой, вот я напортачила. Забыла про цыпленка! Не спасти уже, да? Дурочка я, дурочка. Прости.
– Текла…
– Текла-кукла…
Она вскочила с пола. Я вытаращил глаза. Текла взяла меня за руку:
– Я знаю, что ты переживаешь. Я сама слегка в шоке от себя. Помнишь, сколько раз мы говорили, что мы сделаем, если оно смолкнет? Я не верила, а вот пожалуйста. Я боюсь, Шимек, но что мне делать? Если оно вернется, если мне лишь кажется, что оно ушло, то я хотела бы насладиться этим днем. Не отбирай его у меня. В самом плохом случае мне останется что вспомнить. Эй, не хмурься, прошу. Ты же мне завидуешь, правда? Боишься, что останешься один? Эй, дурачок мой, что ты.
Она залила цыпленка холодной водой. Я начал открывать окна, а она стала расставлять книжки от самой маленькой до самой большой.
13
Кроньчак давно перестал внушать ужас и теперь напоминал пещерного человека, замороженного в глыбе льда. Несколько лет назад он ушел в отставку с должности коменданта, но не оставил работу в полиции. Обязанностей у него было немного, и время он проводил, раскладывая пасьянс на служебном компьютере. Перешел на электронные сигареты и таскал с собой множество салфеток, которыми вытирал губы, когда на них попадала никотиновая жидкость.
У него была фигура тридцатилетнего и лысый череп, который, по его собственному мнению, делал его похожим на Брюса Уиллиса. Он носил светлые костюмы, водил серебряный «Мерседес» и каждому, кто был готов слушать, повторял, что без звезды нет езды. Начал интересоваться музыкой, охотно обсуждал видеоклипы Леди Гаги и имел собственное мнение насчет Криса Брауна[9]. Сайт полицейского участка, который он завел, давно не обновлялся.
Его все так же видели в обществе женщин. После длительных, аж полугодовых отношений со студенткой культурологии Кроньчак вернулся к старому образу жизни, разве что его девушки теперь были все младше и задерживались все меньше. Он сообразил, что уже мало кто завидует ему, и перестал выгуливать любовниц по солнечному Рыкусмыку. Ездил с ними в соляную пещеру или играл в боулинг, забирал на горные лыжи, а раз в год оплачивал одной из них неделю на Адриатике.
Встречали его и у Дызя. Заказывал стопку ледяной «Финляндии», тут же выпивал и хвалил водку, называя превосходной. Садился, открывал папку и с огромным вниманием изучал лишенные смысла документы. Потом заказывал стопку за стопкой, довольно урчал и просил, чтоб ему поставили пол-литра в ведерке со льдом.
Никто к нему не подходил. Он пил, отрывал взгляд от документов и смотрел перед собой. Повторял: превосходная водка, превосходная водка.
14
С самого утра позвонила Владислава и проинформировала, что Кроньчак отправляется к нам с визитом и наверняка уже в пути. Спрашивала, прибрано ли у нас, и просила принять его как полагается.
Кроньчак поклонился, переступая порог. Текла предложила ему чай. Он отказался с удивлением в голосе. Присел на кресло и собирался с мыслями. В конце концов я спросил, что его тяготит. Текла мыла пол на кухне.
– Неплохо живете. Я слыхал, у тебя был гость, – сказал Кроньчак.
Я не ответил, а Кроньчак поинтересовался, не считаю ли я это несколько странным.
– Вильчур ходит по людям и чего-то хочет.
– Он вернулся и пытается зацепиться. Думает, что у него все еще есть дружки.
– А ты его дружок?
– Ай, о чем вы. Он же уехал.
– И все же я помню, что вы были близки. Дружба важная вещь, я бы так решительно ее не зачеркивал.
– Видите ли, у меня своя жизнь, у него – своя. Я совершенно не против, чтоб так дальше и было.
– Ну да, ну да. Но чего тебе стоит поговорить с ним еще разок? Он, похоже, дружелюбно к тебе относится.
– Поговорю, как будет о чем.
– Но ведь есть же. Ты ж не хочешь быть сторожем до конца жизни? Просто выслушай, что он хочет тебе предложить. Ты мог бы работать днем, а не ночью, и еще оказал бы нам всем услугу.
В такие минуты я мечтал состариться и умереть сторожем. Не знал, что ответить, а Кроньчак продолжал, прищурившись:
– Ты честный парень, и я уверен, что уж ты не сможешь равнодушно пройти мимо некоторых дел. Если кто-то упадет, поможешь ему встать. Если увидишь преступника, позвонишь мне. Ну и все такое, в ту же тему.
