– Савва Ильич Бехтерев. А можно поинтересоваться, чем вы меня… стукнули?

Яна Шум бросила на него быстрый взгляд и кивнула в сторону сложенных стопкой коробок с обоями, на вершине которых возлежал массивный дубовый подсвечник.

– Объемистый, – прокомментировал Савва.

– И увесистый, – поддержала Яна.

Не зная, смеяться ему или плакать, Савва уселся на пол и затребовал у хозяйки стакан воды. Та стремглав побежала в кухню, принесла бутылку минералки и блистер с таблетками.

– Болеутоляющее выпейте, пожалуйста, – жалобно проблеяла она.

– Не поможет, – сказал Савва и закинул в рот три штуки.

Девица Шум снова выдохнула и, не глядя, уселась на заляпанную краской табуретку. Савва хотел предупредить, но передумал. Маленькая, а все-таки месть.

Вместо этого, стараясь не прислушиваться к шуму в ушах, он завел светскую беседу:

– Так вы профессорская дочка?

– С чего вы взяли?

– Серега сказал, что квартира профессора.

– Так и есть, только профессором был дедушка. Он здесь родился. Папа бизнесмен вообще-то. Когда мы сюда переехали, купили соседнюю квартиру. Поэтому получилось много комнат.

– И сколько вас тут живет?

– Трое. Папа планировал, что детей у них с мамой будет много, а родилась я одна.

– Зато аукаться можно. Перекрикиваться. Как в лесу.

– Можно, но не с кем. У отца бизнес в Китае. Ему подолгу там жить приходится. Маме его не бросить. Вот и сейчас они там. Даже не знаю, когда вернутся.

– А дочку оставили квартиру сторожить? Здорово у вас получается, честное слово.

– Да нет. Просто у меня учеба, занятия.

Она спохватилась:

– Простите меня, пожалуйста. Я испугалась ужасно, поэтому и залепила вам со всей дури.

– Ну почему же с дури? Напротив, поступили очень правильно. С одного удара отправили вора в нокаут.

Девица вскинула глаза и криво улыбнулась:

– Это я с непривычки.

А глаза у нее серо-зеленые. Такие только в Питере встретить можно. Как будто Нева плещется.

– Да чего уж там, с непривычки! Удар поставлен. Видно сразу.

Девица Яна Шум немного помялась, не зная, считать ли его слова комплиментом, а потом поинтересовалась, что он собирается со всем этим делать. И плавно повела рукой.

– Даже не знаю, если честно. Надо подумать.

Ответ был осторожным, но на самом деле он почти не сомневался, что разгребать весь этот бардак придется. И именно ему.

Девице Яне Шум предстоят тяжелые денечки.

А уж про него и говорить не стоит.

Тяжелые денечки

Сегодня с самого утра Он злился на Старика. А все из-за мадам Гран! И ему, грешному, нравились очаровательные глупые блондинки.

Эта, правда, была глупа не окончательно и абсолютно. Занималась бизнесом, и даже довольно успешно. Ее булочная находилась в соседнем доме и славилась на всю округу. Когда утром в торговый зал выносили свежую выпечку и хлеб, хозяйка всегда выходила к покупателям, чтобы поприветствовать их и послушать отзывы о своем товаре. Отзывы были лестными, и хозяйка улыбалась, демонстрируя очаровательные ямочки.

Эти ямочки сводили с ума, лишали сна и бесили ужасно!

Он называл ее Булошницей – именно так, с шипящей «ш», – хотя знал, что зовут женщину Натальей Павловной Ласкиной. Звуки ее имени, такие приятные и мягкие, мгновенно приводили в состояние, близкое к возбуждению, посему Он старался лишний раз их не произносить.

«Булошница» – звучало уничижительно и даже грубовато, что на короткий миг позволяло испытать чувство легкого презрения, но все же не избавляло от душевного трепета и дрожания потных рук.

Разумеется, все это из-за наследственной слабости. Угораздило же Старика жениться на Катрин! Ведь знал же, что она круглая дура! Когда хлопотал о ее освобождении из тюрьмы, куда во времена Директории она была помещена за связь с эмигрантами, говорил Баррасу:

– Примите во внимание, что она глупа до самой крайней степени вероятия и не в состоянии ничего понимать!

