Нет, нет и – да. Но больше всего мне хотелось отправиться на рынок, найти тетку, продавшую мне тушь для ресниц «Стреляю наповал», и закатить ей хорошенький скандальчик – с применением таких парламентских выражений, как «ах ты, курица!» и «повыдергивать бы тебе твои жидкие волосенки!».

Дело в том, что перед сном я забыла смыть макияж. Едва доползла до кровати, рухнула прямо на бордовое с золотым шитьем покрывало и отключилась. Поэтому воскресенье, седьмое июня, началось для меня просто отвратительно.

Я не могла разлепить глаза. Я пыталась их открыть, но проклятые ресницы за ночь превратились в одну густую плотную массу наподобие пластилина.

Постанывая и покряхтывая, будто древняя старуха, я кое-как сползла с кровати, утянув за собой скользкое атласное покрывало. Наощупь, ударившись многострадальным правым бедром о свою арабскую тумбочку, я доковыляла до ванной, где принялась ожесточенно тереть веки мыльной мочалкой. Неохотно, микрон за микроном, злодейская тушь наконец отстала от ресниц, и я смогла взглянуть на себя в зеркало.

Батюшки-светы! Я была похожа на клоуна, сбежавшего с циркового выступления в преисподней. Красные, с прожилками, глаза, окруженные грязно-серыми разводами. Расплывшееся вокруг рта цикламеновое пятно. В невесть откуда взявшихся морщинах скопились остатки румян и тонального крема. Про прическу я и вовсе не говорю – меня смело можно было выставлять на огород, ворон пугать до предынфарктного состояния.

Степочкин пластмассовый кораблик, лишившись чувств, с глухим стуком упал на дно ванны.

Понятно, без тяжелой уральской артиллерии тут не обойтись.

Из холодильника на кухне я достала фермерскую сметану – настолько жирную, что ее можно было принять за масло – и щедрыми горстями нашлепала полбанки себе на физиономию. Пока очищающая маска впитывалась, я посмотрела ранние утренние новости. Длинноносая телеведущая, фальшиво грустя, сообщила, что сегодняшний камерный концерт в честь участников международного экономического форума, похоже, состоится под проливным дождем: по прогнозу, сразу после торжественного обеда погода испортится.

– Как бы ты, милочка, подпрыгнула в своей студии, если бы узнала, что до концерта дело может вообще не дойти! Теперь все зависит только от меня, – сказала я телевизору и отправилась обратно в ванную.

Горячий душ немного остудил мой гнев по отношению к рыночной тетке, навязавшей мне проклятую тушь, и заметно улучшил общее состояние. В том числе и внешнее. Лицо приобрело свой нормальный оттенок, морщины разгладились.

Чтобы я еще хоть что-то купила по знакомству! – зареклась я, завязывая на талии пояс тигрового халата.

А потом, даже не позавтракав, лишь только схватив телефон с бесценной записью, побежала вниз и начала трезвонить в дверь к майору Уточке. Косметика по знакомству – это одно, а свой человек в полиции – совсем другое. Наверное.

– Люба, семь утра же! Воскресенье! Ради всего святого! Я же просил меня не трогать хотя бы в выходные!

Настроение у Володи было хуже некуда. Лохматые брови сошлись в одну, а темные глаза так и кидают в меня молнии.

На мгновение я почувствовала себя жалкой птичкой с новой картины, которая появилась в Володиной прихожей рядом с портретом скотчтерьера. Если верить прилепленной снизу бумажке, сия репродукция называлась «Охота на вальдшнепа», и, в полном соответствии с подписью, толстенький длинноклювый вальдшнеп безвольно болтался головой вниз в руках у подвыпившего матерого дядьки с ружьем.

Но смутить меня, как вам известно, не так-то просто.

– Доброе утро, Володенька! – прощебетала я как ни в чем не бывало. – Сейчас ты моментально проснешься. У меня для тебя ранний новогодний подарок!

– Что еще? – грубо отозвался он.

– Не желаешь ли ты, милый майор Уточка, предотвратить крупнейшее преступление в истории Санкт-Петербурга и вообще всего мира?

– Не желаю. – Володя был мрачнее тучи.

Я не сдавалась.

– Я вчера узнала такое… Такое… Ты не поверишь! Одна древняя секта – помнишь, я тебе рассказывала про Орден Королевской Кобры? – в общем, они, Володенька, готовят полное и окончательное истребление всех президентов и премьер-министров, которые съехались к нам на форум! А? Как тебе?