– Вильчур прекрасно справится без меня.
– Именно! Но справится ли Рыкусмыку с Вильчуром без тебя? Не закрывай глаз, мальчик, а если деньги лежат на дороге, то лишь глупец за ними не нагнется.
Так он сказал, встал и пожал мне руку. Текла танцующей походкой подошла к нему, чтобы попрощаться. Кроньчак покачнулся и чуть побледнел, словно увидел духа.
15
За несколько следующих дней Текла вычистила пол так, что он стал казаться никогда не использованным. Исчезли мешки с мусором, на полках воцарился порядок, выглаженная одежда попала на душистые полки и новые вешалки. Текла сняла часть снимков и картин со стен, вырвала гвозди, а дырки от них зашпаклевала. Говорила, что нам пригодится новый торшер и еще, может быть, шкафчик для обуви, который мы так и не собрались купить. Исчезли недосмотренные фильмы и настольные игры, боги всех религий вместе с описывающими их книгами дружно отправились под Пястовскую башню, сложенные рядком так, чтобы старый Герман обратил на них внимание. Текла попробовала даже мыть лестничную клетку. Я сказал, что это дело консьержа, и загнал ее внутрь. Я сам и есть консьерж, подумал я потом.
Тогда я не задумывался, как она себя чувствует. Меня переполняли собственные мучения, и я никогда не верил, что может стать хуже. Но всегда становилось. А для Теклы мое завтра означало сегодня. Что она ощущала? Стальные когти, раздирающие череп изнутри. Не один скрежет, а несколько перекрикивали друг друга, вели скрежещущие разговоры и ссоры. Скрежет не смолкает и не спит. Больно даже поднимать веки, а в губах тлеет уголь. Наконец, скрежет становится чем-то новым, чего я не успел еще узнать. Говорят, пытаемые смеются на закате. Так было и с Теклой. Разве что она не смеялась, а танцевала.
На обед были картофельные клецки с мясным соусом, «копытки». Я ел медленно, Текла еле притронулась к своим. Сказала, что напробовалась, пока готовила. Спросила, какие у нас планы на субботу, я лишь пожал плечами. Она мечтала о танцах. Я напомнил ей, что танцев давно уже нету, есть субботняя дискотека в боулинге, где шумно, душно, а молодежь прекрасна, не то что мы. Текла ответила, что чувствует себя красавицей, и мне пришлось с этим согласиться. Я попросил ее, чтоб съела еще немного и чтоб я это видел.
Она ковырялась в тарелке. Потом закрылась в ванной.
Вечера мы проводили перед телевизором. Текла переключала каналы и интересовалась каждой ерундой. Люди в одном белье толпились перед разноцветным жюри. Рука Теклы билась о колени и подлокотник кресла, ноги размеренно стучали.
В середине ночи я просыпался несколько раз. Текла с открытыми глазами лежала на спине. Она мяла постель и шевелила губами, а когда поняла, что я наблюдаю за ней, улыбнулась в знак извинения. Гладила мой лоб и шею. Я был зол на нее за то, что она перестала страдать.
– Я хотела бы дать тебе то, что у меня есть, – сказала она.
16
Старый Герман все так же проживал в хатке у леса за пределами Рыкусмыку. Он не завел себе нового пса, но сохранил ружье, из которого палил по кабанам, что подкапывали его забор. Иногда я слышал далекие отзвуки выстрелов. Люди боялись, что он кого-нибудь убьет, но я был спокоен. Герман не причинил бы никому вреда. Я был в этом уверен.
Он приходил в городок несколько раз в неделю, толкая перед собой свою тележку. Скрип колес слышался еще задолго до рассвета. У Германа было не меньше полусотни благожелательных к нему порогов, он обходил их все, потом отправлялся на проверку свалок. Бутылки и металл относил в пункт приемки, а когда тот закрылся, начал складывать у гаража неработающего вокзала. Говорил, что однажды все заберет. Потом раскладывал под арками свой магазинчик и продавал то, что нашел: утюги, подсвечники, книги и игрушки. Люди покупали их и снова выкладывали на порогах своих домов. Молодые полицейские гоняли Германа, пока Кроньчак не объяснил им, что так делать нельзя.
Перед закатом Герман возвращался к себе или покупал в «Жабке» мерзавчик водки и пару-тройку «Карпатского крепкого» и начинал пить. Отгонял всех, кто хотел составить ему компанию. Садился на край вазона у рынка и бормотал, что мы все умрем за то, что сделали. Рыкусмыку поглотит большой огонь, и лишь он один мудрый, ибо живет за городом.