И после этого все равно жениться? Непостижимо!

Конечно, нельзя отрицать, что неприглядную роль в этой истории сыграл Наполеон. Он практически надавил на своего министра после того, как увидел госпожу Гран воочию.

Старик не посмел ослушаться? Бред! Он всегда делал лишь то, что считал для себя полезным!

Что тогда? Вожделение? Но Катрин и так была его любовницей! Решил, что лучше не ссориться с Бонапартом? Возможно, только сам сводник вскоре всюду стал рассказывать про Катрин анекдоты, наподобие того, как однажды она перепутала известного египтолога и путешественника Доминика Денона с Робинзоном Крузо.

Разумеется, с Булошницей подобной оказии – так ему казалось – произойти не могло. Ведь она так ловко вела бизнес! С другой стороны, Катрин тоже обладала недюжинной хваткой, когда речь шла о денежных делах: удачно спекулировала на ценных бумагах, неплохо заработала на контрабандных связях с Россией.

Может, Катрин была вовсе не глупа, просто не получила достойного образования?

Как бы там ни было, Гран принесла в жизнь Старика одни неприятности.

А ведь он всегда говорил, что надо следовать золотому мужскому правилу: никогда не превращаться в игрушку в руках женщин, использовать их для достижения своих целей, но не более.

Валяйтесь у них в ногах, но никогда не будьте в их руках.

И поди ж ты! Дал себя окрутить дочери капитана торгового порта Ворле!

Этого Он простить Старику не мог. Поэтому никаких шагов для сближения с Булошницей не предпринимал, довольствуясь теми женщинами, к которым был равнодушен, и по этой причине неприятностей от них можно было не опасаться.

Однажды Старик сказал, что чрезмерная любовь мешает. Это действительно так.

Вот почему вечер Он провел с Лизой, приходившей к нему пару раз в неделю. Девушка была умна, в меру красива и лет на пять-шесть моложе Булошницы. Но главное ее достоинство заключалось в том, что она не вызывала острого до боли душевного трепета, потому не мешала думать о главном.

А главное, особенно в последнее время, занимало мысли все больше. Оно торопило, подстегивало, звало.

Все было готово. Ну или почти все. Надо еще разок перепроверить, и можно приступать.

В этот острый момент Он запретил себе заходить в булочную. По дороге домой, поравнявшись с крыльцом магазинчика, опускал глаза и задерживал дыхание.

Чертов запах свежей выпечки! Ее запах! Ну невозможно же!

Сегодня Он настолько увлекся своим невидением, неслышанием и ненюханием, что налетел на мужика, тащившего в обеих руках по коробке с чем-то тяжелым. Груз не дал бедолаге упасть, хотя толчок был ощутимым. Мужик промычал что-то невразумительное, но вслух ругаться не стал и попер свои коробки дальше.

Ну и черт с ним!

Савва и в самом деле чуть не слетел с тротуара – не ожидал подвоха от мирно и даже не очень быстро идущего навстречу прилично одетого мужчины. То, что тот задумался слишком крепко, понял только по силе удара.

Савва крякнул и перехватил свою ношу. А задумчивый как ни в чем не бывало пошел дальше, вперив очи в асфальт. Еще и нос зачем-то зажал.

Каких только неадекватов не встретишь на улицах!

Шефская, дружеская или какая угодно помощь Кривошееву продолжалась уже две недели, а конца и края было не видать. Одно время Савве даже казалось, что он переоценил свои возможности, но отступать было поздно. Во-первых, он уже взялся, а во-вторых, не зря же выбил у управляющего отпуск, что для начальника службы безопасности крупного банка было не так просто. Теперь деваться некуда, надо дожимать. Хотя тема неуместного альтруизма и неоправданной филантропии время от времени возникала. Особенно когда приходилось одному выполнять работу, на которую следовало навалиться вдвоем, а то и втроем. Савва ругался, кряхтел, но делал. Конечно, он попытался вернуть в стойло нанятую Кривошеевым бригаду, но сие оказалось делом бесперспективным. Таджикские хлопцы повыключали свои телефоны и – подозревал Бехтерев – исправно батрачили на другого дядю. Он даже ничего не стал говорить Сереге. Решил, что закончит ремонт сам.

