Пока майор отвечал на мои звонки, я чувствовала хоть какую-то, пусть косвенную, связь с моим сыночком. Но теперь – кто мог дать мне гарантии, что у Степочки все в порядке?

Я должна была его увидеть.

И я начала действовать.

Упал – не забудь подняться, так ведь?

Мои собственные поиски полковника Орлова, который мог бы организовать мне встречу с малышом, ни к чему не привели. Почему-то диспетчеры, отвечающие по номеру «02», ведут себя на удивление черство и не желают диктовать гражданам мобильные телефоны высокопоставленных сотрудников главка, даже если эти граждане бьются в истерике. Тоже мне, экстренные службы!

Поэтому мне ничего не оставалось, кроме как напечь оладушек-пятиминуток (на обстоятельные пирожки не было времени) и на маршрутке отправиться в петербургский пригород – Колпино, где располагалось новое здание следственного изолятора. В этот раз я даже ни с кем не поругалась по дороге – если не считать небольшого инцидента с теткой на остановке, отвесившей критическое замечание по поводу моей вишневой сумки с крупными белыми сердечками, которой я ее случайно задела. Полагаю, я научила эту выскочку интеллигентности – в следующий раз она точно промолчит.

Пока тряслась в маршрутке, пыталась вспомнить – когда еще мы так надолго расставилась с моим зайчишечкой. И в Турцию ведь ездили вдвоем; и в поход на озеро вместе ходили; и на трехдневные гонки по бездорожью я тоже напросилась, кормила участников автокросса «Экстремальная жижа» гречей с тушенкой… И в армию я Степочку не отпустила, хотя он очень хотел служить; оформила справку, что у него ночное недержание. Липовую, конечно – здоровее моего малыша не сыскать!

Я не слышала его голос, не видела его милое румяное личико уже сто восемь часа. Невыносимо было думать, что Степочка, мой невинный, наивный ребенок, находится в одном здании с закоренелыми рецидивистами, убийцами, насильниками, грабителями. Хорошо хоть, Володя сумел организовать ему отдельную камеру с нормальным обслуживанием.

Маршрутка, поплутав по колпинским улочкам, высадила меня на остановке «Кресты-2». Позади остались обыкновенные спальные девятиэтажки, с детскими площадками и магазинами, а прямо передо мной, среди зеленых полей, раскинули свои светлые крылья два грандиозных корпуса тюрьмы.

– Батюшки-светы, – прошептала я.

Как же Степочке повезло, что вся эта история случилась именно сейчас, а не полгода назад, когда подследственных еще отправляли в угрюмые казематы на Арсенальной набережной! Я в потусторонние явления не очень-то верю, но, говорят, в старом здании до сих пор бродит призрак его архитектора по фамилии Томишко. Яков Матвеевич рассказал совершенно несмешной «исторический анекдот». Томишко пришел на прием к Александру Третьему и, волнуясь, доложил: «Я построил вам тюрьму». Царь поправил его: «Не мне, а себе», – и бросил беднягу в камеру номер 1000. При том, что в здании было всего – внимание! – 999 камер. «Как хотите, Любовь Васильевна, но где могила Томишко – никто не знает», – заключил Яков Матвеевич.

Стены новых «Крестов» были выложены плитками цвета крем-брюле, со вставками благородного шоколадного оттенка. Никаких привидений, никаких вышек с часовыми, ничего гадкого или мрачного.

Тюрьма больше всего напоминала пятизвездочные отели в Анталье, работающие по системе «Ультра всё включено». Мы-то со Степочкой, когда были в отпуске, жили в скромных трех звездах над закусочной, где круглосуточно жарили курятину. Но на первой линии моря красовались именно такие люксовые громадины – украшенные куполами, окруженные хозяйственными постройками-спутниками, обнесенные высокими узорчатыми заборами. Ирония судьбы – Степочка так мечтал побывать в одной из этих роскошных гостиниц!