– Да никак.

– Что? Ты вообще меня слышал? Я говорю, всех випов сегодня отравят на торжественном обеде в Константиновском! – Я как будто кричала в вату.

– Спасибо за информацию, Люба, – сухо сказал майор, почесывая под майкой живот. – Мы внимательно рассмотрим предоставленные вами факты.

– Володь, что происходит? – Я обессиленно прислонилась к косяку его двери. – Почему ты не бежишь немедленно звонить во все колокола – или хотя бы полковнику Орлову? Ты понимаешь, что через несколько часов в Константиновском дворце произойдет непоправимое – погибнут лидеры крупнейших государств?

– Да-да, конечно, я все понимаю. – Володин тон мне совсем не понравился. Он разговаривал со мной как с бестолковым, капризным ребенком. – Конечно, погибнут, конечно, произойдет непоправимое. Да-да, Люба, не волнуйся, я все доложу полковнику Орлову.

– Подожди-ка, майор Уточка. – Я отлепилась от косяка и уперла руки в боки. – Ты что же это – не веришь мне?

– Верю, верю, как самому Господу Богу и семи его архангелам вместе взятым. Как же мне не верить такому надежному источнику, как ты, Любочка! – Голос его был пропитан сарказмом. – Признайся, успокоительных таблеток напилась на ночь? Кошмары снились?

– Да причем здесь кошмары! Что ты скажешь на это?

Я дернула ворот халата, едва не вывалив на всеобщее обозрение самое сокровенное, и продемонстрировала Володе воспаленную татуировку.

Майор смерил кобру критическим взглядом:

– Скажу, на что только не пойдет отчаявшаяся мамаша, чтобы вызвать к себе доверие и любой ценой вытащить ребенка из-за решетки! Прости, Люба, но я по-прежнему уверен, что ты фантазируешь. Все, мне пора.

Он потянулся к ручке. Однако я ловко влезла между дверью и косяком, потому что, по моему мнению, разговор еще не был окончен. А значит, он продолжится, даже если Володе это не по нраву.

– Хорошо. Точнее, ничего хорошего, это просто возмутительно, но вернемся к твоему отвратительному поведению позже, сейчас нет времени – до рокового обеда всего несколько часов. – Я достала телефон из кармана тигрового халата. – Я знала, что понадобятся весомые улики. И у меня есть одна такая. Если я дам тебе послушать аудиозапись тайного заседания Ордена Королевской Кобры, на котором заговорщики обсуждают свою чудовищную задумку – ты поверишь мне наконец?

– Посмотрим, вернее, послушаем. – Майор хотя бы перестал чесаться, и это уже было большое достижение.

– Сейчас, сейчас будет тебе шикарное доказательство… – приговаривала я, роясь в телефоне. – Сейчас ты упадешь передо мной на колени и начнешь вымаливать прощение за свое хамство, мой милый Володенька… Сейчас ты увидишь, фантазирую я или нет…

Ага, а вот и тот самый аудиофайл.

– Итак, приготовься к нечеловеческому унижению, майор Уточка! – провозгласила я и включила запись.

– Ш-ш-ш… – еле слышно раздалось из телефона. Потом: – Скрип-скрип… – Потом снова: – Ш-ш-ш…

На этом запись продолжительностью четыре секунды закончилась.

Я посмотрела на Володю.

Володя посмотрел на меня.

– Ой, – пискнула я.

– Это всё? – спросил Володя.

– Сейчас-сейчас, погоди… – засуетилась я, нажимая кнопки телефона. – Наверное, что-то сбилось… Нет-нет, не может быть, чтобы это было всё.

Мы снова прослушали четырехсекундную симфонию для шипучки и скрипучки без оркестра.

Это действительно было всё.

Батюшки-светы.

Катастрофа.

Какая подлость со стороны современных технологий. Надо было взять с собой кассетный магнитофон.

– Да, – сказал Володя, нехорошо ухмыляясь. – Я унижен ниже некуда. Просто нечеловечески унижен. Эта запись, конечно, доказывает, что ты ничего не выдумала.