Сто раз уже пожалел о своем глупом энтузиазме, но что поделаешь.

Не звать же на помощь чуть не убившую его малахольную Яну Шум!

Эта девица и без того действовала на нервы.

Нет, она не лезла ему на глаза и не маячила за спиной. Тихо существовала где-то за двумя или тремя стенками квартиры. Они даже не столкнулись больше ни разу. Черт знает почему, но Савву это злило. Хоть бы воды предложила или чаю там! Он все-таки на нее работает. Должна же хозяйка проявлять заботу о работнике! А эта бродит где-то как привидение и ни слова доброго, ни вопроса заинтересованного. В конце концов, могла бы зайти и проверить, как он тут справляется.

Не зашла. Не проверила.

Зато постоянно включала музыку. Классическую. Причем как-то странно: то заиграет громко, то вдруг оборвется на середине. В классике Савва не разбирался, но, в принципе, был не против. К тому же за стеной звучало что-то очень знакомое, где-то уже слышанное. Савва начинал слушать и даже проникался, но тут противная девица Шум вырубала пластинку. Это нервировало и сбивало с рабочего ритма.

Что у этой Яны за глюки в голове? Зачем заводить патефон, если слушать не собираешься?

Видно, Шум он и в Африке шум. Что с него взять!

Иной раз он не слышал девицу по нескольку дней. Прислушивался, но не улавливал ни малейшего шебуршания.

Что ж ты, Шум, не шумишь?

А потом вдруг снова начинала играть музыка, и он успокаивался. На месте. Живехонькая. Ну и ладненько.

Савва наваливался на работу и забывал обо всем.

Так в поту и в мыле он постепенно двигался к окончанию проклятущего ремонта, в который никогда бы не ввязался, если бы речь не шла о Кривошееве.

В конце концов, не так уж он и мучился.

Сереге куда тяжелей было, когда вытаскивал его из подорвавшегося на мине – немецкой, еще с Отечественной войны – танка.

Никто из начальников танкового училища, конечно, не предполагал, что поля под Брянском до сих пор кишат вражескими «подарочками». Учения прошли на ура, а под конец – бах! – и сюрприз.

Вот оператор-наводчик курсант Кривошеев и тащил своего командира, полудохлого и в бессознанке. Мешок с фаршем. Сам, конечно, тоже получил так, что мама не горюй.

А потом их обоих комиссовали как профнепригодных.

Такие вот дела.

Шум за стеной

Савва так привык к беззвучному существованию хозяйки, что, услышав за стеной сначала громкий чих, а потом довольно серьезный по степени развития в организме кашель, даже несколько удивился. Прислушавшись, он различил также сморкание в платок и бульканье, из чего заключил, что начало ОРВИ или, чего доброго, острого вирусного бронхита пропустил. А если бронхит к тому же обструктивный?

Савва задумался. Где эта Шум могла подцепить вирус? Хотя чего удивляться: в Питере жить, с вирусами дружить.

Первым побуждением было зайти на хозяйскую половину и предложить помощь. Все-таки в анамнезе у него имелся медицинский колледж. Однако по здравому размышлению Савва отмел эту идею как чрезмерную. Не маленькая, сама справится. Как говорил кто-то из великих, никогда не следуйте первому побуждению, потому что оно, обыкновенно, слишком благородное. Примерно так.

Еще целых сорок пять минут он продолжал приклеивать потолочные плинтуса и почти закончил, как вдруг услышал в глубине квартиры что-то, похожее на плач.

Для его человеколюбия это было уже чересчур. Савва слез со стремянки, вытер руки и решительно открыл дверь в хозяйские чертоги.

Никого не обнаружив в гостиной, он прошагал дальше, распахнул еще одну дверь и наткнулся на рояль, одиноко стоявший посреди почти пустой комнаты.

Так эта Шум не патефон заводила, а сама на роялях играла? Ну, ты даешь, Бехтерев! Недаром мама говорила, что в детстве тебе медведь на ухо наступил.