Пока я осматривалась, небо потемнело. Сгущались тучи. Солнечные лучи вязли в них, теряя свою ослепительную яркость. Дело шло к дождю. Добрый для любого петербуржца знак.

Я перевела дух, подошла к бежевой будке, от которой начиналась длинная крытая галерея, ведущая к основным корпусам, и толкнула железную дверь. Мда, в турецком отеле вы таких грубых материалов не найдете.

Обстановка внутри КПП тоже сильно отличалась от заграничного ресепшена. Никаких тебе экзотических букетов или, скажем, керамических ваз с яблоками. Простые оштукатуренные стены, железная скамья для посетителей и бронированная каморка постового.

На скамье сидели несколько человек, но я не стала занимать очередь, а решительно направилась к окошку постового, отодвинув плечом какого-то вялого дядьку в черной футболке. Достаточно я уже натерпелась! Не могу больше ждать!

– Молодой человек, я к Суматошкину Степану Петровичу, – сообщила я в окошечко безапелляционным тоном. – Не могу сказать, какой у него номер камеры, знаю только, что она отдельная и со всеми удобствами, вряд ли у вас таких много. Свертесь, будьте любезны, со своей системой регистрации и скажите, куда мне идти. Только объясните подробно, а то буду еще по вашим коридорам до скончания века бродить.

– А? – ошалело переспросил юный постовой, выглядывая из окошка. Дядька, которого я бесцеремонно толкнула, тоже смотрел на меня во все глаза.

– Я от Володи, – промычала я, состроив таинственную гримаску а-ля Штирлиц. – От Володи Уточки.

– Какой уточки? – Постовой уставился на меня как на сумасшедшую.

– Батюшки-светы, наберут бестолковую молодежь, мучайся с ними, – вздохнула я и повторила погромче: – Я говорю, мне надо увидеться с моим малышом, Степаном Петровичем Суматошкиным, по рекомендации майора Уточки.

– Малышом? Мы здесь несовершеннолетних не держим. Сколько лет вашему мальчику?

– Двадцать пять, – воинственно заявила я. – Но для меня он навсегда останется ребенком!

– Понятно. Разрешение следователя, пожалуйста, – сказал постовой.

– Следователь в командировке, нет у меня его разрешения. – Я была раздражена неповоротливостью системы исполнения наказаний. – Но у меня есть знакомый майор полиции, я вам уже говорила.

– Тогда мне нужно разрешение суда. – Постовой, два вершка от горшка, был непреклонен. – В противном случае я не смогу пустить вас на встречу с заключенным. Несмотря на всех ваших знакомых майоров вместе взятых.

– Молодой человек, – проникновенно сказала я и театрально взмахнула рукой, жалея, что постовой не видит меня во весь рост: – Я мать – неужели этого недостаточно?! Неужели вам нужны еще какие-то пошлые бумаги?

– Вообще-то да, нужны. – Прыщавый юнец с достоинством поправил фуражку. – Если у вас их нет – прошу не мешать. Отойдите, гражданка!

Я поняла, что разговор окончен.

– Может, оладушки вас немного смягчат? А, молодой человек? Только что со сковородки! Я и сгущенку захватила!

Постовой покачал головой.

Вялый дяденька с сочувствием посмотрел на меня и подвинулся обратно к окошечку.

– Хотя бы скажите, шампунь ему гипоаллергенный дали? – крикнула я постовому из-за дядькиной спины. – Степочка обычно «Крякряшкой» моется, с желтым утенком на упаковке. И обязательно детское мыло, а то раздражение начнется…

– Какая еще «Крякряшка», вы о чем? – повернулся ко мне дяденька в черной футболке. – Это же тюрьма, женщина.