– Но я и правда ничего не выдумала! – воскликнула я. – Я была там, Володя! Я всё слышала и видела своими глазами! Вот, хочешь, могу пересказать по памяти: Черный Пес встретил меня во «Флёре», мы спустились с ним под землю, а там был этот старичок в балахоне и плетеных сандалиях, и еще одна наглая толстуха. Везде горели свечи, и старичок достал эту старую книжку. А потом меня накормили специями, меня едва не вырвало, и привязали к какому-то стенду с ядом, а потом попросили рассказать, за что я ненавижу Романовых, а потом…

– Вот что, Любочка, – тихо сказал Володя. – Что я точно не намерен выслушивать, так это твои бредовые сны.

– Но… – вякнула я, собираясь еще сказать про ампулу с ядом.

– Хватит уж, Люба, хватит, ради всего святого! Я устал работать твоим психологом! Знаешь, сколько раз ты мне позвонила за эти пять дней? Тридцать два! Могу телефон показать, если не веришь! – Он уже кричал, наскакивая на меня, словно разъяренный скотчтерьер на барсука, высунувшего свой нос из норы. – Я все понимаю – сын в тюрьме, ты в отчаянии. Но у меня тоже есть своя жизнь, я не могу двадцать четыре часа в сутки тебя утешать! Я сделал все, что было в моих силах, я попросил своих приятелей в «Крестах» присмотреть за Степой, я попытался связаться с Орловым, честно, попытался – но больше я ничего не могу! Я всего лишь майор полиции, а не Господь Бог. Пожалуйста, избавь меня от своих бесконечных звонков, от своих домыслов и выдумок на постном масле… И вообще, по-моему, Люба, тебе пора обратиться к психиатру!

Дверь захлопнулась. От силы удара жестяной кругляш с номером «21» оторвался и повис на одном гвоздике, печально раскачиваясь из стороны в сторону.

Я остолбенела смотрела на кругляш, не в силах поверить, что Володя Уточка, – тот самый Володя, которого я сорок лет назад качала на качелях и катала на санках во дворе, с которым сотни раз играла в «ку-ку», – только что скинул меня с санок прямо в снег, показав мне «ку-ку» у виска.

Мой давний друг меня предал.

Я опустила плечи и развернулась, чтобы уйти навсегда.

Не получит он ни полстакана сахара, ни луковицу. Никаких больше соседских одолжений.

Из квартиры выскочила Рита в моем цветастом халатике.

– Любочка, я слышала, как он на тебя орал, не обижайся. Он сегодня неуправляемый. Собирался на охоту, а его из-за форума вызвали на работу внеурочно. Скоро выходит на смену. Вот и сорвал злобу на тебе, понимаешь? Ничего, он после форума придет в себя. Загляни после форума, ладно?

После. После будет поздно.

Глава 20

Моя сестра немного похожа на Анну Ахматову. Прямая темная челка, неизменный узел на голове, нос с горбинкой. Она высокая и худая, в отличие от меня, и одевается в стиле Серебряного века: длинные однотонные платья, легкие шали, никакой бижутерии – только скучные «гвоздики» в ушах. Портрет поэтессы стоит у Глафиры на тумбочке, в одинокой унылой спальне старой девы. Лично мне больше нравится Лариса Рубальская, но сейчас речь не об этом.

Замерев в нерешительности перед новыми «Крестами», я вспомнила несколько строчек Ахматовой. Глафира цитирует ее к месту и не к месту. Обычно меня это ужасно раздражает – скажите на милость, ну кто в обычной жизни разговаривает стихами? – но именно этот отрывок запомнился, поскольку сестра прибавила, что поэтесса провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде: в «Крестах» (исторических, на Арсенальной набережной, тех, что из красного кирпича) у нее были заключены муж и сын.

«И я молюсь не о себе одной,

А обо всех, кто там стоял со мною

И в лютый холод, и в июльский зной,

Под красною, ослепшею стеною».

Я, кажется, еще тогда подумала, что уж со мной-то ничего подобного произойти точно не может – я для этого слишком хорошая мать. А вот сейчас, пожалуйста: собираюсь постучаться в глухую, обитую железом дверь, чтобы упросить надсмотрщиков дать мне хоть минутку повидаться со Степочкой.

После ссоры с Володей я просто не могла усидеть дома. Напряжение зашкаливало. Вот что будет, если к кастрюле, в которой закипает вода, припаять крышку? Давление пара станет стремительно нарастать, и в конце концов кастрюля взорвется.