– один звонок от Глафиры, которой я вообще ничего не рассказывала про произошедшее. Незачем ее волновать. Она все это время думала, что мы остались в городе, дабы принять участие в кулинарном конкурсе «Вкусно до потери пульса». Желая поскорее от нее отвязаться, я быстренько ей перезвонила и допросила с пристрастием, как там поживают мои посадки на даче. Оказалось, что сестра полностью погрузилась в эксперимент, посвященный влиянию классической музыки на рост помидоров и огурцов, и звонила мне, чтобы узнать, где я храню виниловые пластинки с записью арий из опер Верди, Беллини, Штрауса и Моцарта. Я сказала, что подпираю ими ножку шкафа в гостевой комнате. Попутно выяснилось, что про другие мои растения Глафира совершенно забыла и ни разу их не полила, но, к счастью, начавшийся недавно дождь исправил ее огрехи. На прощание я сказала ей, что вышла во второй тур конкурса «Вкусно до потери пульса», а потому мы задержимся здесь еще на какое-то время.

– по два и три звонка соответственно от Павлика и Андрюши. Мальчишки переживали, как я вчера сходила на заседание Ордена, и как я вообще себя чувствую. Ребята не поленились встать в выходной день ни свет ни заря – и все ради меня! Обычно они раньше полудня по воскресеньям не просыпались. Я сказала, что у меня все в порядке, но с подробностями пока повременила – маленькие еще, нечего их пугать коварными замыслами древнего Ордена или историями про отвратительные условия, в которых содержится их лучший друг. Оба предлагали помочь мне по хозяйству или еще чем-нибудь, но я отказалась – мне сейчас было не до домашней суеты.

– больше всего вызовов поступило от Якова Матвеевича. Четыре звонка! Для такого деликатного человека – это просто шквал эмоций. Посему я не стала ограничиваться сухими телефонными переговорами и решила заглянуть к соседу в гости. Предварительно переодевшись, конечно (неброская трикотажная кофточка расцветки «божья коровка», открывающая заманчивый вид на ложбинку, сверкающий павлин на груди, свежая пара черных брючек, коих у меня примерно полдюжины), и обновив свою пивную прическу.

Он моментально открыл дверь, словно только и ждал моего визита.

– Слава Мадонне, вы живы! – с облегчением выдохнул он. Кажется, я впервые видела Якова Матвеевича небритым – впрочем, его благородное лицо легкая серебристая щетина нисколько не портила. Напротив, придавала беззащитный вид. Словно броня его интеллигентной невозмутимости дала трещину. Он даже забыл про шейный платок – под домашним халатом виднелся лишь накрахмаленный воротничок рубашки.

– Слава мне, а не Мадонне, – заметила я, заходя в его квартиру. – Мадонна тут совершенно не причем. Только благодаря моей находчивости, изворотливости и безупречной логике я все еще жива. Но это, Яков Матвеевич, только внешне… Внутри меня выжженная пустыня – как та, в которой очнулся марокканский король из «Цветка миндаля», когда его пытались свергнуть с престола…

– Неужели заседание Ордена произвело на вас такое угнетающее впечатление? – взволновался сосед. – Я был уверен, что ваш дух непоколебим, что ничто и никто не может смутить вас…

– Ах, да причем здесь какой-то дурацкий Орден! – отмахнулась я. – То есть там тоже было страшно, но это все ерунда… Степочка, моя кровинушка!

И я обессиленно опустилась на табуретку в коридоре, слегка придавив спавшего на ней Ренуара. Котяра взвыл и кинулся на кухню рыжим кудлатым вихрем.

– Степан? Что с ним? – с тревогой спросил Яков Матвеевич. Степочка часто помогал ему по хозяйству: то новый стеллаж для книг соберет, то разболтавшееся колесо инвалидного кресла наладит, а то и просто так заглянет послушать удивительные истории про средневековых мореплавателей… Затем сосед прибавил еще что-то про Ахиллесову пяту, совершенно некстати – что мне до пыльных босых ног замшелых греков, когда с моим сыночком такое творится!

– Вы не поверите, милый соседушка, в каких условиях содержится мой невинный цветочек, мой чудесный ангелочек! – Я едва сдерживала слезы, рассеянно смахивая с черных брючек рыжие шерстинки. – С утра я поехала в новые «Кресты»…

– О нет, – вздохнул Яков Матвеевич. – Я этого боялся.

– Так вот, вообразите – все это время Володя плел мне сказки! Оказывается, нет там никаких пуховых одеял, нет там библиотечки приключенческих романов про кругосветные путешествия, даже фумигатора, и того там нет! А значит, моего сыночка кусают злые колпинские комары – а может, и того хуже, истязают злые сокамерники! – Я все же разрыдалась. – Представьте, Яков Матвеевич, он сидит в общей – в общей! – камере!

– Любовь Васильевна, несравненная моя, уверен, что Степан сможет постоять за себя. – Сосед пытался воззвать к моему здравому смыслу, не понимая, что когда материнское сердце стонет, разум молчит. – Вдумайтесь в эти внушительные цифры: ему двадцать пять лет, он в самом расцвете своей физической силы; почти два метра ростом; около ста килограммов весом. Разве сможет кто-нибудь его обидеть?

– Ах, это все видимость, Яков Матвеевич, – ревела я, – а на деле он такой ранимый!

– Может, чай с трюфелями немного облегчит ваши душевные муки? – сочувственно предложил Яков Матвеевич. – Всё уже готово.

На кухне сосед включил чайник, который закипел сразу же – видимо, не раз подогревался. Заварочный пузанчик тоже был горячим, на столе стояли две фарфоровых чашечки с блюдцами и конфеты, мои любимые – трюфели.

Пока Яков Матвеевич разливал нам чай – на этот раз с терпкой вишней – я, не выбирая выражений, высказалась насчет всего, что думаю о новых «Крестах», о бездушной системе исполнения наказаний, о Володе и его беспросветной жестокости по отношению к подруге детства. Выговорилась, отвела душу. Если честно, орала так, что Ренуар с испуга забился под антикварный, в янтарной мозаике телефонный столик в коридоре и тихо поблескивал оттуда зелеными фосфоресцирующими кругляшками.

Яков Матвеевич понимающе кивал и приговаривал: «Берите конфетки, Любовь Васильевна».

Когда я немного пришла в себя, сосед с нежностью сказал:

– Знаете, а ведь я от беспокойства всю ночь не находил себе места.

Пожалуй, теперь я была способна вновь обратиться к событиям минувшего вечера. И даже кокетливо повести плечиком:

– Дайте-ка я угадаю: беспокоились за свой научный труд, Яков Матвеевич? Небось хочется поскорее получить Нобелевку за уникальное историческое исследование?

– Я беспокоился за вас, Любовь Васильевна, – просто ответил он. – Как могу я думать о науке, когда ваша жизнь в опасности?.. И просто чтобы вы знали – в списке номинаций Нобелевской премии нет истории, так что вряд ли я могу на нее рассчитывать… Разве что на премию мира – но не уверен, что хотел бы оказаться в одном ряду с Муссолини и Гитлером, которых номинировали на получение этой международной награды в 35-м и 39-м годах соответственно… Но мы отклонились от темы. Простите мне мою настойчивость, я понимаю, что мысли у вас сейчас заняты другим – но прошу, расскажите, что же произошло вчера на секретном заседании? Не терпится узнать.

Оклемавшийся Ренуар прыгнул к хозяину на колени и также выразил полную готовность к занимательному времяпрепровождению.

Знаете, есть большая разница – описывать удивительные события, стоя в дверях и глядя на кислую физиономию районного полицейского, или излагать то же самое, но уже сидя в удобном кресле, забрасывая в рот дорогущие шоколадные конфеты и чувствуя, как талантливый ученый с умным и тонким лицом впитывает каждое твое слово.

Почти не отвлекаясь на трюфели, я яркими красками живописала Якову Матвеевичу страшную ночь. Подземелье, Главный Магистр в сандалиях, толстуха Воронцова, змеиный яд в пластиковой трубочке, отвратительные специи, татуировка – вот у этой аудитории мой нательный рисунок в виде Кобры имел оглушительный успех. Сосед так и впился взглядом в припухшую змею в короне. Я порадовалась, что надела нарядный розовый бюстгальтер с красными цветочками. С ума сойти – еще только половина двенадцатого утра, а я уже дважды оголила грудь перед посторонними мужчинами.

Когда же я сказала, что в целях конспирации прикрылась его фамилией, на благородном лице соседа отразилась целая гамма эмоций: и удовольствие, и мука от несбывшегося, и восхищение моей сообразительностью.

– И – да, Яков Матвеевич, я видела ее! Ту самую украденную старую книжку!

– Святые небеса! «Книгу Пряностей»?

– Ага. Этот негодяйский Главный Магистр нахваливал этого негодяйского Черного Пса за то, что тот ее раздобыл… А Степочка, бедняжка мой, страдает по ложному обвинению…

Меня пронзила огромная, как шпиль телебашни, боль. Чтобы хоть немного ее притупить, я засунула в рот сразу две трюфелины и самовольно подлила себе еще чая – на холостяцкой кухне Якова Матвеевича я чувствовала себя вполне свободно.

– Так-так, и где же сейчас эта священная рукопись? – Глаза соседа посветлели от научного азарта. – Зная вас, несравненная Любовь Васильевна, я бы, пожалуй, не удивился, если бы вы сейчас вытащили «Книгу Пряностей» из своей сумки…

– Эх, хотела я ее стащить, – покаялась я, впрочем, не чувствуя за собой никакой вины, – да не вышло – они эту книжку, подлецы, сунули в стеклянный футляр. Никак к ней было не подобраться.

– Жаль, действительно жаль, – расстроился Яков Матвеевич. – Но хотя бы диктофонная запись у вас получилась?

– Самое обидное, что нет! – Я снова чуть не расплакалась. – Нельзя, нельзя доверять технике, Яков Матвеевич! Если бы не дурацкий телефон – подвел меня так невовремя! – Володя бы мне поверил…

Яков Матвеевич наклонил голову и с усилием потер седые виски.

– Я сам попробую с ним поговорить, Любовь Васильевна, – сказал он после паузы. – Полагаю, найдется у меня один убедительный аргумент…

– Какой? – тут же спросила я с любопытством.

– Простите, я не имею права обнадеживать вас понапрасну, поэтому не могу пока посвятить вас в свои предположения, – твердо заявил он, повернувшись ко мне аристократическим профилем. И сразу сменил тему: – Мне очень приятно, Любовь Васильевна, что вы носите мой подарок, я рад был вам угодить…

– Да, Яков Матвеевич, павлин просто шикарный! – с благодарностью отозвалась я.

Сосед бросил взгляд на брошь (как умно было с моей стороны надеть кофточку с вырезом!) и, против ожидания, нахмурился:

– Если позволите, Любовь Васильевна, я бы хотел рассмотреть украшение поближе – кажется, из хвоста птицы выпал камешек…

– Правда? – удивилась я, опустив голову и разглядывая брошь. – Я никаких дефектов не вижу.

– Разрешите? – Он протянул узкую ладонь.

Я едва не возмутилась во всеуслышание – тоже мне, интеллигент называется! – но вовремя сообразила, что Яков Матвеевич не собирается варварски хватать меня за грудь, а тихо ждет, пока я отстегну павлина и положу ему в руку.

– Да, так я думал. – Прищурившись, сосед бережно ощупал блестящую птичку. – Не хватает одного сапфира.

Я расстроилась. Неприятно, когда обновка хороша лишь на девяносто девять процентов.

– Не переживайте, Любовь Васильевна, – успокоил меня сосед. – Оставьте павлина мне, я его обменяю на нового – коллеги привезут из Эрмитажа.

– Вам не сложно? – обрадовалась я.

– Ну что вы, это же мой подарок, я ответственен за то, чтобы он был идеальным. Вы достойны самого лучшего, несравненная Любовь Васильевна. – И снова этот ласковый, но при этом – полный грусти взгляд. Он убрал павлина в лаковую шкатулку, стоявшую тут же, на подоконнике среди книг – подальше от страшно заинтересованного птичкой Ренуара. – Брошь – эта такая малость… Как жаль, что я не могу защитить вас от всех перипетий судьбы… Заклинаю, Любовь Васильевна, успокойте меня, пообещайте, что вы не воспользуетесь приглашением Главного Мошенника и не пойдете сегодня на форум!

Похоже, Яков Матвеевич искренне за меня переживал. Он всем корпусом подался вперед, руки умоляюще сжаты.

– А что мне там делать, на форуме? – пожала я плечами. – Готовить вместе с Кобрами отравленные кушанья? Остановить этих безумцев я все равно не смогу, а если даже и остановлю – что толку? Районная полиция в лице майора Уточки мне снова не поверит, полковник Орлов по-прежнему недоступен… Нет, Яков Матвеевич, я лучше отлежусь дома, сериал посмотрю, сегодня повтор всех серий за неделю…

– И правильно, Любовь Васильевна, правильно, – успокоился сосед. – Зачем вам становиться соучастником крупнейшего преступления со времен китайской императрицы Цыси?

Ренуар у него на коленях сладко потянулся и перевернулся на другой бок.

– Кого? – переспросила я. – Какой еще Кисы?