– Я знаю, что тюрьма, но мне сказали, что моему малышу выделят отдельный номер со всеми удобствами – с накрахмаленными полотенцами, банным халатиком, трехслойной туалетной бумагой…

Кто-то в очереди расхохотался. Дядька покачал головой:

– Кто вам такое сказал? Это же Россия, женщина. Туалетная бумага! Да еще и трехслойная! Хорошо, если у вашего Степана хотя бы ватный матрас есть. И я сильно сомневаюсь, что при нынешней переполненности «Крестов» его поселили в одиночную камеру. Мне жаль вас расстраивать, но скорее всего, сидит ваш сын сейчас в теплой компании беззубых друзей, и счастьем будет, если у него самого все зубы пока на месте.

– Постойте… – Я не верила своим ушам. – Так у него там и телевизора нет?

– Конечно, нет.

– И ковролин не пылесосят?

– Что вы, нет в камерах никакого ковролина. Бетонный пол.

– Но как же… Как же все эти музеи и спортзалы, библиотеки и прочие новинки?

– Неужели вы думаете, что кто-нибудь пустит туда заключенных, женщина? В лучшем случае – надзиратели в них развлекаются, но скорее всего все эти помещения наглухо заперты.

Я покачнулась. Меня будто ударили в солнечное сплетение. Словно мне прямо в живот влетел каменный шар, которым разбивают дома.

Мой нежный, ранимый Степочка – в общей камере. Бах!

У него нет ничего, даже простыней. Бах!

Все это время Володя мне врал. Бах!

– Так он что там… – Меня осенила страшная догадка. – Он что там – голодный? Неужели ему на завтрак не дают свежевыжатый сок?

– Да боже мой, гражданка, нет, конечно, – не выдержал постовой. – Разваренную кашу в лучшем случае.

Ну, не хочу утомлять вас лишними подробностями, но скандал, который я сразу после этого устроила в будке, был несусветным даже по моим меркам. Горе, разочарование, страх, усталость, накопившаяся за последние дни, – всё это слилось в гремучий коктейль, который я немедленно выплеснула на беднягу постового. Несчастному пареньку пришлось вызвать подкрепление. Сперва меня хотели сдать в полицию, но потом сжалились и просто выставили на улицу.

Некоторое время я билась в железную дверь, требуя пустить меня к сыночку – или хотя бы передать ему оладушки, завернутые в фольгу, еще теплые, со сгущенкой.

Но потом, сбив кулаки в кровь, я затихла и принялась бродить по полю вокруг забора. Достала театральный бинокль из своей вишневой в сердечках сумки – и стала высматривать Степочку в зарешеченных окнах.

Видимость была плохая – начал моросить дождь. Земля под ногами моментально размякла и стала заползать в мои ортопедические туфли – вот где подходящая трасса для «Экстремальной жижи».

Сейчас, на фоне грязно-серых туч, корпуса тюрьмы напоминали уже не турецкий отель, а большую больницу. Все окна в окулярах бинокля были однотипными, за решетками я видела лишь какие-то силуэты, и очень быстро у меня закружилась голова.

Зачерпывая грязь, я поплелась по полям обратно к остановке, припоминая один репортаж, который видела полгода назад в новостях. Длинноносая девица тогда рассказывала, что строительство новых «Крестов» сопровождалось сплошным криминалом: заказными убийствами подрядчиков, миллионными взятками, мошенничеством. Сплошные аресты. Вот парадокс: строители, наверное, ждут суда здесь же. Заточены в своей же тюрьме, как архитектор Томишко. Может, даже в одной камере со Степочкой.

Я всхлипнула – слез под дождем все равно не видно; но тут же тряхнула мокрой головой, от которой ужасно несло пивом.

Не распускаться, Люба!

Упал – не забудь подняться, так ведь?

Надеяться больше не на кого.

А значит, пришло время Немезиды из Купчина.

Глава 21

На самом деле, я немножко вам приврала. От отчаяния. Конечно, у меня еще оставались верные союзники.

Когда я вернулась домой, обнаружила два факта. Во-первых, я забыла свой мобильник на кухонном столе. Во-вторых, телефон аж разогрелся от количества поступивших звонков. Десять непринятых вызовов к одиннадцати утра воскресенья!

Итак, докладываю в порядке увеличения: